Откройте дверь!

Больничная палата. Стены покрашены бледной оранжевой краской, на окнах нет штор, в палате ничего нет, кроме кроватей и ведра. Кроватей всего шесть, они расположены в шахматном порядке, дверь в палату закрыта, но так как она со стеклом, видно, что происходит за дверью с той и другой стороны. Над дверью горит надпись: «Аварийный выход». В дверь стучится женщина лет тридцати.

НАТАША. Откройте! Откройте! Откройте дверь!

Женщина бьёт руками по двери всё сильнее и сильнее. Через минуту дверь открывается и на пороге появляются две медсестры с верёвками в руках.

МЕДСЕСТРА.  Ты, сука, а ну от двери! Вера, давай её на вязки, руку, руку заламывай, давай, вот так, на кровать её, на кровать!

Вдвоем они привязывают женщину к кровати.

МЕДСЕСТРА ВЕРА.  Вот, сука, второй раз на вязках лежать будешь!

НАТАША. Вы мне за это ответите! Ответите!

МЕДСЕСТРА ВЕРА.  Ага, ты президенту напиши, напиши! Он тебе поможет.

НАТАША. Отпустите меня!

МЕДСЕСТРА (привязав её к кровати). Лежи смирно!

МЕДСЕСТРА ВЕРА (выходя). Скоро на пенсию пойду, хоть на этих уродов смотреть не буду, уродка!

НАТАША. Нелюди!

МЕДСЕСТРА.  Сука! Ладно, пошли! Пусть побьётся.

Наташа весь разговор дёргается на вязках. Привязаны к кровати её руки, ноги, вокруг живота обтянута верёвка. Медсестры уходят, она какое-то время бьётся, потом затихает.

НАТАША. Да что ж это такое!

ГОЛОС ПЕРВЫЙ (голоса слышны, но тех, кто лежит на кроватях, не видно, они укрыты одеялами). Что орёшь, не мешай спать.

НАТАША. Мне позвонить нужно (кричит). Дайте мне позвонить! Дайте мне позвонить!

Одна из лежащих женщин сползает с кровати на пол.

ГОЛОС ВТОРОЙ.  Забодали…

НАТАША. Господи, господи…

Издалека слышны голоса, через минуту крик.

САНИТАРКА.  Подъём, подъём!

НАТАША. Меня развяжут?

САНИТАРКА.  Подъём! Шесть утра! Генералить палаты! Подъём!

ГОЛОС ВТОРОЙ.  Ага, жди от них, если смена сменится в восемь, может, те развяжут.

В дверях появляется санитарка.

САНИТАРКА.  Ну что, не встали еще? А ну подъём, кто бабок поднимать будет? Саша, сегодня ты пойдешь, старуху Кузнецову надо в кресло садить.

Голос второй, только что звучавший из-под одеяла, принадлежит молодой женщине невысокого роста, худенькой брюнетке. Она поднимается и надевает халат. Все остальные барахтаются в одеялах.

САНИТАРКА (подходя к женщине на вязках). Второй ведь день на вязках, не надоело ещё? Успокоишься-то когда?

ГОЛОС ТРЕТИЙ (шипение). Мир спасет красота, мир спасет красота. Где красота?

ГОЛОС ПЕРВЫЙ.  Задолбала своей красотой, задолбала!

В палату заходит женщина в чёрном свитере, черных джинсах – ТАТЬЯНА.

ТАТЬЯНА. Пошли, Саша, (обращаясь к только что вставшей) бабок поднимать надо.

НАТАША. А во сколько смена меняется?

САША. В восемь, так что ещё два часа промаешься. Тебя как зовут?

НАТАША. Наташа.

ГОЛОС ПЕРВЫЙ.  Ну что, Наташа, попрощайся с обычной жизнью.

НАТАША. Да идите вы все…

ГОЛОС ПЕРВЫЙ.  Мне тебя жаль… Где красота? Красота уже встала?

В коридоре на скамейке, привязанные к ней за пояс верёвками, сидят пять старух, шестая в  инвалидном кресле. С ними рядом стоят Татьяна и Саша. За столом сидит санитарка.

СТАРУХА ВЕРОНИКА.  Ты куда пошла, ты зачем туда пошла, нас туда не звали, а ты пошла. А работа как же? Нет, ты зачем туда пошла?

СТАРУХА АНТОНИНА.  Нет, как мне всё здесь надоело. Как мне всё надоело.

СТАРУХА ЗИНАИДА.  Я тебе говорила: «Пошли отсюда, пошли отсюда», так нет, уперлась: «Не пойду, не пойду», а я тебе говорила!

СТАРУХА ЕЛЕНА (рвёт на себе халат). Пошли да пошли, пошли да пошли, зачем пошли, куда пошли, идти-то некуда.

СТАРУХА АНТОНИНА.  А где мастер? Мастер где? Смена закончилась, а мастер все не заходит.

ТАТЬЯНА (Наташе, Наташа присоединяется к ним в оборванном халате и тапочках). Ну что, развязали? (Наташа производит впечатление случайно попавшего сюда человека. Она смотрит на всё с искренним удивлением. Хорошо выглядящая, она разительно отличается от рядом стоящих, особенно от бледной и худенькой Саши.)

САНИТАРКА.  Развязали, убогую…

НАТАША. Почему здесь так много старух?

ТАТЬЯНА. Бабки, их родственники сдали, вот сидят тут, родственники «памперсы» приносят, жилищный вопрос у нас так решается.

НАТАША. Все больны? Просто так бы их здесь никто не держал.

ТАТЬЯНА. Ну вот как ты больна, так и они здесь больны.

НАТАША. Я – это другое дело, у меня нервы! Меня не надо лечить! Где здесь главврач, она когда-нибудь со мной поговорит?

ТАТЬЯНА. У неё обход по вторникам и пятницам, и ещё — она еврейка, не жди, что распахнёт двери и скажет: «Вас сюда случайно привезли», – так что тебе лежать и лежать.

НАТАША. Как тебя зовут? За что ты здесь?

ТАТЬЯНА. Да за то же, за что и ты.

НАТАША. У меня всё в порядке, нервы только расшатались.

ТАТЬЯНА. Здесь у всех не всё в порядке, редко кто сюда со всем в порядке попадает (пауза.) У меня здесь место блатное, при кухне. Учти, доброе дело делаю, предупреждаю! Запеканку творожную платникам дают, я посуду помою, мне тоже дают. Ну чего, въехать не можешь? Ну, у буфетчицы зарплата маленькая, бачки она сама таскать не может, значит, больные должны помогать. Опять тормозишь, вот пару раз сходишь, начнешь понимать Некрасова, есть женщины в русских селеньях. У меня любимый фильм «Полёт над гнездом кукушки»! Учти, я зря не говорю, меня племянник Берии в Грузии американским лекарством лечил. Долго лечил… Обещал – это двадцать лет назад было, – что придумает новое лекарство, которое полностью вылечит. Понимаешь, полностью… Я бы к нему поехала, да не могу… Брат здесь, квартира, дочь на зоне… Внук в детском доме… Понимаешь, брат рецидивист, заговорилась совсем с тобой… Дел по горло, а я с тобой болтаю… Кстати, (показывая на щуплую девочку в черном) это Саша! Она думает, что мысли материальны… и ими можно управлять.

НАТАША. Как?

ТАТЬЯНА. Мысленно! Я ей помогаю! Можешь с ней поболтать или начни с шахмат… Я вообще здесь как на экскурсию езжу… С людьми общаюсь… Потом в тетрадку записываю, может, издам на старости лет.

САША. Вы обо мне? (кивок в ответ) Здесь всё просто. Мы с Татьяной посуду моем, за это нам, как и платникам, булки дают… Булки здесь очень вкусные, не оторваться… Я здесь совета жду.

НАТАША. Совета?

ТАТЬЯНА. Кто совета, кто комиссии… Ну, диагноза… Вон Кокшарова выписку ждет, её в общагу переселят… Она всё песни поет, палаты генералит… Её выпишут, а меня нет… Чёрт возьми, тоже, что ли, петь начать?

САША. Совет бессмертных… на земле всего 100 бессмертных… среди них английская королева…

ТАТЬЯНА. А я представитель Америки… Она мне часть управления отдала на время. Мне Америка нравится, я в джинсах хожу… Америка, славься! Хочу в Америку податься… Там вот Калифорния горела, так это мы Коровьева туда послали… Ему там не понравилось… Вот всё и сгорело…

САША. Хотите узнать тайну мирозданья?? Всё очень просто…

ТАТЬЯНА. Она тебе расскажет. Ты всё равно отсюда не выйдешь!

САША. Не выйдешь!

НАТАША. Не смешите меня! Ну и в чем разгадка века?

САША. Жизнь – это шахматная партия. Я знаю 5 шахматных ходов, но мне нужно сделать шестой… сталкер никогда не останавливается… мне очень нужно сделать шестой… Роттердамский, не ищите, я процитирую Роттердамского, пока Вы будете искать, мы здесь состаримся:

Прежде всего, не подлежит сомнению, что любая вещь имеет два лица, подобно Алкивиадовым силенам, и лица эти отнюдь не схожи одно с другим. Снаружи как будто смерть, а загляни внутрь – увидишь жизнь, и наоборот: под жизнью скрывается смерть, под красотой — безобразие, под изобилием — жалкая бедность, под позором — слава, под ученостью – невежество, под мощью — убожество, под благородством — низость, под весельем — печаль, под преуспеванием – неудача, под дружбой — вражда, под пользой – вред, коротко говоря, сорвав маску с силена, увидишь как раз обратное тому, что рисовалось с первого взгляда.

Так вот за смертью – жизнь… здорово ведь, здорово! Над нами посмеялись! За смертью – жизнь…

НАТАША. Бред!

САША. Нет, здесь не нужны доказательства… Это априори… Три человека были в шаге до разгадки мироздания, но не догадались. Потому что в этом мире всё перепутано!!! Перепутано!!!

Я рассказываю это в сотый раз… Жизнь – это нулевой уровень… НУЛЕВОЙ! Всё, что нужно, это догадаться! Это задача сердца и ума! Ответить на неё очень просто, ОЧЕНЬ ПРОСТО! Если правильно ставить себе вопросы!

ТАТЬЯНА (Наташе). Ты не ухмыляйся, ты послушай! Послушай!

САША. У Ирины Львовны есть шахматная доска, нам срочно нужна наша шахматная доска. Ирина Львовна! Доску, пожалуйста!

ИРИНА ЛЬВОВНА (выглядывая из палаты). Уже несу!

САША. О том, что все перепутано, нам подсказывает Лев Николаевич Толстой, а замечает ошибку Дмитрий Сергеевич Лихачев. В романе «Анна Каренина» обивка в Большом театре указана голубой, а в Мариинском – красной, но в жизни как раз наоборот! О том, что есть вечная семья, подсказывает Пушкин, Владимир Ленский из бессмертной семьи! Бессмертной, значит, она есть! Одна певица, гениальная женщина! Начав писать музыку, сделала два королевских хода: отреклась от своего имени, соединила в себе инь и янь, взяла мужской псевдоним … и когда стало получаться… Она кинулась, нет, это я такая талантливая! Она могла пройти все шесть ходов, но сделала только два и попятилась! Только два! Я знаю пять, остались шестой и седьмой!

