Мухин

Кухня.  Небольшой стол; два табурета; холодильник; электроплита, на которой стоит чайник; навесная полка с посудой.
На стене —  плакат с изображением певца Александра Серова и допотопное радио.
На кухню, с зубной щеткой во рту,  вбегает  Мухин. Волосы на голове у него сильно взъерошены, а на шее висит полотенце. Он включает на плите  конфорку с чайником и убегает.
Медленно на кухню входит Галя и  садится на табурет. На лице ее написано исключительное отвращение к раннему утру, кухне и, вообще – ко всему. Мухин возвращается обратно, но уже без щетки и полотенца, на ходу застегивая форменную рубашку. Садится за стол.

МУХИН. Галчонок, я опаздываю! Дай что-нибудь пожевать.

Галя  с тоской смотрит на Мухина.

ГАЛЯ. Надоело.

МУХИН (удивленно) Что?

ГАЛЯ. Да, все.

МУХИН (пожимает плечами) Ну, ладно. Ты, наверное, просто не выспалась.

Он встает из-за стола, достает из холодильника тарелку с оладьями, открытую банку сгущенки, и ставит все это на стол. Берет с полки чашку, бросает туда  ложку чая, заливает кипятком и накрывает блюдцем. Садится за стол и смотрит на чашку. Галя тяжело вздыхает и  безразлично смотрит в потолок.

Ну, вот, Галчонок, сейчас заварится чаек по-японски и можно будет погадать. Меня один мичман  научил. Если, говорит, плавает много чаинок – плохо. Не повезет в делах. Если не много, то – фифти-фифти. Может повезти, может –  нет. А если все чаинки на дне – все будет хорошо! Представляешь, Галчонок?!

ГАЛЯ. Нет. Я спать хочу.

МУХИН. Я тоже. Но чувство долга – превыше всего! Понимаешь, Галчонок?

ГАЛЯ. Понимаю. Только ты сейчас уйдешь, и я опять одна останусь. В четырех стенах с ума сходить…

МУХИН. Почему – « с ума сходить»? Сходи в библиотеку, там книг интересных много.

ГАЛЯ. Ты как всегда рассудителен.

МУХИН. Не понял?

ГАЛЯ.  «Сходи в библиотеку». Может еще  — в музей?

МУХИН. Можно и в музей…

ГАЛЯ. Леша, здесь нет музеев.

МУХИН (чешет затылок). Действительно – нет. Я как-то не подумал.  Но – во Владике же есть! Можно туда съездить…

ГАЛЯ. Туда ехать четыре часа. В автобусе этом вонючем. Одной…  В нем едешь, кажется, что выхлопная труба внутрь салона вставлена,  и все рядом умирают!

МУХИН. Да, не очень весело. А что делать?

ГАЛЯ.  Я не знаю. Может, мне вернуться к родителям?
Мухин забывает про оладьи и чай. Удивленно смотрит на Галю.

МУХИН.  Галчонок, а как же я?

ГАЛЯ. Ты? Ты потом в отпуск приедешь…

МУХИН. А кто же меня будет ждать? Мне очень нужно, чтобы ты была здесь! Рядом.

ГАЛЯ. И совсем мы с тобой не  рядом. Ты приходишь раз в неделю и то – не всегда.

МУХИН.  Если б ты знала, как мне тебя не хватает!

Галя пожимает плечами.

ГАЛЯ. Ты, хотя бы, среди людей находишься, а у меня даже подруг нет. Мне тяжело здесь. Я – одна. Понимаешь?

МУХИН. Если бы ты родила Федора…

ГАЛЯ. Почему – Федора?!

МУХИН (тихо) Потому, что так звали моего деда. И, если бы ты родила, то у тебя сразу бы появились приятные заботы…

ГАЛЯ. Да? А где в это время будешь ты?  

МУХИН. Галчонок, ведь ты знала за кого замуж выходишь! За морского офицера…

ГАЛЯ. Я не думала, что все будет вот так.

МУХИН. Как?!

ГАЛЯ. Тяжело.

МУХИН. Но пока нам с тобой не дано ничего другого. Надо перетерпеть.

ГАЛЯ. А сколько надо будет терпеть? Год? Два? Десять лет?

МУХИН (что-то считает про себя и загибает пальцы) Четыре года.

ГАЛЯ (с грустной иронией) Всего? А почему так мало?

МУХИН. Галчонок, зря ты так реагируешь. Просто через четыре года я получу каплея, и мы с тобой поедем поступать в академию!

