Нина Шалимова
Сверим часы по Володину
Третий фестиваль спектаклей по драматургии Александра Володина прошел в городе на Неве скромно и достойно — в полном соответствии с личностью самого драматурга. Поначалу задуманный в качестве мемориального, он постепенно утрачивает свою ностальгическую окрашенность и деловито встраивается в современное фестивальное движение. Он не теряет однажды найденной, специфично володинской интонации и твердо следует намеченной цели: предъявить петербургским ценителям театра возможно более полный спектр современной сценической интерпретации володинских пьес. Открывший фестивальную программу спектакль Екатеринбургского ТЮЗа «Дульсинея Тобосская» задал ему очень верную ноту — негромкой, но содержательной человечности. Молодой режиссер Дмитрий Егоров имел мужество прочесть пьесу глазами молодого человека начала XXI века. Освободив спектакль от нехитрых песенок, он выявил и подчеркнул в героях старой пьесы истинно володинскую тему трудного обретения своего «я». Дебютант сумел отойти от сложившейся традиции спектакля-шлягера и нашел свой поворот авторской темы, свой сценический сюжет.
Ни «заурядная девица» Альдонса, ни «тощий молодой человек» Луис этого спектакля не претендуют на то, чтобы выглядеть в глазах окружающих «образом и подобием» героев популярного романа Сервантеса. Более того, им неприятна шумиха вокруг их скромных персон. Альдонса в исполнении Марии Буровой поначалу производит впечатление замкнутой, неразвитой и неуклюжей провинциальной девочки. Луис в исполнении Олега Гетце предстает абсолютно рядовым и не особо впечатляющим юношей. Не слишком образованные, далекие от книжной культуры, они кажутся выдернутыми из толпы и непонятно зачем выведенными на сценические подмостки. Им ли заражаться «высокой болезнью» и становиться героями спектакля? Попытки Санчо Пансы заразить их мечтой об идеале, заставить воспарить над скучными буднями испанской провинции кажутся нелепыми и напрасными (превосходная актерская работа Владимира Нестерова).
Ни Альдонсу, ни Луиса не устраивает роль «двойников», они решительно не согласны втискивать себя в заезженные амплуа Дульсинеи и Дон Кихота. Они не терпят никакого кумиротворения, не без основания оценивая его как насилие над собой — им достаточно «быть похожими на самих себя», и это свое право они отстаивают до конца. Именно своим нежеланием «быть на кого-то похожим» (пусть даже тщетным), своим стремлением совершать поступки (пусть даже не очень разумные), своим усилием самостоятельно строить собственную судьбу (пусть и не самую счастливую) они двигают сценическое действие и наделяют смыслом сценический сюжет. И только тогда, когда каждый из них обретает свое подлинное, настоящее «я», они обретают и друг друга — обретают любовь, в реальность которой они прежде не верили и которую никогда не надеялись пережить.
Мелодии Александра Пантыкина, сопровождающие течение действия, густы, полнозвучны, протяженны и печальны; сценография Анатолия Шубина лаконична, проста, содержательна и по-настоящему красива; костюмы действующих лиц, созданные Светланой Лехт, изысканны и в высшей степени уместны, а актерские работы точны по мысли и выразительны по исполнению.
Спектакль «Пять вечеров» в санкт-петербургском Молодежном театре на Фонтанке поставлен режиссером Ириной Зубжицкой (художественный руководитель постановки — Семен Спивак). По сравнению с екатеринбургской постановкой он сделан более твердой режиссерской рукой. Мизансцены в нем изобретательнее, актерские оценки — острее, а режиссерские акценты — отчетливее. Он крепче, напористее и, можно сказать, самоувереннее утверждает свой основной принцип: освоение старой пьесы средствами нового театрального языка. Здесь и снежинки из абажура сыплются, и вьюга завывает, и две телевизионные линзы с водой невероятных размеров зрительно увеличивают лица замерших за ними персонажей (сценография Николая Слободяника).
Действие строится как некий эстрадизированный коллаж сцен, гэгов, подтанцовок, реплик и диалогов. Манекенные девушки в светлых сарафанах и белых тапочках танцуют с разодетыми витринными кавалерами. Разухабисто и почти ернически поются «Ромашки спрятались…». Абсолютно хмельной Тимофеев (Петр Журавлев) и не менее пьяный Ильин (Леонид Осокин) почти дерутся при выяснении отношений, выкрикивая оскорбления, полные застарелой и неизжитой вражды. Очаровательная забавница Катя (Ольга Медынич), неистощимая по части всевозможных пластических придумок, жестов и гримас, отважно кокетничает с неуклюжим, но самоуверенным Славой (Василий Гузов). А Тамара (Регина Щукина) с видимым напряжением пытается собственной энергетикой заполнить зияющие провалы между обрывками, осколками, клочками сценического сюжета. И над всем этим царит печальный облик Фиры-гармонистки (Ксения Митрофанова).
В спектакле есть свой нерв, драйв, драматизм и даже своя стилевая последовательность. Но есть и потери. Главная из них — объем володинских образов, из которых принципиально изъят социальный пласт содержания. В определенной степени это свидетельствует о том, что наше театральное развитие переживает некий переходный период — период «примерки» новейшей театральности к пьесам классического репертуара. Еще не все разрывы преодолены, не всегда достигается желанная органика целого, но само стремление к обновлению и освежению театрального языка вселяет надежду на новую сценическую жизнь старых драматургических созданий.