Первый ход: отречься от своего имени, выбрав путь неизвестного солдата.

Второй:  отречься от своего пола, соединив инь и янь.

Третий:  пережить раздвоение личности, соединив в себе мужское и женское начало.

Пятый:  доказать, что сознание определяет наше завтра.

Читаем Антуана де Сент-Экзюпери. Розы думают, если у них есть шипы, то их все боятся! То есть думанье, мысли определяют окружающую действительность!

Шестой ход: то, что отдал, то твоё! Отдал всё, получил всё обратно! Благотворительность!

ТАТЬЯНА. Ты опять пропускаешь четвертый.

САША. Я не помню… именно четвертый ход я не помню.

ТАТЬЯНА. Ирина Львовна, она не помнит четвертый ход.

САША. Это лекарства.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Это лекарства! Лекарства! Здесь можно сойти с ума, сойти с ума. Этот ход очень важен, очень важен. Этот ход о любви…

САША. О любви…

ИРИНА ЛЬВОВНА. О силе бескорыстной любви… Отречься от себя можно только во имя любви!

САША. Теперь я помню… ход первый – любовь, ход второй – отречение, а дальше всё по порядку!

ИРИНА ЛЬВОВНА. Как можно опять забыть о любви! Любовь – это самое важное! Забыть первый ход и назвать его четвертым! Плохо тренируешься!

САША. Теперь мы все ждём совета.

НАТАША. Совета?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Она больна, совета не будет… На земле совета пока не будет!

ТАТЬЯНА. Да, для нас здесь уже ничего хорошего не будет! Не для меня взошла луна! Здесь скучно, уныло кругом!

САША. Здесь даже в театре скучно… здесь нечего ждать, если совета не будет, всё не важно! Даже в театре, в любимом театре скучно!

ИРИНА ЛЬВОВНА. Напрасно, напрасно! Театральное искусство бессмертно! Сцена на целый метр выше сидящих в зрительном зале, искусство должно будить воображение… если этого не происходит, оно умирает…

ТАТЬЯНА. У нас всё давно умерло. Кто в эти театры только сейчас таскается? Народ, которому нечем больше заняться!

НАТАША. Вы слишком суровы, я позавчера была на премьере, мне очень понравилось!

САША. Театр сегодня не помогает ничему, в том числе лучше познать человеческую душу! Яркие характеры встретишь скорее в жизни, чем в театре. Посмотрите на тех, кто работает на кухне… на медсестёр… на гладильщиц. Обязательно посмотрите на красивых русских женщин, которые за копейки готовят на целую больницу, таская тяжёлые ведра, и гладят с утра до вечера бельё. Когда Вы заслужите здесь право таскать бачки, обязательно вглядитесь в их лица, обязательно! И послушайте их речь! Вы не услышите ни слова мата! Ни слова! Вы увидите другое: с какой силой и нежностью они ждут из армии своих сыновей, с каким терпением принимают свою судьбу. И если Вы прислушаетесь… Нет, конечно, от некоторых сестёр Вы услышите и мат, и хамство… Но здесь всего таких две. Всего две на всю больницу!! Одна из них стукнула меня по голове кружкой, но остальные-то приличные люди. Мы здесь прячемся от свихнувшегося мира! Играем с ним в прятки!

НАТАША. Наболело, что ли, у вас здесь… наболело… Вы, может, прикидываетесь больными? А на самом деле политические заключённые? Заперли вас тут, чтобы ненароком партию не организовали…

ДЕВУШКА (всё это время молчавшая и скромно сидевшая на углу скамейки). Прикидываемся… мы каторжные княгини, каторжные князья… всех по одной дороге поволокут дроги в ранний ли поздний час…

ТАТЬЯНА. Я предлагаю ей ехать в Грузию, может быть, Берия, ещё сможет ей помочь… может быть… у меня был тогда второй муж… грузин…

(К сидящим женщинам подходит ВАЛЕНТИНА, дородная истинно русская женщина.)

ВАЛЕНТИНА. Вы опять свои ходы тут обсуждаете… замуж ей надо…  замуж. Троих детей рожать… тогда всё в порядке будет! Трое детей… Хотя вот я вам скажу… руки на себя пыталась наложить и дети не уберегли, двое детей… не уберегли… всё равно пыталась…

ТАТЬЯНА. Ты ей-то не говори… какая ей семья? ей пока с самой собой разобраться надо… Приземлиться ей надо… Приземлиться.

САША. Я хочу в театре приземлиться, театре Шекспира.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Тебе государство дало образование… Тебе надо по специальности работать… по специальности… А не о переустройстве театра мечтать!

САША. Вы сами только что говорили о ходах, Вы мой друг тысячу лет, зачем Вы так говорите, Ирина Львовна, Вы знаете об этих ходах, знаете о сыгранной шахматной партии… Вы сами себе каждый день противоречите… я хочу на волю… Что мне говорить врачу? Что я верю в свои фантазии больше, чем в реальность… как сказал бы Юнг, произошла компенсация, компенсирую свои неудачи в личной жизни своей фантазией… Зачем всё? Я ничего не хочу… Шестой ход – благотворительность, но как его сделать… Для меня грозы – эта битва на мечах светлого и темного князей… Это не галлюцинации, это убеждения… А с ними бороться гораздо тяжелее… Для меня наша врачиха… двойник королевы английской, бабушка Антонина – великая русская актриса, баба Зинаида – певица… И мне все равно, что Антонина Васильевна была раньше главным бухгалтером… мне всё равно! Я вижу другое! Слышу другое! Для меня всё другое! Всё другое! Куда мне от этого деваться? Почему видеть мир иначе – это болезнь, и тяжелая болезнь? Может быть, я просто вижу больше! Просто вижу больше.

ТАТЬЯНА (Наташе тихо). А я только хочу забрать внука из детского дома… отдать квартиру брату и жить с дочерью и внуком в деревне… Вот она выйдет через год, и мы его заберём, заберём… в следующий раз на психотерапии нарисую дом в деревне и две берёзки, чтобы можно было жить… Дом и забор и ещё собаку… мне очень нужна собака… Собака обязательно… обязательно…

ИРИНА ЛЬВОВНА. Ты сначала отсюда выйди, ты вспомни, какой год ты здесь торчишь… а потом будешь о собаке мечтать!

САША. А мне голоса слышались… Страшно это, когда голоса слышатся!

ТАТЬЯНА (Саше). Ты на мою дочь похожа… ей столько же, сколько и тебе… Ты запомни главное: каждое дело нужно делать с душой… вот полы здесь моешь? С душой мой, с душой… всё, что делаешь, делай с душой! В Грузии так хорошо… Столы накроют, все сядут, и это так с душой, так по-человечески… за сердце возьмут, и песни поют… Так поют, что даже русские бабы голосистые так не споют… я там в больнице лежала, впервые лежала, в первый раз попала… Ну, ко мне муж с передачкой… А тут безнадёжных на прогулку вывели… безнадёжные во дворе… муж мой… а они с тележкой, вот как мы тут с тележкой за хлебом, так и они там, они ему: «Садись, прокатим», а он: «Девчонки, погодите, у меня жена тут». А они его на эту тележку… Он давай вырываться… (пауза) Три мужа было… и все трое вроде мужики нормальные… Вот мне скоро пятьдесят, а вся жизнь наперекосяк с этой больницей… Всю жизнь мне она переехала… Я как в больницу схожу… так мемуары пишу… Пишу, тетрадки у меня есть… всё записываю…  и знаю я: есть тот свет, есть, и в страхе Божьем жить надо, Его одного бояться… Ему одному кланяться.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Ну вы совсем её забили, совсем, мне надо выписать тебе стихи… я обещала тебе Цветаеву… Обязательно выпишу… Где мой томик Цветаевой? (Из-под постели достает полиэтиленовый мешок, набитый всякой всячиной.) Нам надо с тобой играть в шашки, обязательно играть в шашки… Ты совсем забыла, как играть в шашки… У тебя классическое университетское образование! Ты можешь мыслить блестяще, блестяще… Пока у тебя усталость, но это пройдет, должно пройти!

(Появляется дама в халате в полоску – НИНА ГРИГОРЬЕВНА.)

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. А вот вы где, все вместе сидите… Сашка, давай вперед за обедом! Марина Николаевна зовёт… Мужики не пришли… Идти некому… Давай, давай… За окном осень… Красиво… Давай. Свежо.

САША. Не пойду. Я не хочу туда выходить, там пахнет Подмосковьем… Мне очень нравится Москва, я люблю Москву… Всем сердцем люблю Москву… А там запах Москвы… А здесь мне всё не то, всё не так… Мне здесь не нравится, мне нравится Тверская, когда свернуть с Тверской на Тверской бульвар, подойти и поклониться Есенину… Поклониться МХАТУ… Пройти по бульварам… Тверской, Никитский и Гоголевский… Туда, где венчались Александр Пушкин и Наталья Гончарова… Покормить на Гоголевском голубей… Пройти по Никитскому, к театру Маяковского, вспомнить Гончарова… по храмам. «И целых сорок сороков церквей смеются над гордынею царей». Однажды я видела в Новодевичьем монастыре женщин, принявших постриг… Это были самые красивые женщины, которых я видела в жизни… Самые красивые…

ВАЛЕНТИНА. Тебе надо приземлиться…

ИРИНА ЛЬВОВНА. В музее, в драматическом театре, в театре оперы и балета. Здесь, а не там… Здесь.

САША. До тех пор, пока Вы мне не дали прочитать стихи Агнии Барто, мои строчки разъезжались…

ИРИНА ЛЬВОВНА. Саша, тебе нужно смириться! Ты красивая молодая женщина! А не… Это только проекция твоих желаний… Ты видишь людей в искажённом пространстве… Ты начиталась Дэна Брауна, насмотрелась фантастических фильмов о пересадке сознания… Тебя тянет туда, а должно тянуть в жизнь… в мир… в сегодня… Вот посмотри на меня – у меня сегодня не вид… не вид! А должен быть вид. Здесь на остром можно сойти с ума. Неужели ты хочешь, чтобы тебя перевели на острое снова. Пока ты не прекратишь уходить в свои фантазии, ты отсюда не выйдешь… Можешь никогда не выйти, понимаешь? Отсюда можно не выйти… Здесь многие живут годами… Годами!

ВАЛЕНТИНА. Тебе не пьесы писать надо, а детей рожать! Тогда всё на свои места станет. На самом деле ты любишь жить, тебе нравится жить, ты хочешь жить… Но это желание пока спит в глубинах твоей души… вспомни, что ты любишь, что тебе нравится.