ГАЛЯ. Через четыре года я здесь состарюсь.

Мухин ласково обнимает жену за плечи.

МУХИН (с наигранной бодростью) Галчонок, ты у меня никогда не состаришься!

Галя  убирает руки мужа со своих плеч.

ГАЛЯ. Не надо так.

МУХИН (обиженно) Галчонок, я хочу, чтобы нам обоим было хорошо, но изменить что-либо пока не в моих силах. Ты должна это понять.

ГАЛЯ  Я одно поняла.

МУХИН. Что?

ГАЛЯ. Я улетаю к родителям.

МУХИН (удрученно) Я не думал, что все у нас будет вот так…

ГАЛЯ. Леша, иди, ты опоздаешь на автобус.

МУХИН (смотрит на часы) Вот черт!

Обнимает жену и целует ее в нос.

Галчонок, не улетай. Дождись меня, пожалуйста.

ГАЛЯ (потупив взгляд) Хорошо…

МУХИН. Все, я побежал! Пока!

ГАЛЯ (грустно) Пока.

Мухин хватает с тарелки пару оладий, макает их в банку со сгущенкой, наскоро запихивает  в рот и, что-то мыча, убегает со сцены.

Пауза.

Слышится звонок в дверь. Галя идет открывать и возвращается не одна — на сцене появляется мичман Петрухин, одетый в широкие цветастые шорты и белую майку. В руках он несет бутылку шампанского и шоколадку.

ПЕТРУХИН. Ушел?

ГАЛЯ. Да.

Мичман ставит на стул бутылку шампанского, кладет шоколадку, обнимает Галю и крепко целует ее в губы.

Дорога.  Мухин голосует, высоко подняв вверх правую руку, в левой он держит потертый акушерский саквояж.

МУХИН. …Ничего. Все нормально. На автобус, вот только, опоздал! Зря Галчонок так переживает. Еще несколько лет, и буду служить на берегу. И родители успокоятся. Они ведь у меня такие впечатлительные! Особенно – мама. Всегда плачет, когда уезжаю. Боится, что утону или еще там чего.  А так, думает, что здесь все офицеры ходят в белых перчатках, не пьют и разговаривают по-французски. Разубеждать бесполезно. Придумал человек себе сказку и – все! Сказка для самоуспокоения. А я когда сюда приехал, мучился от смены часовых поясов. Спать ночью не мог. Вышел рано утром на Семь Ветров, а там стоит каптри. В хлам. Я на выпускном так не нажирался! Рядом с каптри валяется его раскрытый портфель. Из портфеля бумаги какие-то высыпались. Летают по ветру. Каптри  языком еле ворочает, но уверенно оглашает всю округу матерным ревом. И загиб у него такой хороший – этажей на девять! Я бы сказал – на девять с половиною. Я его спрашиваю: «Вам помочь, товарищ капитан третьего ранга?» Он отвечает: «На хуй …» Делает шаг вперед, фуражка с его головы падает, и он в нее очень прицельно блюет! Я тогда подумал еще, что профессионализм не пропьешь. Да-а…  А первый день на корабле?! Я шел по центральному проходу, и в голове моей звучал божественный Моцарт. Какой-то матрос в грязной робе чуть было не сбил меня с ног! Возмущенный этим нахальством, я собрался преподать младшему по чину урок хорошего тона, но, услышав, что он бежит за доктором, отпустил его. За доктором он бежал потому, что одному из молодых матросов годки загнали в задницу зубило! Я был страшно удивлен. Настроение мое в один миг из радужного превратилось в скверное. Представления о крепком офицерском братстве изменились вечером того же дня, когда по трансляции прозвучала команда « В кают-компанию приглашаются офицеры и лейтенанты!»   Оказывается, лейтенант на корабле – это еще не офицер!  Их тут называют  «ушатыми»… Потом меня вызвал  к себе в каюту Большой Зам и сказал, что я должен докладывать ему обо всех офицерах. Когда я спросил: «Что же я буду о них докладывать?!», он грубо мне отвечал «Все! Тебя что, сынок,  в бурсе стучать не учили?! Работа у нас такая – все обо всех знать, чтобы потом воспитывать и принимать меры!» На мои робкие возражения, что это, мол, работа особиста, Большой Зам сказал: « Ну, надо же, какого  тупого лейтенанта прислали!». О своем корабельном быте я могу говорить только с болью. Меня поселили в одну каюту с Аркадием  Петровичем,  это начальник химической службы. Он почти все время пьян, а если и трезв, то – с похмелья. Большого Зама он зовет не иначе, как поп Гапон, а меня – Пидерсис.