МХТ им. А. П. Чехова показал спектакль Виктора Рыжакова «С любимыми не расставайтесь». Созданный в качестве дипломного спектакля Школы-студии МХАТа, он был перенесен под крышу альма-матер и включен в текущий репертуар. Его сценическая форма задана самим драматургом: на сцене воссоздано пять дверных проемов, за которыми длится какой-то вечный праздник (художник Дмитрий Разумов). Видно, как там неустанно резвится молодежь.
Иногда фрагменты этого рекламно-дискотечного праздника вырываются на передний план: молодые актеры то бегут в мешках, то играют в ручеек, то, задерживаясь в дверях, как в рамах картин, легкими штрихами характерности обозначают ту или иную драматическую ситуацию. Безмятежность, задор, свежесть реакций, реактивность поведения — отличительные черты актерской манеры исполнения. Еще совсем юная Катя Екатерины Вилковой предстает взору зрителей чистой, непосредственной и наивной натурой, сламывающейся под грудой нечаянных и нелепых недоразумений. Очень хорош Антон Шагин в роли Мити — нервный, азартный, моторный. В облике его героя видятся черты обреченности. Такому не выжить, он обязательно вступит в конфликт и непременно проиграет — не по слабости натуры, но по максимализму притязаний.
Театральный продюсерский центр «РуссАрт» предложил вниманию фестивальной публики типовой антрепризный спектакль «Пять вечеров» в режиссуре Ольги Анохиной. Сценограф Максим Обрезков сделал простенькое, но удобное для разъездов оформление. Подбор музыки носил во многом случайный характер и не играл никакой роли в спектакле — отделял один эпизод от другого, не более того. Что же касается актеров, то они разыграли «Пять вечеров» истинно антрепризно: мастеровито, крепко, уверенно. Но нельзя не отметить, что черты рутинного психологизма, взятые из академической актерской манеры середины прошлого века и подкрашенные каким-то экстатическим мелодраматизмом, производят впечатление удручающее — настолько они не совпадают с володинской манерой обрисовки персонажей. Вот уж поистине нет такой пьесы, которую не смогла бы примитивизировать и огрубить наша антреприза.
Спектакль Новосибирского городского драматического театра под руководством Сергея Афанасьева «С любимыми не расставайтесь» так глубоко зацепил зрителей, что побил все рекорды по количеству закулисных обсуждений. Поначалу зал его откровенно не принимал и даже отторгал. Актеры играли на открытом темпераменте, полном и громком звучании, подчеркнутом жанризме. Непривычно яркие актерские краски казались избыточными. Создавалось впечатление, что интеллигентной питерской публике обидно за «своего» драматурга, чьи создания запечатлели истинно ленинградский жизненный стиль и культуру чувств.
Между тем спектакль чрезвычайно интересен — и, возможно, именно своей полемической направленностью. Режиссер открыто выступил против осентименталивания Володина, его специфично интеллигентского понимания, чрезмерного утончения и без того прозрачного психологизма. Он перевел легкие драматургические наброски Володина на почву, где органично, вольно, просторно когда-то писали Вампилов, Шукшин и их последователи, — на почву народной жизни, народной судьбы. Это личная тема режиссера Афанасьева, индивидуальная нота его режиссуры, его жизни в искусстве.
И эта тема была заявлена с самого начала сценического действия — с того момента, как на авансцену вышел некий мужчина средних лет, с медалькой на пиджаке и начал, явно волнуясь, рассказывать о произошедшем с ним недавно случае. Следом появлялись — один за другим — какая-то девушка неброского вида, мужик в кепке, с журналом «Юность» в руке, баба в платочке, молодка с буклями, девочка в белом беретике, уборщица в синем халате, дебелая молодка с «химией» на голове, милиционер… И каждый со своим монологом. Один монолог накладывался на другой, сплетался с третьим, спорил с четвертым. Каждый говорил о своем, никто друг друга не слушал и не слышал — обращался прямо в зрительный зал, настойчиво стремясь поведать о своей главной жизненной заботе. Будто на сцену вышли не артисты играть роли, а прямо с улицы вломились узнаваемые народные типы тех далеких советских лет. Это было то «молчаливое большинство», которое, лишенное литературного дара, почти не имеет шанса быть запечатленным в истории, оставить в ней свой след. Им-то и предоставил театр слово в этом спектакле: дал возможность высказаться публично — со сцены.
В отличие от мхатовского спектакля, где персонажи появлялись из массовки и, отыграв свой эпизод, снова растворялись в ней, в спектакле новосибирцев герои не уходили со сцены — они продолжали свою сценическую жизнь на периферии сценического действия. Они не только произносили слова о своей жизни, но и исполняли стихи и песни драматурга, причем последние отнюдь не превращались в зонги, исполняемые от лица актеров. Режиссерский ход был другой. Персонажи — словно на концерте самодеятельности где-нибудь в городском Доме культуры — «примеряли» володинские строки на свое душевное состояние, жизненную ситуацию. Подлинной кульминацией спектакля стало хоровое исполнение персонажами песни «Миленький ты мой…» — в этот момент, казалось, проснулась и зазвучала душа народа. Вот здесь-то зритель оказался и захвачен, и пленен, и окончательно покорен этим спектаклем, отмеченным безусловной печатью таланта.
Для большинства провинциальных театров фестиваль «Пять вечеров» — это едва ли не единственная реальная возможность показать свое искусство зрителям Северной столицы, сверить театральные часы и убедить в своей эстетической состоятельности взыскательную петербургскую критику. И это едва ли не самый главный довод в пользу дальнейшего развертывания володинского фестиваля. Однако едва ли не важнее всех прочих аргументов «за» — налаживание с его помощью постоянной связи между культурной столицей России и самой Россией.