САША. Мне нравится писать стихи, придумывать истории, мне нравится писать пьесы, мне нравится, как пишет Улицкая и Дина Рубина… Мне нравится режиссер Роман Виктюк, спектакль «Антонио фон Эльба», великий спектакль, мне очень нравится, как поет Образцова, мне нравится… а что мне еще нравится… мне нравится еда, обычная, вкусная, настоящая… мне хочется не здешней перловки и отварного минтая, а вкусной домашней еды… Мне хочется выйти, но не получается…

НАТАША. Почему?

САША. … Отец Фёдор говорит

НАТАША. Что, тут и священники лежат?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Нет, это священник при больнице… ему выделена отдельная комната… туда можно прийти и помолиться, исповедоваться… он всех принимает… (Очень тихо Наташе.) Иногда мне кажется, что Саша не выходит отсюда потому, что любит… и любит она отца Фёдора … уже давно все безумные идеи – это игра.

САША. Ирина Львовна, я всё слышу! И знаю о ваших подозрениях, скажите об этом нашей мегере, может быть, её диагноз, выставленный мне, образумит Вас! Я могу любить отца Фёдора только христианской любовью… напомню Вам, что он счастливо женат и воспитывает сына. Кстати, на последней исповеди он сказал мне, что Библия как правила дорожного движения: на красный цвет не ходи… Библия как топографическая карта, а компас – это… Отец Фёдор очень чистый, ясный человек… Но даже он говорит, что не знает, как полюбить Бога… или надо жить с ощущением страха Божьего, в страхе Божьем… Любить или бояться? Думаете, почему я мою голову под ледяной водой и не болею? Сила веры! Верю в бессмертную семью! ВЕРУЮ!

ИРИНА ЛЬВОВНА. Саша, мы много раз с тобой говорили… это и есть первый грех – самомнение… Даже президент не относит себя к бессмертным, хотя с таким самомнением мог бы. Но если бы относил, лежал бы с нами рядом в мужском отделении! Ну не нравится мне наш президент! Не нравится! Имею право! Не голосовала, не участвовала! Не подписывала! Не состояла! Запомни: есть правила земной жизни и их всего десять… все остальные только приложение… Человек ест, пьёт, хочет того же… ему пришлось приспособиться за века к лютому холоду и резким перепадам температур, выжил в жаре… приспособился к внезапным катастрофам… он даже был в космосе… Но не перестаёт болеть душой… А если что-то болит, значит, она не закостенела, значит, она есть… И последние станут первыми… Думаю, президенты к Богу стоят в такой же точно очереди и каждый смиренно ждёт… Вот уж где не работают привилегии… а сумасшедшие, убогие… на то они и убогие… они у Бога…

САША. Вы всё время утешаете моё нытьё… а ведь уныние великий грех… а я всё время в него впадаю… почему мне невесело? И я смотрю по сторонам, и мне грустно… Мне грустно смотреть по сторонам!

ВАЛЕНТИНА. Почему русским интеллигентам проще решать судьбы страны, чем проблемы своей собственной судьбы?

САША. Может быть, потому что эти судьбы связаны…

(Входит ОТЕЦ ФЁДОР, высокий худой мужчина лет 45-50, в черном традиционном одеянии).

ОТЕЦ ФЁДОР: Здравствуете, доброго дня вам… у меня осталось время, если у вас есть что мне сказать… я жду вас у себя… Саша, почему Вы не заходите … вот уже две недели… до этого мы разговаривали практически каждый день…

САША. Отец Фёдор, я зайду к вам сегодня… обязательно…

ИРИНА ЛЬВОВНА. Отец Фёдор, она в сомнениях… душа её мечется… молитву бы произнести Господу за здравие наше…

ОТЕЦ ФЁДОР: О вашем здравии и молюсь постоянно… нет у меня другой миссии, как за здравие людей молиться, нет другого пути к Богу, только через молитву…

(Отец Фёдор удаляется.)

ИРИНА ЛЬВОВНА. А ведь нормальный мужик… красавец … не влюбиться трудно… Что ты, Саша… ты сама себе признайся, если его любишь, так хорошо это… хорошо… но нельзя!

САША. Мне любить его положено христианской любовью, как и любого другого человека…

ИРИНА ЛЬВОВНА. Ты, Саша, красивая женщина… будущая мать троих детей…

САША. Это одна из первых битв… таких битв должно случиться тысячи… пока не придет Царствие Божие… И пришлёт Он тогда своего Сына…

ИРИНА ЛЬВОВНА. Все мы его дети, не ты одна… Под своим сумасшествием ты прячешь свою любовь к православному священнику…

САША. Ирина Львовна, сколько бы Вы ни давили, я не смогу забыть…

ИРИНА ЛЬВОВНА. Что? Ты плохо помнишь  последние два года своей жизни… ты не помнишь, что было, а чего не было… ты не можешь ничего вспомнить… Кроме долга перед английской короной… Кстати, смотри: один из российских журналов для женщин называется «Лиза». Может быть, и это есть свидетельство твоих побед?!

САША. Лиза, ты всю жизнь ела парное молоко! Гуляла по английским просторам! Лиза, вышли денег!

ВАЛЕНТИНА. Ей опять плохо. Никаких результатов. Я лежу здесь месяц, ей так же плохо… Её поят сильными таблетками и никакого толка… ей всего 25 или уже 30? Саша, ты бредишь…

НАТАША. А Вы сами здесь за что?

ВАЛЕНТИНА. Да как Вам сказать… простой способ попасть — попытка суицида… у меня детей двое, старший вот на днях женился… а я с собой пыталась покончить… Так мне дочь сказала: «Ты на свадьбе сына погуляла… погуляла… а на моей, что, не хочешь?» Я вены себе перерезала… не удержалась… Жить мне не захотелось… два года маялась… депрессия была жуткая, операция, потом бессонница… муж у меня, двадцать лет душа в душу прожили… а я его так измаяла за последние годы… он говорил, что всё наше счастье разрушить пытаюсь… а мне селезенку прооперировали… в марте на диету меня посадили, я есть боялась … болело всё жутко… продукты только диетические… похудела на 10 килограмм, спать перестала… а тут полы на два раза мою… палату прибираю… восстанавливаюсь… тут Лакмова есть, ей всё время Ирина Львовна говорит, что она всего боится… так вот, это я всего боялась… есть боялась…

САША. А как же вера… вера в Господа Бога нашего? Сила веры как же?

ВАЛЕНТИНА. Вера… да я и не знаю, Саша, верю ли я! Наверное, верю.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Как же, Валентина, без веры жить? Отчаяться можно.

ВАЛЕНТИНА. Странная Вы, Ирина Львовна, женщина, вроде бы очень образованная, интеллигентная, а здесь постоянно находитесь … с родственниками нелады?

МЕДСЕСТРА.  Бабы, а ну давайте расходитесь… расходитесь по палатам… устроили тут клуб по интересам… Так Саша, Татьяна, вы за бачками пойдёте… остальные разошлись, а то передачек не увидите…

САША. Ирина Львовна! Я сама всё понимаю! Мне нужно закрыть дверь в иной мир… если туда есть двери… или сжечь мосты, наверное, лучше сжечь мосты… Может, тогда моя память восстановится и мне станет не всё равно на окружающий мир… Проблема в том, что и мосты и двери только в моём сознании… ну, может, в сознании ещё парочки больных людей… Может быть, да, вы все и правы, и в этом мире только вера сможет остановить моё разгулявшееся воображение! Дай сил отцу Фёдору вытянуть меня обратно! Можно позволить себе многое в мыслях… но мысли неминуемо выйдут наружу… неминуемо все сомнения, всё плохое и гадкое выйдет наружу! Болезнью, ударом, еще чем-то… Но тогда здоровые и богатые – самые безгрешные… так что ли или не так… как тогда… вот пришла душа в этот мир, родилась в определённых условиях… родители определённые, и на эту душу, как костюм, накинули плохие и хорошие качества, внешность, язык, но это только костюм… а душа… душа вроде как крепко сидит в этом костюме… а с другой стороны… раз – и вылетела… секунда всего – и душа вылетела… и ничего не удержит… ничего… ни любовь, ни ненависть, ничего… а потом перед Ним предстанет… или не каждого Он принимает… не каждого… шесть миллиардов человек – очень много … у Него самого сил не хватит всех слушать… ну если ещё двенадцать апостолов помогут… всё равно всех не принять… Это на каждого апостола 500 миллионов душ подконтрольных выпадает… Там такая очередь – не достучишься… там такая бюрократия разведётся… если у каждого свой ангел-хранитель… так что, там тоже шесть миллиардов ангелов болтается? Как-то что-то в этой системе мироздания не сходится … Бог… может, Он есть? А если есть, что ж тогда красивые русские бабы до сих пор бельё на тележках в прачечную возят… и в больницах эти же бабы пациентками лежат… и бачки заместо мужиков таскают, что-то в этом мире не то и не так… что-то в нём сломалось.

Тёмная комната, несколько икон, самодельный иконостас, горят несколько свечей.

ОТЕЦ ФЁДОР: Вы не приходили много дней, Саша… Вы совсем забыли о своем обещании бывать здесь каждый день… Вы обещали найти свой крестик и надеть… Вы опять без него?

САША. Нет, святой отец, он на мне…

ОТЕЦ ФЁДОР: Вам лучше, Саша?

САША. Меня не мучают больше галлюцинации, но мучает беспредельная грусть… мне очень грустно, святой отец… грустно, что добро не побеждает… что его очень мало… а то, что есть, кажется мне искусственным… не совсем искренним… психолог сказал мне, что нужно учиться быть несовершенной в несовершенном мире. Но как этому научиться? Отец Фёдор, как принять себя? Как ответить на вопросы самой себе: для чего я в этой жизни? – ведь весь мой не такой уже короткий путь – это путь поиска, для чего я здесь, что я ищу, чего хочу, а главное – в чем моё предназначение? Прав ли тот, кто от жизни отрекается или прав тот, кто полностью пользуется благами жизни?

ОТЕЦ ФЁДОР: Православие основано на отречении, ближе к Богу монахи, они отрекаются от всего мирского, но не каждому такой путь под силу.

САША. Но ведь и дьявол цитировал Библию?

ОТЕЦ ФЁДОР: У каждого свой путь к Богу, есть же правила дорожного движения, не соблюдая их на дороге, можно погибнуть. Так и Библия – это не просто книга, это свод законов, тебе стоило бы, Саша, начать её читать, прекратить от неё бегать. Не на Достоевского надо ссылаться, а на Жития святых, на Евангелие…

САША. А любовь… любовь…

ОТЕЦ ФЁДОР: Много раз говорил: сказано жене – возжелай мужа своего… нет запрета на любовь.

САША. Весь мир вокруг одних и тех же идей вертится, ничего нового придумать не может.

ОТЕЦ ФЁДОР: Потому что никому не было еще явлено, не спустился Господь на землю… Но придет Царствие Божие… придет.

Больничная палата. На кроватях сидят САША, ТАТЬЯНА, ИРИНА ЛЬВОВНА.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Саша, у Вас опять не вид, опять не вид… Саша, надо приземлиться… здесь… и не мечтать о невозможном…

САША. И стали похитительницей мечт… Вы крадёте у меня мечту…

ИРИНА ЛЬВОВНА. Неужели ты не понимаешь, что сюда тебя и привели мечты! Мечты – в них гибель!