Мухин нервно поглядывает на часы и озирается по сторонам.

Мичман Петрухин рассказал мне, что недавно на этой самой трассе медведь загрыз старшего помощника плавмастерской!  После этого  чувство страха засело в душе моей глубоко и надежно…
Раз в год я получаю письмо от старшего брата. Брат  старше меня на  десять лет и всегда солидарен с родителями. «Везде нужны профессионалы! Если ты не профессионал, ты —  дерьмо!» — так он намекает на то, что я должен повышать свой идейно-теоретический уровень. Спасибо тебе, брат! Мама никогда не уставала повторять, что Господь наградил тебя многими талантами, а меня – не заметил совсем. Поэтому меня и пошли в военное училище, а ты многие годы экспериментировал со своей судьбой и пробовал учился в пяти институтах, закончил из которых только один! Ты живешь на берегу теплого моря, работаешь инженером-теплотехником, пьешь вкусное сухое вино и не пишешь родителям! Все равно они тебя любят и ждут! Я же прозябаю в этом суровом крае, где жили раньше одни каторжане,  и  по сто раз на дню слышу одну и ту же фразу: « Твоя фамилия Мухин? Ты — пролетаешь!»  Никуда пролетать я не собираюсь….

Слышится громкий визг тормозов. Мухин резко отскакивает в сторону.

Пауза.

ВОДИЛА (голос его звучит из-за кулис) Че, мудила, блядь, жить не хочем?! Я тебе в следующий раз башку-то отшибу!!!

МУХИН (извиняющимся голосом) Извините, я задумался.

ВОДИЛА. Задумался?! Где стоим, блядь?! Посреди трассы стоим, блядь!

МУХИН. Извините…

ВОДИЛА. Да пошел ты!!!

Слышно, как резко срывается с места машина, и наступает тишина.

Пауза.  

МУХИН. Мне бы только не опоздать! Только не опоздать…

Где-то далеко играют горны – это  на кораблях эскадры поднимают флаг.

МУХИН (грустно) Все-таки опоздал.  

Каюта Большого Зама. За столом, на котором стоят несколько пустых стаканов  в подстаканниках и пепельница, полная окурков, сидит Большой Зам. Он курит и задумчиво пускает в потолок дымовые кольца.
Слышится стук в дверь, и на сцене появляется Мухин.

МУХИН. Добро войти, товарищ капитан третьего ранга?

БОЛЬШОЙ ЗАМ.  Входите, Мухин, входите.

Мухин подходит к столу, ставит на пол саквояж и замирает. Лицо его выражает саму кротость. Большой Зам  медленно, с нажимом, тушит в пепельнице окурок  и смотрит в глаза Мухину.

Алексей Николаевич, как вы понимаете, о поэтах Серебряного века мы с вами сегодня разговаривать не будем.

МУХИН. Понимаю, Виктор Владимирович.

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Почему вы опоздали со схода?

МУХИН. Автобусы на пирс плохо ходят, Виктор Владимирович.

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Я в гараж звонил. Насчет автобусов. Мне ответили, что график не нарушается. Что вы на это скажете, Алексей Николаевич?

МУХИН. Врут, Виктор Владимирович. Фактически.

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Вы подаете плохой пример личному составу. Между прочим, вашего соседа по каюте, за которым я вас убедительно просил понаблюдать, нашли вчера вечером в поселке. Пьяного. И принесли, привязанного к жерди. Как свинью. Вся эскадра уже знает. Вы проводили с ним беседы?

МУХИН. Проводил.

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Незаметно. Готовьте его документы на отчисление из комсомола. Собирайте сегодня же кворум. Я подойду.

МУХИН. Виктор Владимирович, он уже год, как не комсомолец.

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Жаль. И – беспартийный. Ни с какой стороны не подкопаешься…

МУХИН. Да. Он так и говорит.

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Что?

МУХИН (цитирует Химона) «Ну, беспартийный я! Ну – не еврей! Хуй вы мне что сделаете!»

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Наглец.

МУХИН. Я тоже так думаю, Виктор Владимирович! Наглец!

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Я вас не спрашиваю, что вы думаете. Я спрашиваю вас о том, что вы делаете.

МУХИН. Извините, не понял, Виктор Владимирович.

БОЛЬШОЙ ЗАМ. На прошлой неделе помощник по снабжению сопровождал на гауптвахту  своего подчиненного – матроса Абрамяна?

МУХИН. Сопровождал.

