Лилия Шитенбург

Человек, у которого никогда не было мобильного телефона

Этот фестиваль называется «Пять вечеров» — по имени знаменитой володинской пьесы — и продолжается ровно пять дней. Для мероприятия, полностью посвященного творчеству одного драматурга (если, конечно, это не Шекспир), — это довольно много.

Фестиваль делает ставку не столько на художественные открытия, сколько на «общее обаяние», «володинскую атмосферу». Для ее нагнетания просьба об отключении мобильного телефона перед спектаклем оборачивается неизменной репризой: «Как известно, у Александра Моисеевича никогда не было мобильного телефона…», а фестивальный фуршет освящен памятью о володинских «Записках нетрезвого человека».

Знаменитые исполнители ролей в володинских пьесах (Зинаида Шарко — Тамара в товстоноговских «Пяти вечерах», Инна Слободская — Женщина в спектакле «С любимыми не расставайтесь» Геннадия Опоркова, Михаил Боярский — Дон Луис в «Дульсинее Тобосской» Игоря Владимирова) награждают памятными призами нынешних Тамар, Женщин и Луисов. К слову сказать, еще не приходилось видеть Михаила Боярского таким растерянным на сцене — о том, что ему придется кого-то благословлять, он, видимо, узнал по ходу дела. Но «милая неловкость» (если она и вправду мила) — одно из правил местной игры. Накладки как бы подчеркивают интеллигентную неприспособленность к жизни самого Александра Володина. Качество, которое пять вечеров предлагается пестовать.

В программе первого фестиваля присутствовали исключительно володинские пьесы, в программу второго были внедрены спектакли, показавшиеся организаторам чем-то духовно близкими проблематике и поэтике титульного персонажа. Позиция крайне уязвимая (поскольку речь идет о наитиях), но, однако, обеспечившая приезд в Питер нескольких весьма любопытных спектаклей. Нет, объявить Ивана Вырыпаева «продолжателем дела Володина» не удалось, даже если очень захотелось бы. Но «условно володинские» постановки сделали бы честь любому фестивалю. А осуществившие их режиссеры Виктор Рыжаков (Москва) и Сергей Афанасьев (Новосибирск) остались главными героями и следующих «Пяти вечеров». Собственно, Рыжаков стоял «у истоков». Их участие, пожалуй, становится едва ли не более необходимым условием фестивального формата, чем тексты Володина.

Зачем — кроме очевидного мемориального смысла — может быть вообще нужен подобный фестиваль, взращивающий постановки драматурга как особую разновидность «монокультуры»? Имя Володина в традиции отечественного театра означает прежде всего некое человеческое измерение, некогда заклейменное как «мелкотемье», а в годы реабилитации частной жизни воспетое как поэзия повседневного.

«Пять вечеров» обречены доказывать очевидное: Александр Володин писал прекрасные пьесы. Обладающие четкой, прозрачной структурой. Особой — до нюансов, до звуков, цветов и запахов — полнотой отражения времени. Совершенное (а в своем роде володинские пьесы именно таковы) кажется завершенным. Не предполагающим серьезных режиссерских интерпретаций — лишь умного воспроизведения. Во всяком случае, за три фестивальных года особым, неожиданным взглядом на Володина не удивил никто (разве что Юрий Погребничко — но он всегда чудесен, чуден, странен, и всегда странен одинаково).

«Пять вечеров» непреднамеренно подталкивают к мысли о том, что главные володинские пьесы навсегда остались в своем времени — невозможно исключить совковый быт конца 60-х из «С любимыми не расставайтесь», с одной единственной войны мог вернуться герой «Пяти вечеров», суровая борьба за «вневременные ценности» стояла бы перед «Старшей сестрой» и т. д.

Ностальгия — опасное наследство. Не случайно основным методом практически всех показанных на фестивале работ оказалась ретростилизация. В этом году исключением стала, пожалуй, только «Дульсинея Тобосская» Дмитрия Егорова в Екатеринбургском ТЮЗе, но вот как раз этой постановке наличие дополнительного запаса культурной памяти не повредило бы. Спектакль слишком уж простодушен даже для незрелого школярского опыта: молодая актриса, играющая Альдонсу, уныло басит на одной ноте в специфической манере современных гопников, без труда воспроизводя фирменное тугодумие и общую заторможенность, — этим концепция и исчерпывается, поскольку меняться девушке трудно. Истории про Альдонсу, которая любила да и вышла замуж, потому что негордая была, слишком явно не хватило духовного масштаба — несмотря на замечательные мельницы, талантливо позаимствованные художником Шубиным с рисунка Пикассо.

Стилизации, особенно характерные для версий «С любимыми не расставайтесь», выполняли разные задачи. В студенческом спектакле Виктора Рыжакова в МХТ, несомненно, педагогические: «загрузить» детей родительской (да еще и более ранней) памятью, сообщить знание о родине на чувственном уровне. В спектакле Сергея Афанасьева — «психотерапевтические»: разрешить людям жить и чувствовать так, как они привыкли, не стыдясь прошлого, которое на самом деле и не думает заканчиваться. Провинциальный театр (в частности, и по некоторым приемам) сделал провинциальность, оторванность от остального мира своей концепцией, особым гуманитарным посланием. Мы замкнуты в родной неказистой реальности, но некоторых из нас посещает мудрость, позволяющая не тяготиться ею. И не расставаться с любимыми.