САША. Нет, я не верю! Мне очень хочется в Москву… по-настоящему хочется в Москву… там особый ритм, там сердце бьётся иначе… неужели Вы думаете, что здесь так здорово, что и не хочется отсюда выходить… Ирина, Вы сидите здесь годами… Вы что, прячетесь от жизни? Зачем? Зачем Вы прячетесь, что Вас так в ней пугает… Вы ведь образованная умная женщина, знающая язык… Зачем Вы здесь? Что Вас здесь ждет? Вы до конца дней собираетесь здесь находиться?

ТАТЬЯНА. А мне хочется в Грузию к Берии, он обещал вылечить… да, Сашка, чего ты торопишься… тебе замуж надо… но мне замужем было плохо…

САША. Все три раза?

ТАТЬЯНА. Первые два да, кому было плохо замужем, так это моей матери… тридцать лет передачи то отцу возила, то сыну, ну, я рассказывала, брату моему… отец – вор в законе… у него плащ был пулями пробитый… он хотел из банды выйти, но его свои нашли, он из города в город от них бегал, за решёткой убрать не смогли, но, как только вышел, сразу прикончили… два дня на свободе не побыл… в молодости банки грабил, однажды машину милицейскую угнал… как в фильме… мне некоторые не верят, говорят, придумываю, а оно так на самом деле… мой брат родной весь в отца… он сел первый раз в 16 лет, за драку сел, по дури… в одну полоумную влюбился, а ей другой парень нравился… они из-за неё в драку… один Бог знает, у кого первого нож в руках появился… только получилось так, что брат во всем виноват, дали ему четыре года, он первый раз сходил, отсидел, нормальным вышел… а потом за изнасилование загремел… а на зоне таких не любят… его там так обломали… сейчас дочь сидит… ей за приём и хранение наркотиков четыре года дали, еще год сидеть… к новому году письмо прислала, мы всей палатой плакали… пишет, что встала на путь исправления, на звонки зарабатывает, но нам в больницу дозвониться не может… говорит, только о нас с Владькой и думает… Она мне в прошлый раз сказала, что я на свете лишний человек, никто я в этой жизни… А сейчас «мамочка» пишет, говорит, еще нас порадует с Владькой.

САША. Сколько ей ещё сидеть?

ТАТЬЯНА. Ещё год.

САША. А Владьку Вам отдадут?

ТАТЬЯНА. Отдадут, куда денутся… мы ведь от него не отказывались… мне главное с квартирой разобраться… дом в Тбилиси с мужем на квартиру здесь двухкомнатную поменяли, а брат сейчас на неё глаз положил. Прописка ему нужна в этой квартире… Обещал даже к Анне съездить, отвезти ей передачу… добрым-предобрым стал. А я с небольшими перерывами двадцать лет по больницам… двадцать лет шляюсь.

САША. Почему так… ты знаешь Тарковского, с тобой интересно общаться, почему ты тут … почему мы все прячемся и я вместе с вами почему… От кого мы прячемся и главное зачем? Неужели беседы с Богом можно вести только в больнице? В миру с Ним уже никто не разговаривает?

ТАТЬЯНА. Так нету ни твоего Бога, никого нет, и того света тоже… бросили нас… нет того света, нет… у меня всё тоже так начиналось: сначала чудились голоса, потом казалось, что весь мир крутится только для меня… у всех всё одинаково… болезни все от лешего… так что мы всё тут торчим не просто так… Сатана здесь правит бал, правит бал…

САША. А мне казалось, наоборот, мы тут Бога ищем. А дети больные детским церебральным параличом … они что, прокажённые? их разве Бог оставил? В них разве нет Бога? Вы видели глаза больных детей?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Саша, мой пятилетний двоюродный племянник играет в шашки лучше¸ чем ты… а у тебя ведь блестящее образование… ты можешь мыслить блестяще… блестяще…

ТАТЬЯНА. Мне царевны той и на дух не надо, чудо-юдо я и так победю…

ИРИНА ЛЬВОВНА. Победи, победи… вернись к себе, вспомни, кто ты есть… ты красивая молодая женщина…

САША. Очень давно мне пришлось общаться с художником, он приезжал летом в тот же городок, где ребенком отдыхала и я… он был довольно пожилой, обрюзгший человек, очень талантливый художник, немного, как мне кажется, запутавшийся в шестиугольниках… женатый на молодой некрасивой женщине… Он рассказывал мне, маленькой, об Александре Македонском… его работами, некоторые из которых купила ещё при его жизни Третьяковская галерея, его мать полуукраинка-полубеларуска укрывала солёные огурцы, солёные огурцы… понимаете? Его работы висят в здании Объединенных Наций… Чтобы художника признали, ему нужно умереть? Неужели любая история художника – это путь Модильяни? Почему не Ренуара или Пикассо? Почему история истинного новатора почти всегда – путь скорби и лишений…

ИРИНА ЛЬВОВНА. Фиолетовой тенью … фиолетовой тенью любовь, не знает слова нет, но подари ей целый свет, любовь узнает слово да, мы будем счастливы всегда.

САША. Когда мы впервые познакомились с Вами, Ирина, Вы дали мне отличное задание вспомнить Лермонтова «Парус»… там есть строчка: «Увы, он счастия не ищет… и не от счастия бежит». Я, как этот парусник, ничего не ищу и ниоткуда не бегу…

МАРИНА НИКОЛАЕВНА. Так, у нас что, дел нет? Вы всё лясы точите… гладить кто будет? Лакмова, опять за сигарету? Или кто другой? Саша, ты за хлебом пойдешь?

ИРИНА ЛЬВОВНА. А меня сегодня врач не посмотрит? У меня родилась масса идей… масса идей…

САША (моя пол лентяйкой). Почему вы все такие злые? Все-все… вокруг меня злые люди… очень-очень злые. Мне не о чем с вами говорить… Вы меня не слушаете… я пытаюсь объяснить. Есть что-то чистое и светлое, что мы здесь все, понимаете, все пытаемся найти и сохранить. Бог познаётся в мелочах, шестой ход – благотворительность… благотворительность чувств, эмоций… всё это смешно звучит, как речь Маши из «Трёх сестер»… а потом молчать буду, как гоголевский сумасшедший. Вот меня не станет если, ничего, пустота, имя не важно, важно, есть что-то, что останется или нет. Если пустота останется, то и незачем здесь было появляться… Йозеф Кнехт… просто утонул, но ведь остались стихи, жизнеописания, осталась легенда, легенда… остаются не только творения, но и легенды…

МАРИНА НИКОЛАЕВНА. Девки, хватит разводить монологи, надо матрасы зашить, швейная машинка сломалась – надо будет вручную шить, что вы сидите, друг от друга с ума сходите, сколько раз, Саша, говорила, прекращай общаться с больными старухами, иди к девчонкам общаться, вон с Ираидой поговори, только с Ленкой осторожней будь, там у неё нехорошую болезнь подозревают. Я б тебя давно уже отсюда выгнала, чтобы ты на это всё не смотрела, что только Давидовна тебя держит … Отец Фёдор тебя очень хвалит, вроде как ты книжки начала читать… мы с ним парой фраз насчет тебя перекидывались…смотри, болезнь отступила, насколько ты лучше стала, как человек стала лучше. Ты хороший, внимательный, светлый человек, держись с достоинством, и всё в твоей жизни ещё будет путём!

ТАТЬЯНА. Саша, от тебя несет вонючим патриотизмом, ты еще скажи, что ты любишь эту страну! Как её можно любить! Это же помойка, чистой воды помойка, и её уже никому и никогда не отмыть… Здесь на всех или больше чем на половине кровь поколений! Я люблю Америку, эта страна заслуживает уважения, и ни черта не важно, что я в ней не была, о ней можно судить по фильмам. Посмотри наши фильмы и посмотри их, они не стесняются своих инвалидов, они благополучны, и это здорово! Я хочу жить в деревне… мне никогда не жить в Америке, но я её люблю! Я не люблю эту страну, мне она не нравится, меня от неё тошнит. Америка, славься!

Вон, кстати, Вовка, классный парень… тебе же он нравился, не смотри, что он больной, он ведь веселый, классный веселый парень… а лучше всего уезжай, беги отсюда, Саша, беги, ничего здесь ни с кем из нас хорошего уже не случится!

МАРИНА НИКОЛАЕВНА. Впечатляющий монолог, так, девки, хватит, мозги друг другу забивать чушью. Выйдешь, ещё поживёшь, и хорошо жить будешь, что ты, Татьяна, девку пугаешь.

ТАТЬЯНА. Да я что… мне-то что… я в пятьдесят помру… мне всего два года мыкаться осталось… мне-то что…

МАРИНА НИКОЛАЕВНА. Так, все за работу! Совсем от рук отбились, бабы бестолковые!

ИРИНА ЛЬВОВНА. Может, ты меня в Москву и свозишь, даже не представляешь, как хочется в Москву, я была там один только раз, была еще молодой в театре Советской Армии, было так здорово.

САША. Видеть мир… я хочу увидеть этот мир, мне очень хочется увидеть этот мир, снять шоры со своих глаз, мне не хочется жить так, как сейчас, не хочется… мне здесь плохо, плохо…

ТАТЬЯНА. А ты не зырься в сторону отца Фёдора! Выходить тебе надо поскорей! Только душу тебе всю эта любовь измучит… Не будет никогда между вами ничего, как ты сама этого не видишь и не чувствуешь… Не будет, понимаешь!

ИРИНА ЛЬВОВНА. Дай, я тебе тряпкой перевяжу лентяйку, что ты ей елозишь по полу-то.

ТАТЬЯНА. Это всё Вы, Ирина Львовна, Вы … Вы переделываете стихи! Сочиняете! Это Вы ей внушаете надежду об отце Фёдоре! Вы! Она бы давно уже вышла, если бы не Вы! Сами тут годами сидите и её заточить хотите! Она ведь Вас слушается, только Вас! Даже если он сам влюбится, ничего путного из этого не выйдет! Не пара они!

САША. А он влюбится? Он влюбится? Неужели он может в меня влюбиться?

ТАТЬЯНА. Да нет, конечно, не придумывай себе даже! Не придумывай!

ВАЛЕНТИНА (вбегая). Там… Там…

ТАТЬЯНА. Что там?

ВАЛЕНТИНА. Там Зинаида печеньем подавилась… задохнулась и дышать перестала … совсем…

ТАТЬЯНА. Печенье с маком было?

ВАЛЕНТИНА. С изюмом…

ТАТЬЯНА. Тогда не моим.

 

Много женщин сидит на скамейках, за их спинами окно, за окном идет снег.

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Метель какая за окном, холод какой, стужа натуральная! У меня трусы третий день высохнуть не могут! Мать моя женщина, что такое на улице творится, ты, посмотри, кто-то, видимо, с передачкой идет, вон пакет рассыпал… ничего не видно… Снег валит так, как будто

ИРИНА ЛЬВОВНА. Do you want to speak with me?