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Вместо того, чтобы сидеть на гауптвахте, матрос Абрамян лежит в госпитале. С грыжей.

МУХИН. Лежит, Виктор Владимирович.

БОЛЬШОЙ ЗАМ. А почему он лежит с грыжей, Алексей Николаевич?
МУХИН. Я не знаю.

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Матрос Абрамян лежит с грыжей в госпитале потому, что этот идиот — помощник дал Абрамяну нести до поселка две гири. Двухпудовые. В воспитательных целях. Делайте выводы, Алексей Николаевич.

МУХИН. Какие выводы, Виктор Владимирович?

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Готовьте характеристики на помощника. Собирайте кворум.

МУХИН. Есть. Понял.

БОЛЬШОЙ ЗАМ.  На вас, Алексей Николаевич, офицеры тоже, между прочим, пальцем показывают.

МУХИН. Почему?!

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Потому что вы, Алексей Николаевич, нагло спите средь бела дня.

МУХИН. Врут, Виктор Владимирович. Все врут!

БОЛЬШОЙ ЗАМ. А ваши хождения с толстой папкой под мышкой?

МУХИН. У меня там различные документы.

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Понимаю, что документы. Но зачем вы ходите в течение часа перед каютами начальников с этой папкой?

МУХИН. Я работаю, Виктор Владимирович…

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Понимаю. Только вы потом пропадаете на полдня. Спите, поди?

МУХИН. Нет-нет. Как можно, Виктор Владимирович.

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Как у нас с художественной самодеятельностью? Скоро день корабля. Будут комэск и начпо. Вы готовы?

МУХИН. Почти.

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Что значит это ваше «почти»?

МУХИН. Руководитель вокально-инструментального ансамбля мичман Далматовский сидит на гауптвахте за пьяную драку и дебош в кафе «Дельфин».

БОЛЬШОЙ ЗАМ (цедит сквозь зубы) Мерзавец. Палками надо бить, чтобы кишки полезли… Руководите сами.

МУХИН (растерянно) Виктор Владимирович, я ни на чем играть не умею.

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Научитесь. Время есть.

МУХИН. Виктор Владимирович, но ведь до праздника осталось всего три дня!

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Уточняю – целых три дня.

МУХИН. Есть!

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Вот так то лучше. Идите, Алексей Николаевич, действуйте по распорядку дня. И чтоб — со схода больше не опаздывать. Накажу (что-то вспомнив) Подождите. Ознакомьтесь-ка вот с этим (достает из ящика листок с текстом и протягивает его Мухину)

МУХИН (пробегает глазами текст) Что это? Я тут ничего не понимаю, Виктор Владимирович.

БОЛЬШОЙ ЗАМ. А это не надо понимать. Это, Алексей Николаевич, надо знать. Враг не дремлет и пытается всеми силами ослабить боевую мощь нашей с вами Родины. Любыми способами. В том числе и мозгодробительной рок-музыкой с ее онанирующими ритмами и обезьяньими воплями. Я дал вам список запрещенных вокально-инструментальных ансамблей.

МУХИН (читает) Эй Си – Ди Си. Странное какое-то название…

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Странное – не странное, а вчера по корабельной трансляции запустили. Разберитесь с дебилом, который это сделал, и  соберите комсомольское собрание. Нам не нужна на корабле империалистическая пропаганда. Вам ясно, Алексей Николаевич?

МУХИН. Так точно, Виктор Владимирович. Ясно (наклоняясь к Большому Заму). Виктор Владимирович, у меня имеются сведения. Конфиденциальные.

БОЛЬШОЙ ЗАМ (наклоняясь к Мухину) Интересно-интересно. Какие же?

МУХИН. Наш доктор занимается мужеложством! Фактически.

БОЛЬШОЙ ЗАМ (хмурит брови и закуривает) Кто это вам сказал?

МУХИН. Один очень хороший комсомолец. Мой внештатный сотрудник.

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Откуда у него такие сведения?

МУХИН. От доктора. То есть, как бы это получше объяснить…

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Вы коммунист?

МУХИН. Да!

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Так вот и расскажите мне все как коммунист коммунисту – прямо и честно.

МУХИН. Доктор вступал с этим матросом в половые сношения!

БОЛЬШОЙ ЗАМ (мрачно) Ну, это не по-ленински, не по-комсомольски…

МУХИН. Я тоже так думаю, Виктор Владимирович. Не по-комсомольски!

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Идите, Алексей Николаевич. А матросика этого пришлите ко мне. Срочно.