САША. Не понтуйтесь, Ирина Львовна, кроме меня и Вас, всё равно никто не понимает. Абракадабра для них Ваш английский язык.

Вбегает НАТАША, раскидывая руки во все стороны. Выглядит неопрятно, одета в пижаму, взгляд несчастного человека. Если при поступлении в больницу это была уверенная молодая женщина, то сейчас ребенок.

НАТАША. А ко мне мама сегодня приедет! Что-нибудь вкусненькое привезёт. А папа в воскресенье, тоже что-нибудь привезёт. Здорово, правда, и папа, и мама… у меня есть семья… а когда буду выписываться, я вам всем шоколадных конфет привезу целую сумку, и печенья куплю, и пирожных.

ТАТЬЯНА. Совсем крыша уехала. А пришла такая правильная-преправильная. Когда тебя выпишут, полоумная ты наша?

НАТАША. Не знаю ещё, скоро, недолго осталось.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Может, она не сошла с ума, а стала здесь человеком? Такое вам в голову не приходило? Раньше её интересовали деньги и комфорт. А сейчас только родные.

НАТАША. Меня скоро выпишут.

САША. Мегера и мне так говорит… говорит, полежишь немного, подлечишься… от этого только лучше будет… вкус жизни почувствуешь, почувствуешь, как это хорошо – не бояться жить… полной грудью дышать, не бояться… потому что если боишься, воздуху перестает хватать… задыхаться человек начинает… Сказала, к Новому году точно меня выпишет, держать больше не будет.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Тебе лучше, Саша, мы все это видим и рады за тебя… Ты, конечно, философствуешь, но это уже не бред. А до этого было очень много бреда, был утерян контроль над собой… ты даже не осознаешь, как тебе было плохо… Отец Фёдор тоже считает, что тебе лучше.

САША. Вы говорили с ним? Что он сказал обо мне?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Он ничего больше не сказал, всё, что он считает нужным, он говорит человеку лично.

САША. И всё же Вы говорили с ним обо мне, и неужели он совсем ничего не сказал? Совсем ничего?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Если бы он что-нибудь сказал, то сказал бы то, что мы все думаем – ты очень милая, красивая, хорошая девушка. Очень милая. Мы все рады, что ты скоро поедешь домой… И мы все думаем, что твоё чувство к отцу Фёдору… как бы сказать… оно немного мнимое, такое бывает, кажется, что любишь человека всем сердцем, а на самом деле…

САША. Это он вас так просил сказать…

ИРИНА ЛЬВОВНА. Нет, это мои слова.

САША. Ирина Львовна, почему Вы, такая здоровая, здесь лежите? Я ни разу не видела Вас не в своем уме, Вы не несете бред, да, Вы ходите, пристаёте к людям со своими разговорами, но разве это достаточное свидетельство Вашей болезни? Разве это болезнь? Любовь к ребусам тоже не болезнь… Как Вы можете судить о наших отношениях?

ИРИНА ЛЬВОВНА. У вас нет отношений! НЕТ И НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! Он тебе сам много раз говорил об этом, почему ты не слышишь?

САША. Вы так говорите из зависти, Вы не знаете, не можете знать, что происходит меж людьми, когда они вдвоем… есть то, что знаем только он и я.

ИРИНА ЛЬВОВНА. И ещё вся больница! Вся больница! Вся больница знает, что ты пишешь ему записки и подбрасываешь их, когда бываешь на молитве, все знают, что ты передаёшь ему подарки… Куда делся медвежонок, которого тебе подарила сестра? Он стоит…

САША. Я не хочу этого знать, вот именно он стоит у него…

ИРИНА ЛЬВОВНА. Он вежливый человек, он не может его выбросить…

САША. Нет, не только…

ИРИНА ЛЬВОВНА. Как ты могла подумать, что он любит тебя? Он знает, что ты больна, а он женат… Он это знает… Ты придумала себе любовь, а сейчас обманываешься ей как сказкой! Прекрати себе придумывать жизнь, она может у тебя быть настоящей! Настоящей!

САНИТАРКА.  Саша, пошли, надо хлеб к обеду принести, а то без хлеба будете!

ИРИНА ЛЬВОВНА. Иди, тебя зовут, иди, иди же! Саша! Тебе надо жить дальше и не иллюзиями! Отбрось их, отринь, похорони!

САНИТАРКА.  Саша, тебе уже значительно лучше, ты вспомни себя, когда ты поступила, нет, ты только вспомни… а сейчас какой хороший человек.

САША. Вы ведь со зла так, Ирина Львовна, Вы же несерьёзно, несерьёзно!

ИРИНА ЛЬВОВНА. Серьёзно, я очень, очень серьёзно! Если хочешь, живи иллюзиями. Как толстуха, нежь свои килограммы. Если ты избавишься от мыслей об отце Фёдоре, ты сбросишь лишнюю гирю.

САША. Я не смогу… я люблю…

ИРИНА ЛЬВОВНА. Если захочешь – сможешь. Сможешь! Выше головы люди прыгают!

САНИТАРКА (заглядывая снова). Опять лясы точите, кому сказано – за хлебом! (Саша убегает.)

ИРИНА ЛЬВОВНА. Не хлебом единым жив человек, не хлебом единым!

САНИТАРКА.  На вязки хочешь, чего огрызаешься?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Да мы тут так, между собой только… говорим в общем…

САНИТАРКА.  А то смотри, быстро на острое отправлю!

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Девки, давайте хоть попоём тихонечко, так, вполголоса… Светлана Георгиевна, Вы же у нас запевала, затягивайте…

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Да как-то не поётся… «У беды глаза зеленые… с головой стою склонённою… виноватый прячу взгляд»… Ходил ко мне любовник… армянин… долго ходил… женат был… ухаживал красиво… цветы приносил… «И не ты со мною под руку из гостей идешь домой, и нельзя мне даже облаком плыть по небу над тобой»…

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Адвокатом пашу, пашу, дела выигрываю, выигрываю… а они, козлы, денег не платят… третий раз меня сюда забирают… третий раз за осень… если бы не эти козлы да сыночек мой, урод, которому всё лучшее отдала, всю жизнь носилась, крутой он, видите ли… козлы денег не платят… У меня же частная контора… а как мне долги списывать… зову Иван Петровича, ну, туда-сюда, бутылку ставлю, стол само собой… потом, ну, всё как полагается, назавтра долга нет…

ТАТЬЯНА. Баба в клинике – это жутко. Это страшно. Это неправильно. Это невообразимо. Это страшнее, чем мужик. Ладно, мужик свихнулся, но баба… баба, она всем своим телом к земле, к природе тянется… и то, что женщина в клинике… значит, что-то совсем не то произошло, что-то страшное случилось, нехорошее. Что-то против Бога. Что-то не то мы сделали или мир с нами.

СТАРУХА АНТОНИНА.  Снег идёт, смотрите, какой снег. Я умру в такой снег, я загадала, что умру в снег. Значит, я сегодня умру… Слышите, и завтра меня не будет… Все проснутся, меня нет, где бабушка Антонина… А меня нет… нет меня, и все тут.

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Мать моя, ты что, напоследок в себя, что ль, пришла? Ум, что ль, на место встал, радость ты наша…

СТАРУХА АНТОНИНА.  Отвали.

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Все там будем, не переживай!

Повисло молчание. Его прервала САША, входя, отряхивая снег.

САША. Редко бывает… зайдешь, и никого не слышно. Тишина. Поругались, что ли, все?

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Что на обед?

САША. Минтай, каша, говорят, булочки вечером будут.

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Отец Фёдор не заходил, тебя не спрашивал.

САША. Я не спрашивала о нём.

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Ты-то не спрашивала, мы и так знаем, что тебе это интересно.

САША. Да, я люблю отца Фёдора! ДА! Я его люблю.

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Люби, только он тебя скоро стороной обходить будет или в другую больницу переведётся! Кто ж мужику на шею вешается! Вешаться на крюке от люстры надо, а с мужиками по-другому надо, хитро, по-бабьи. Но священник это разве мужик? Тебе нормального мужика надо. У священника какая ответственность, какая работа, он что летчик, хирург.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Не богохульствуйте!

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Я пытаюсь объяснить, что есть слово не будет. Как бы ты ни хотела, тебя не возьмут в космонавты, ты не побываешь на луне, вряд ли будешь в Америке и в Австралии. Может быть, ты всю жизнь будешь кочевать из больницы в больницу, а может, будет всё совсем по-другому. Не знаю, как будет… в том-то и весь секрет… Никто не знает, как будет…

СТАРУХА АНТОНИНА сползла со скамейки.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Антонина, Антонина, врача, врача зовите…

Вбегает МАРИНА НИКОЛАЕВНА. Возится около старухи Антонины.

МАРИНА НИКОЛАЕВНА. Умерла бабушка Антонина… Умерла…

ИРИНА ЛЬВОВНА. Отца Фёдора позвать надо…

МАРИНА НИКОЛАЕВНА. Так, девки, двое за мной, за носилками, одна за отцом Фёдором, одна к Давыдовне. Все чего уставились… Что, на смерти еще не нагляделись тут? Старухи мрут, давно известно: жить вредно, от этого умирают.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Захотела умереть в снег и умерла, а я, наверное, хочу летом… летом душа отлетит, ей будет не холодно, полетает по земле, в Москву слетает.

Слышны голоса, никого не видно.

МАРИНА НИКОЛАЕВНА. А ну держи её, вязки тащите, что стоишь, тащите… на кровать её, на кровать, аккуратней привязывай.

ИРИНА ЛЬВОВНА. А снег как валит…А снег идёт… а снег идёт…

МАРИНА НИКОЛАЕВНА. За бабку не споткнитесь, её в коридоре положили: машина только вечером придёт.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Мариночка, как Ваше здоровье, как сыночек?

МАРИНА НИКОЛАЕВНА. Вернётся скоро, уж заждалась, фрукты везёт … всё, отслужил парень… отслужил…

Раздается вой.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Ну опять вой… Ленка завыла… Сколько же она может выть… третий день каждые полчаса воет и воет…

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Ой, то ни вечер, то ни вечер… то малым-мало спалось, то малым-мало спалось, как во сне привиделось. Ой, бабы, какая я всё-таки счастливая! Армянин какой у меня был! Обзавидовались бы вы все! Красавец мужик… У вас небось, бабы, такого никогда и не было! Придет, плечи расправит, как взглянет. С головой стою склонённою, виноватый прячу взгляд… В поле ласковое выйду ль я и заплачу над собой, кто же боль такую выдумал, и за что мне эта боль! Умирать буду – его вспоминать буду! Руки сильные, как обнимет ручищами… а я ему всё о том, что женат, лепечу… Какие денёчки были! Эх, полным-полна моя коробочка! есть и ситец, и парча!

САША. Я хочу на волю. Мне осточертело сидеть взаперти. Столько сидеть взаперти невозможно. Столько не сидят. В этой больнице сходят с ума. Сойду, как Наташка.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Когда-то в детстве я была очень замкнутым одиноким ребенком, наверное, как ты. Подолгу сидела на окне одна, ждала родителей с работы… Они развелись, когда мне было около 5 лет… папа умер давно, мама – 6 месяцев назад. Больше никого родных у меня на свете не осталось… Я одна, одна… Помню, пришла поступать в вуз: надела платье цветастое и пошла на математический факультет. От лени, всё остальное учить надо было, а здесь решай себе и решай. И, девки, не поверите, ведь закончила… Так что я здесь с высшим математическим образованием сижу. А все болезни, девки, – от лени. Это и есть самая страшная болезнь. Никогда Бог не оставит, если всю жизнь человек трудится… а как только перестаёт трудиться – вот где лень, там все проблемы и начинаются… тогда зовите докторов.

САША. Вы, Светлана Георгиевна, самая мудрая из всех, самая-самая… объясните нам всем, почему мы все здесь оказались – разве из-за лени? Из-за лени Бог от нас отвернулся?

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Кто сказал, что Он отвернулся… есть старая притча: там, где в Книге книг одни следы и самые страшные страницы, там Он нёс тебя на руках.

САША. Отец Фёдор говорит, что утешение можно найти только в молитве, я молюсь, а утешения нет и нет. Может, я неправильно молюсь? Может, нужно другие слова в другом порядке… Вот мы с Вами перед проверкой всё собираемся в коридоре и молчим, пока Светлана Геннадьевна не проверит палаты. О чём вы думаете? О чем вы все думаете, когда молчите? Молитесь ли вы по утрам… Ирина Львовна, мне сказали, что Вы на меня тогда обиделись, когда я показывала игру на скрипке, я не хотела Вас обидеть. Я не дразнила, мне просто нравится, когда кто-то играет на скрипке. Если бы Вы знали, как мне многие вещи были безразличны, наступил момент, и мне практически всё стало в жизни безразлично, практически всё.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Я играла, точнее, училась играть на скрипке. Так, иду зимой в музыкальную школу, тащу футлярчик от скрипки, он таким тяжёлым кажется, думаю, не донесу. Светлана Георгиевна, Вы были счастливы … А я и не знаю, что рассказать, была ли я вообще счастлива? Может быть, ребенком, когда прижималась к матери… Мать работала много, дома её никогда не было, всё время на заводе. Придёт с завода усталая, ноги совсем не держат, сядет на стул, я уткнусь в её колени и так сижу. Вот то и было счастье. И ведь мама моя до сих пор жива. Давно, конечно, не работает, но жива, а это ведь счастье – мне самой помирать скоро, а мама жива.

ТАТЬЯНА. Девки, а давайте о счастье … все, кто, что помнит счастливое…

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Абзац, девки, давайте о счастье… о каком счастье? У меня сын наркоман, какое у меня счастье?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Если не хотите о счастье, давайте поиграем, нет, не в шашки, устроим карнавал, наденем одежду из шкафа и будем танцевать. Петь, танцевать, устроим бал, назначим балетмейстера.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Давайте лучше споём.

Не слышны в саду даже шорохи,

Всё здесь замерло до утра…

Если б знали вы,

Как мне дороги подмосковные вечера.

ИРИНА ЛЬВОВНА (Саше). Кому я отдала свой сборник Цветаевой, я же обещала тебе переписать… Ты читаешь Агнию Барто. Мама спит, она устала…

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Саша, ты забудь его… из сердца выкинь и забудь, нехороший он мужик, хоть и священник.

САША. Да как Вы смеете, он великой души человек!

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Я тебе не просто так говорю, я разных мужиков видела. Подленький он мужчинка. Ему, конечно, нравится, что ты по нему сохнешь, поэтому и подарки твои хранит, и записки читает. Если б он человеком был, он бы сразу тебе сказал, как отрезал, нет и всё, и никаких многоточий! И даже ни на мгновение не усомнился, не шелохнулся бы, когда это говорил! Так что вот тебе мои слова, это он тебя не стоит, перестань, ну, слезы закапали, утри, утри.

САША. Светлана Георгиевна, Вы всё лучше всех знаете, так ответьте мне, Вы сами не раз любили, остальные в книжках только о любви читали, да, да, Ирина Львовна, я Вас имею в виду.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Светочка, не надо ей больше ничего говорить, а то вся работа полугодовая врачей насмарку пойдет. Ты не знаешь, Саша, как я любила, как я любила!

САША. Ответьте мне, отец Фёдор говорит, что Бог есть, тогда почему Он не видит, как я страдаю. Как мне выкинуть из сердца эту окаянную любовь?

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Полюби что-нибудь другое, ты же рассказывала, что любила театр, литературу… Давайте поставим спектакль.

САША. Спектакль?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Да, спектакль… надо набросать текстик и поставить спектакль!

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Нужно сыграть что-нибудь оптимистичное. Например, Саша у нас верит в существование белого князя. Князя добра. Поэтому поставим что-нибудь о борьбе добра со злом.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Как примитивно. Добро и зло. Тривиально. Скучно. Неинтересно.

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Сказку о Золушке, в которой я буду адвокатом мачехи.

САША. Ирина Львовна, может быть, Вы сыграете Раневскую?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Нет, только не театральная тусовка! Только не киношно-театральную тусовку! Не тащите меня туда! Только литература! Только текст. Театр – ожившая литература. В начале театра литература! А уже потом идет артист! Я далека от этой среды, но текст могу написать.

САША. Да о чём Вы можете написать, о чём? О современной жизни? Так мы от неё далеки, мы все с вами убогие, мы – лишние элементы в этой жизни. Отстой! Вот мы кто! Мы больные!

ТАТЬЯНА. Близкое мне по духу «Полет над гнездом кукушки».

САША. Кто же будет играть роль Джека Николсона?

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Нет, слишком мрачный конец. Вы когда-нибудь видели, чтобы спектакль ставили и играли в нем больные! Это же прорыв, это крик: МЫ ТОЖЕ ЛЮДИ!

ИРИНА ЛЬВОВНА. Светочка, когда Вы вытираете стол после каждого обеда, завтрака, ужина, тряпкой со стола, изо дня в день, одно и то же, неужели Вы всё ещё хотите крикнуть: мы люди!

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Миллионы людей делают в свой жизни одно и то же, каждый день изо дня в день они ходят на работу. И зачем, как Вы думаете, зачем они ходят в театр, – чтобы крикнуть: МЫ ЛЮДИ! И МЫ будем ставить спектакль, чтобы крикнуть: МЫ ЛЮДИ!

САША. Нас никто не услышит. Мы будем кричать в пустоту!

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Как хотите.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Форман кричал, кричал, что мы люди, ну и что…

САША. Фильм «Призраки Гойи», там голубое дерево, огромное голубое дерево, такое дерево есть только у одного художника, с которым я была знакома в детстве. Мне кажется, Форман видел это дерево, а может быть, разным людям приходят одинаковые идеи. Пусть декорацией нашего спектакля станет голубое дерево.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Чего же это будет символ?

САША. Символ интересной жизни… Символ развития, не знаю, символ мощи человеческого духа.

ИРИНА ЛЬВОВНА. У нас есть декорации и нет сюжета.

САША. Пусть это будет история, трогательная история о королевском семействе.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Давным-давно жила одна большая, большая королевская семья.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Зачем нам стародавние времена? Нам нужна современная пьеса, актуальная!

НИНА ГЕОРГИЕВНА.  Тогда об адвокатах!

ИРИНА ЛЬВОВНА. Наташа, чего хочешь ты?

НАТАША. Хочу, чтобы поскорее наступило воскресенье и пришли мама с папой.

ИРИНА ЛЬВОВНА. А наш спектакль, неужели ты не хочешь поучаствовать в спектакле?

НАТАША. Нет, не хочу, мне надоело здесь, я хочу домой.

ИРИНА ЛЬВОВНА. А у меня такое ощущение, что другой жизни и нет. Что вся жизнь только в этих стенах и идет. А выйдешь за двор – пустота.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Там как раз за воротами жизнь и начинается. Только мы этой жизни, все мы этой жизни, видимо, не заслужили.

САША. За что тогда нас так фейсом об тейбл?

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Не знаю, может быть, Он хотел, чтобы мы здесь встретились и родилась новая пьеса.

САША. Так, по-Вашему, Он есть?

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Он по-всякому есть. Тут как карты не раскладывай, а все равно выходит: без воли Всевышнего ничего не происходит, волос не упадет. Может, про Него пьесу и поставим?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Предлагаю такой текстик. БОГ долго сидел в пустоте. Потом Ему пришло в голову включить свет. Он включил свет и увидел вокруг пустоту. Стало Ему очень грустно, и создал Он землю, чтобы поселить на ней человека. А человека Он создал, чтобы было с кем разговаривать.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Вот и вся история мироздания. Нет, давайте уйдем от размышлизмов – есть Бог, нет Бога. Оставшимся в любом случае нужно жить. Итак, на сцене большое голубое дерево – символ вечного обновления всего сущего. На сцене мы.

НАТАША. Все?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Да, все. И мы поём «Марсельезу»!

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Почему «Марсельезу»? Мы поём «Миллион, миллион алых роз!» Да, это будет пьеса о Пиросмани!

САША. О Пиросмани?

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. О Пиросмани!

ИРИНА ЛЬВОВНА. Но в нашем отделении только женщины, кто же сыграет Пиросмани?

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. А Пиросмани не будет на сцене, будет упоминаться его имя, будет о нём говориться, но самого Пиросмани не будет.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Это будет наш земной поклон большому творцу.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Это будет спектакль о любви.

САША. Где мы возьмём костюмы?

ИРИНА ЛЬВОВНА. МЫ разрисуем наши одежды.

САША. Нас всех тогда посадят на острое. И мы опять будем глотать горстями таблетки.

НАТАША. Кто такой Пиросмани?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Пиросмани – это уже легенда.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА (напевает). Жил-был художник один…

В середине комнаты нарисовано большое голубое дерево.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА (одетая в черные одежды). Нико прислал мне письмо. Я не знаю, как к нему отнестись… он пишет тут такие слова… Он говорит, что любит меня и моих детей, говорит, что я нужна ему, как воздух.

ИРИНА ЛЬВОВНА (сидит спиной, слышен только голос). Светочка, ну Вы поймите: ей где–то за сорок, овдовевшая женщина, занимается детьми, а ей красавец мужчина пишет пылкое послание о любви. Причем пишет очень пылко, страстно, искренне, а она ему отказывает, считает его просто родственником.

САША. Ирина Львовна, а почему, видя её практически каждый день, он ей пишет?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Говоря современным языком, он романтик. Ему проще найти слова и написать их на бумаге, чем сказать даме сердца лично.

САША. Ирина Львовна, он, правда, продал свою лавку, чтобы купить цветы этой французской актрисе?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Мне хочется в это верить.

САША. Я думаю, сейчас не найдётся мужчины, который бы продал свой бизнес ради любимой женщины.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Может быть, ты не права, насмотрелась на наших: ну у нас тут какие мужчины, они бачки донести-то не могут…

САША. Вот мы нарисовали дерево, поставили его в центр… оно что-то отражает… а как там, в фильме, говорится: не замахнуться ли нам, товарищи, на Вильяма Шекспира. Вот и мы замахнулись на историю про Пиросмани, но нельзя поставить пьесу о герое без героя. В этой пьесе должен быть мужчина. Не может быть пьесы без героя.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Может быть, если в нашей жизни были бы герои, мы бы здесь не сидели.

САША. Я всё не хотела говорить вам. Меня выписывают. На следующей неделе, это точно. Прокапают целебролизин и выпишут.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Дай-то Бог! Дай-то Бог! Девочка моя, герой будет присутствовать в пьесе. Пиросмани – свободный художник, он был по-настоящему свободен, он рисовал мир таким, каким его видел, он был сумасшедшим! По-хорошему сумасшедшим. Он был творцом. Нельзя быть творцом и не быть немного сумасшедшим. Он живет в этой пьесе, эта пьеса о нём.

ИРИНА ЛЬВОВНА. До сих пор ходит легенда: когда проходили выставки Пиросмани за рубежом, к одной из картин довольно часто подходила пожилая женщина, она плакала и смотрела на потрет французской актрисы. Когда её спросили, кто она, она призналась, что эта актриса она и есть. Это и будет первая сцена нашей пьесы – Вы стоите у портрета (на дерево вешает портрет) и плачете.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. По кому я плачу? По Пиросмани? Потому что он, как и мы, не был никогда счастлив в любви?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Светлана Георгиевна, от Вас такие слова… Разве Вы не были счастливы в любви?

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Если бы была, то здесь с вами бы не сидела. Если бы в моей жизни была счастливая любовь… я бы не болела.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Саша, тебе придется сыграть миллион алых роз. Ты будешь цветами.

САША. Цветами?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Да, цветами. Наташа будет облаками.

НАТАША. Облаками?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Татьяне выпала роль паровоза, увозящего актрису.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Ирина Львовна, давайте поменяемся! Я думаю, во мне скрыт режиссерский дар.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Полчаса назад Вы утверждали, что не раз участвовали в художественной самодеятельности и сыграть в спектакле для Вас высшее наслаждение.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Смотря на Вас, невольно возникло ощущение, что я поставлю лучше.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Да за ради Бога! Как интересно, у Вас получится и играть, и ставить?

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Ладно, режиссируйте дальше. Пиросмани несколько лет работал кондуктором на железной дороге. Мне помнится, в ночь её поезд унес… Кто будет поездом?

ТАТЬЯНА. Я!

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Итак, у нас есть цветы, облака, поезд. Нам не хватает музыки. Должна звучать музыка. Может быть, «Метель» Свиридова?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Да, в самом конце кто-то должен напеть мотив  «Метели» Свиридова. Светочка, у Вас голос лучше всех, Вам её и напевать!

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Я же актриса, меня уносит поезд.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Напевать нужно в самом конце. Пронзительно-пронзительно. Так, чтобы на душе стало грустно и светло.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Грустно и светло. Вы очень много от меня требуете, но я попытаюсь.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Уберите портрет! Свет, музыка, облака! Мимо проплывают облака. Цветы, всю сцену вокруг актрисы заполняют цветы. Поезд, поезд, внезапно врывается поезд. Увозит актрису. «Метель»! Звучит «Метель»! Повесьте портрет, актриса плачет у портрета! Всё.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Всё? Вы хотите сказать, что мы так долго собирались и репетировали ради трёх минут?

ИРИНА ЛЬВОВНА. А Вы хотите сказать, что можно сказать больше? Разве кому-то нужно знать о Пиросмани больше? Мне кажется, прекрасный спектакль.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Нас обсмеют! Весь медперсонал нас обсмеёт, не говоря о больных.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Вы ничего не понимаете в театре! Многочасовые диалоги ничего не стоят! Стоит смотреть только мгновенья вечности, а их в спектаклях мало. Бывает, ни одного вечного мгновенья на весь спектакль. Разве «Метель» не гениальна, разве работа Пиросмани не гениальна, разве голубое дерево Милоша Формана не вечно?! Разве всё это вместе в движении не мгновение вечности! Театр – это придание движения. Если придать движение вечным вещам – сложится мгновение вечности!

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Вы не даёте раскрыться моей индивидуальности. Это не роль, это смешно!

ИРИНА ЛЬВОВНА. Светочка, Вы эгоистка! Вы должны думать не о себе, а о результате. По- моему, прекрасно получилось! Давайте назначим день и покажем это всем!

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Я против. Нужен текст, если Вы хотите вечности, вечность не может быть без текста. Только рукописи не горят!

ИРИНА ЛЬВОВНА. Вы заблуждаетесь, текст – это примитивно. Текст – это в лоб, текст – это отсутствие загадки, здесь текст не нужен, здесь важна эмоция и всё. От Вас, Светочка, здесь нужна только эмоция!

САША. Мне не нравится эта история. Эта история с несчастливым концом, она грустна и мне не по себе от «Метели» Свиридова. Мне кажется, что мы все никогда не увидимся больше. Никогда-никогда.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Если ты решила откинуть копыта, то здесь нет никакого способа это сделать. Поэтому играй цветы и не возмущайся.

САША. А мне кажется, что я выйду и никогда не вспомню о вас. Никогда не обернусь. Никогда не вернусь. Никогда не вспомню. Не захочу видеть. Никогда-никогда. Я хочу видеть вокруг себя здоровых людей, а не больных! Я ненавижу инвалидов, боюсь на них смотреть, отвожу глаза. Я не хочу быть инвалидом, не хочу!

ИРИНА ЛЬВОВНА. Хорошо, если ты о нас не вспомнишь, но всё будет тебе о нас напоминать.

САША. Я не хочу больше вас видеть! Вы все больные! Мне надоело. Я сегодня же уйду отсюда. Сегодня же. Я иду собирать вещи. Эта мегера отпустит меня отсюда. Отпустит! Не хочу вас всех видеть, не хочу помнить! Вот Наташа Лакмова. Я её ненавижу! Ненавижу, она каждый день встаёт в шесть утра, выносит мусор, потом идет гладить бельё, потом сидит, ест присланные ей конфеты. Ненавижу.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Цветы не должны никого ненавидеть! Цветы должны приносить только счастье и легкий привкус горечи своей недолгой, но прекрасной жизнью. Ты играешь цветы! В тебе любовь этого великого художника, в тебе выражено его такое недолгое счастье!

САША. Я не хочу всю жизнь болеть.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Не надо.

ТАТЬЯНА. Закаляйся, если хочешь быть здоров, закаляйся и не бойся докторов!

ИРИНА ЛЬВОВНА. Светочка, вернемся к рассуждению о длительности спектакля… Неужели люди обязательно должны собираться на полтора – два часа, чтобы ждать несколько лучших моментов, взглядов, брошенных актерами, мелодий, звучавших в тишине?

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. А Вы хотите вырвать только один момент из длинной истории человеческой жизни и показать только его? Кто не знает этой легендарной истории, тот никогда не поймет, чей это портрет и почему старая женщина около него плачет. Текст необходим.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Текст не нужен. Текст нарушит интимность и нависшую грусть.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Ирина Львовна, но вы же сами себе противоречите. Больше всего на свете Вы любите поэзию, Вы прекрасно чувствуете стихи, сами пишете. Почему Вы так рьяно выступаете против текста?

ИРИНА ЛЬВОВНА. В тексте много лжи. Даже самый искренний текст не может передать всех чувств, не хватит слов. Текст – это рамки, в которые человек сам себя запирает. Текст – разум, эмоции – музыка. Музыка не имеет границ для отображения эмоции. Поэтому слышна музыка, плачет женщина, у её ног лежат цветы, в небе пролетают облака. Ожившая фотография – разве это не прекрасно?

САША В этой ожившей фотографии нет истории любви, может быть, очень короткой, но истории.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Наоборот, она как раз и есть! Без слов!

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Вы что, бабы, здесь делаете?

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Репетируем.

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Не хрен, девки, репетировать! Всё, кончена моя жизнь. В этой больнице грёбаной и кончена.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Что это так?

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Да жить мне надоело. Хуже горькой редьки. Я знаешь как дома делаю? Когда всё, все достали, тогда покупаю бутылку вина, включаю радио, танцую, пью вино и отпускает.

ИРИНА ЛЬВОВНА. А сейчас нечего выпить?

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Сейчас тошно мне, бабы тошно, вся жизнь, как один чёртов день, а ведь нам всем повезло. Родились и в мирное время прожили, ели вкусно, спали сладко, а здесь оказались. Выпить бы сейчас водки, закусить маринованным огурчиком. Заперли, и решили – всё, помогли, душу успокоили, а кто мне эту душу успокоит, если мой любимый сын, сын родной, единственный всё, что я вношу в дом, из дома уносит. Последний раз шубу вынес! Бабы, как я в командировки ездить буду, если сын родной всё вынес! Шубу вынес! Мне же показаться стыдно будет. И ведь каждая собака в этом городе знает, что у меня сын такой. Бабы, бабы! Ведь мне никто уже в долг в этом городе денег не даёт. Вот до чего довёл! Всё вынес, всё! Мне рыдать уже не рыдается. Всю душу вынул.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Мы тут спектакль репетируем.

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. О чём спектакль?

ИРИНА ЛЬВОВНА. О любви

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Где вы эту любовь видели? Что вы о той любви знаете? Эх, бабы, я так сына любила. Всё ему отдавала, а он, паскуда, всё на наркоту да на выпивку. Я изо всех сил рвалась, чтобы его одной вытащить. А он. О какой любви? Может, за всю вашу жизнь мужик какой хороший вам встретился? Так если бы встретился, вы бы здесь, бабы, не сидели. Ничего вы о любви никогда уже не узнаете. Считайте, всю жизнь зря прожили. И я прожила зря, хоть и мужа первого и сына больше жизни любила. Больше себя самой, о себе забывала, только о нём одном и думала. Вы если б только фотографии его в детстве увидели. Он ведь тогда таким хорошеньким был, счастье моё ненаглядное. Эх, а потом вся жизнь под откос, всё наперекосяк.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Может, посмотрите, что мы делаем, может быть, Вам понравится.

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. О любви? Нет, не понравится.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Мы Вас уговаривать не будем, хотите, смотрите, хотите, нет. Дело Ваше. Нет, так идите своей дорогой, ничем мы Вам помочь не сможем, как Вы ни жалуйтесь. Сами во всем виноваты. Что-то не то делаете, значит, если Бог так распорядился.

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Это я не то делаю? Меня упрекнуть ни в чём нельзя. Золотая молодёжь, ему так хотелось на них походить. Весь туда стремился, как они ему быть хотелось. Что я могла сделать? (Кричит.) БАБЫ, ЧТО Я МОГЛА СДЕЛАТЬ?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Не надо (очень тихо), не надо, всё, что Вы могли, Ниночка, Вы сделали, теперь уже ничего не изменишь, и хотелось бы, чтобы лучше вышло, да как случилось, так и случилось. Видно, так на роду написано.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Нина, может быть, Вы посмотрите то, что мы придумали, мы ставим небольшую сценку о жизни грузинского художника.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Который влюбился во французскую актрису. Ходили слухи, что он продал свою мастерскую, кто-то говорил, что дом, в общем, что-то ценное и бросил все к её ногам. Ради Вас, Нина, кто-то из мужчин делал хоть что-то хорошее? Украсил ли хоть один из мужчин Вашу жизнь?

НИНА ГРИГОРЬЕВНА. Да где? И вспомнить-то нечего: ну, цветы дарили, ухаживали… да где ухаживали, какое там, ухаживали… сошлись да и всё…

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА (Саше). Ты играешь цветы. Именно цветы отражают безмерность любви Пиросмани. Безграничность его чувств.

САША. Я не могу, Светлана Георгиевна. Чтобы играть, нужно в это верить. Нужно поверить в то, что я миллион алых роз, а это невозможно, человек по своей сути сер, если не чёрен. Я не могу играть красные розы. Не могу.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Давай поступим так: ты попробуешь, попробуешь быть цветком. Это очень сложно, но попробуй, представь, что ты роза. Красная, очень красивая роза.

САША. А маленького принца сыграет отец Фёдор.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Не смешно. Нет, сказки нам не нужны. Просто представь: твоя жизнь коротка и прекрасна, и в один момент тебя сорвут и подарят как проявление чувств. Тебя долго выращивают, за тобой ухаживают, чтобы в один момент сорвать и через несколько часов ты уже увянешь, тебя не станет, короткий миг счастья и всё, очень быстрый и очень короткий.

САША. Что же тогда в нашей мизансценке делают облака, что они символизируют?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Ход жизни, вечное движение, как и течение реки, облака – это время. Пройдет несколько часов, и миллион роз увянет, жизнь отодвинет вечное мгновение, оставшееся в памяти этой женщины. А в конце давайте водить хоровод и хором кричать: «Музыка», громко-громко кричать: «МУЗЫКА!».

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Ирина Львовна, Вас не поймешь, где Вы шутите, где серьёзно. Ставьте конкретные актерские задачи. При чем тут хоровод?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Захотелось вас рассмешить, вы слишком серьёзны, дамы, слишком серьёзны! На улице не всё время идёт дождь. Солнце тоже бывает! И даже когда его не видно, оно есть!

НАТАША (кричит, вбегая). Сука, сука, она меня ударила! Меня Ленка ударила!

САША. Куда ударила?

НАТАША. Ленка ударила, пойдемте Ленку бить!

САША. За что она тебя?

НАТАША. Она думает: я её мармелад съела, а это сестры всё покрали! Это не я!

ИРИНА ЛЬВОВНА. Не вздумайте ходить, ударила, ударила – забыли. Ты ей повод дала.

НАТАША. Да не было у неё повода, не было, из сучьей своей злости дала, наркоманка несчастная! Сука!

САША. Мы же сегодня с тобой на психиатрию идем, нарисуешь её образ, на листке бумаги выложишь свои эмоции, и всё пройдет.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Я вот о чём подумала. Какая сложная система человек, нет, вы только вдумайтесь, какие сложные процессы протекают внутри него. Как здорово, что у человека растут ногти.

САША. Ирина Львовна, врача позвать, вам плохо?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Да мне очень давно плохо, очень, очень давно. Так давно, что я даже не помню, когда мне стало плохо первый раз. Почему мне стало плохо? Почему я перестала в какой-то момент себя контролировать? Почему я здесь? Ведь у меня жива мама! Я хочу домой. Я год в этой больнице. Уже год. Я больше здесь не могу! Не хочу, не могу, не буду!

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Напилася я пьяна, не дойти мне до дома, довела меня…

САША. Прекратите вы, прекратите, остановитесь! Ведь всё было в порядке, мы ставили спектакль, всё было нормально, прекратите!

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Не дойду я до дома… Тошно мне здесь, да всем нам тошно! Вот хотели спектакль поставить, а какой спектакль, если на душе тошно, не понять тебе нас Саша, не понять, ты отсюда скоро выходишь, а нам никогда отсюда не выйти. НИКОГДА. Вот это одно слово ты должна понять из всего этого, ты должна понять одно слово – никогда. Для нас жизни уже не будет никогда. Мы никогда не выйдем и не сможем жить самостоятельно. Самостоятельно ходить в магазин, самостоятельно покупать продукты, самостоятельно выходить гулять на улицу. Приходить на работу. У тебя есть молодость, ты можешь победить это «никогда», а мы не можем. Мы уже в этой жизненной партии никогда не сможем сделать никакой ход. Нам остается ждать конца. Только ждать конца, и это ожидание так долго. Да и этот спектакль – мы хотели с Ириной Львовной объяснить: мгновенья могут быть очень дороги. Ради одного мгновенья можно прожить целую жизнь со словом никогда.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Занавес!

САША. Нет, подождите, это не конец! Я выйду и к вам приеду. Привезу вам всего-всего. Я вас здесь не брошу.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Мы, может, когда к нам приедешь, тебя и не узнаем.

САША. Как не узнаете?

ИРИНА ЛЬВОВНА. Ты здорова, а мы больные. Зачем нам тебя узнавать?

САША. Но мы же подружились вроде бы. Нам интересно вместе было. Значит, не узнаете?

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Зачем, Саша! Мы разделены огромной пропастью! Эта пропасть непреодолима. Мы никогда не сможем больше общаться: ты выходишь – мы остаёмся и остаёмся навсегда.

САША. Мне очень грустно.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Давайте водить хоровод, я давно предлагаю, давайте водить хоровод!

ТАТЬЯНА. А я уеду в Америку, Сашка, поехали со мной! Вы все в жопе, а мы на танке поедем в Америку!

ИРИНА ЛЬВОВНА. Ты поосторожней со словами, а то решат, что у нас политические сидят!

ТАТЬЯНА. А мне по барабану, надоело мне здесь тарелки мыть!

ИРИНА ЛЬВОВНА. А там ты не тарелки мыть будешь?

ТАТЬЯНА. Там я буду мыть американские тарелочки! Америка, славься, Америка, славься!

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Славься, отечество наше свободное!

ТАТЬЯНА. «У беды глаза зелёные… не поднять, не отвести!» Мне здесь компот поставят, всегда поставят! Улечу! Выйду и улечу, и последние два года жизни проживу в свободной стране.

ИРИНА ЛЬВОВНА. А тут тебя все притесняли прямо!

ТАТЬЯНА. Тут поётся одной Кокшаровой.

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Да и мне как-то тоже уже не поётся – допелась.

ИРИНА ЛЬВОВНА. Вот Антонина Афанасьевна сказала, что умрет, и умерла. Когда эта жизнь уже закончится… тянем и тянем что-то, зачем тянем – непонятно всё, впустую… Чему Бог хотел, чтобы мы научились в этой больнице… черт его знает. Если смотреть более оптимистично, Светочка, может быть, хотел научить слову ВСЕГДА. Чтобы мы поняли, что изо дня в день находиться в этой больнице, может быть, не наказание, а своеобразный подарок. Людей много на наших глазах проходит – люди разные, интересные, общаться можем, кормят прилично, от каких-либо проблем мы избавлены, чем не Божий подарок?

СВЕТЛАНА ГЕОРГИЕВНА. Ах, полным-полна моя коробочка (пускается в пляс).

ТАТЬЯНА. Есть и ситец, и парча…

В комнате никого нет, стоят кровати.

САНИТАРКА.  Подъём, подъём, генералить палаты! Подъём, кому я сказала, вставайте, и так позже, чем надо, бужу.

ГОЛОС ИЗ-ПОД ОДЕЯЛА.  Достали, как они всё-таки достали…

Зажигается свет. Фигуры не видно из-под одеял.

ГОЛОС: Красота-то наша встала?

САНИТАРКА.  Спит ещё, будите давайте…

ГОЛОС ИРИНЫ ЛЬВОВНЫ. Почему нас будят в шесть, это ведь зверство какое-то.

САНИТАРКА.  Так вы в девять уже спать ложитесь! Давайте, тряпки в руки и бегом.

ГОЛОС СВЕТЛАНЫ ГЕОРГИЕВНЫ. У нас самая гуманная медицина в мире! Трудиться, трудиться, ещё раз трудиться!

ГОЛОС ИРИНЫ ЛЬВОВНЫ. Светочка, труд облагораживает душу человека, поднимает её, так сказать, на вершины.

ГОЛОС ТАТЬЯНЫ. Идите все к черту! В Америке всё равно лучше!

ГОЛОС СВЕТЛАНЫ ГЕОРГИЕВНЫ. Тебе всё равно сегодня бачки таскать! А до Америки так далеко, что даже не видно.

ГОЛОС ИРИНЫ ЛЬВОВНЫ. Хорошо, что Саша уехала домой.

ГОЛОС СВЕТЛАНЫ ГЕОРГИЕВНЫ. Она будет счастлива.

ГОЛОС ИРИНЫ ЛЬВОВНЫ. Сомневаюсь. И кто теперь будет играть роль цветов?

ГОЛОС СВЕТЛАНЫ ГЕОРГИЕВНЫ. Судьба-злодейка. Саше стало лучше, а Наташе хуже. Вот и всё лечение.

ГОЛОС ИРИНЫ ЛЬВОВНЫ. Дело не в лечении. Дело в человеке. И в том, чего он хочет. Наташе стало лучше. Из души черствого человека за это время пророс ребенок. Разве это плохо? Болезни души иногда приводят к перерождению. К человечности. А стать лучше – может, это и есть сверхзадача!

ГОЛОС СВЕТЛАНЫ ГЕОРГИЕВНЫ. Станиславского?

ГОЛОС ИРИНЫ ЛЬВОВНЫ. Сверхзадача? Станиславского.

Свет гаснет. Видна только дверь и неизвестная женщина, которая начинает бить руками по двери и кричать.

ЖЕНЩИНА.  Откройте! Откройте! Откройте!

Женщина бьёт руками по двери всё сильнее и сильнее. Через минуту дверь открывается и на пороге появляются две медсестры с верёвками в руках.

МЕДСЕСТРА.  Ты, сука, а ну от двери! Вера, давай её на вязки, руку, руку заламывай, давай, вот так, на кровать её, на кровать!

Вдвоем они привязывают женщину к кровати.

МЕДСЕСТРА ВЕРА.  Вот, сука, на вязках лежать будешь.

ЖЕНЩИНА.  Вы мне за это ответите! Ответите!

ЖЕНЩИНА.  Отпустите меня! Отпустите!

МЕДСЕСТРА (привязав её к кровати). Лежи смирно!

ЖЕНЩИНА.  Вы нелюди!

МЕДСЕСТРА.  Сука. Ладно, пошли! Пусть побьётся.

Женщина весь разговор дергается на вязках.

ЖЕНЩИНА (тихо). Откройте дверь…