МУХИН (переминается с ноги на ногу) Этого я, Виктор Владимирович, сделать не могу, так как матросик уже третий день отбывает наказание в корабельном карцере.

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Все не слава богу. Вы, кстати, знаете, что матрос Загоруйко из БЧ-5 – баптист?

МУХИН. Первый раз слышу.

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Вот видите, Алексей Николаевич, я все узнаю раньше вас!

МУХИН. У вас опыт…

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Опыт? Работать надо, лейтенант, ра-бо-тать! Вот и все. А насчет Загоруйко я вам вот что скажу: матросы-комсомольцы его избивают. За веру. И еще – он получил письмо от своей невесты и находится в состоянии глубокой депрессии. Проведите с ним беседу, выясните о нем все, что только можно и доложите мне. Нам ЧП на корабле не нужны.

МУХИН. Есть. Понял. Разрешите идти?

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Не разрешаю. Я вот что хочу вам сказать, Алексей Николаевич. При разговоре со мной вы все время морщитесь, словно от зубной боли. Вам что, не нравится служить?

МУХИН (растерянно) Нравится…

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Врете. Но я вас не осуждаю. Просто, если уж влезли в этот хомут – надо тащить! Первые годы всегда тяжело. Если приходится копаться в дерьме – с чистыми руками остаться невозможно! Жизнь – это компромисс. Так что – задвиньте подальше свое сопливое детство и работайте! Все. Ценные указания получены – время пошло. Я вас больше не задерживаю, лейтенант.

Мухин уходит. Большой Зам сидит за столом, развалившись в кресле, и прикуривает очередную сигарету.

Каюта  Мухина. Две койки – одна над другой; стол, на котором стоит большой двух кассетный магнитофон; вертящееся кресло. На нижней койке, в форме, не сняв  заляпанных грязью ботинок, лежит  Химон. Рот его открыт, и слюна стекает по подбородку. Химон безмятежно спит. Входит Мухин. Он ставит на пол саквояж и тихо садится в кресло. Достает из кармана мятую пачку сигарет и закуривает. Химон приоткрывает один глаз.

ХИМОН. А это ты,  Пидерсис.

МУХИН (обиженно) Аркадий Петрович, я сто раз просил  вас не называть меня «Пидерсис»!

Химон широко открывает оба глаза и вытирает слюну с подбородка.

ХИМОН. А я сто раз просил тебя не курить в каюте! Просил?!

МУХИН. Ну, просил. А где же мне еще курить?

ХИМОН. Бросай. Это вредно. Лучше выпивать по пятьдесят грамм в день. Даже Ванга советует.

Мухин хитро ухмыляется и включает магнитофон на запись.

МУХИН. Ванга советует по пятьдесят грамм, а вы пьете литрами. Это – вредно.

Химон принимает сидячее положение, достает из заднего кармана брюк небольшую плоскую фляжку из нержавейки и, быстро отвинтив крышечку, делает из нее несколько солидных глотков. Некоторое время сидит один на один со своими ощущениями.

ХИМОН. Вредно вообще не пить. Как ты. У нас в училище один такой мудак был.

МУХИН. Не мудак, а человек с сильной волей!

ХИМОН. Ага, с очень сильной. Он как нажрался на выпускном, так потом и остановиться не мог. Начал все подряд пить, а год назад какому-то капдва ухо в кабаке откусил. По —  пьяни.

МУХИН. Мне кажется, что вы все это врете. Так не бывает.

ХИМОН. Еще как бывает! Ты вот со мной в одной каюте живешь, а кто я такой – не знаешь.

МУХИН. Вы – алкоголик.

ХИМОН. Вот и нет!

Утренняя доза спиртного подействовала на Химона, и он стал похож на шамана, объевшегося галлюциногенных грибов. Постепенно он входит в транс и начинает вещать.

Я – совершенно не тот, за кого себя выдаю. Мое настоящее имя – Джон Ли  Хукер. Я родился в 1957 году, в США, в Чикаго. Рано лишился родителей. После похорон матери я стоял дома у открытого окна и плакал. Внезапно перед домом завис летательный аппарат, похожий на тарелку. Я смутно помню, что было потом, но через некоторое время я очутился в учебном центре ЦРУ, в штате Алабама. Мне сделали пластическую операцию и начали готовить к заброске в СССР. Так я попал в город Баку и начал учиться на военно-морского химика. Из-за того, что мы много пили, я плохо усвоил учебную программу и рано облысел. Помню выпуск и то, что в училище всех собак почему-то называли «парнями» Во время обучения я получил задание создать крепкую военно-морскую семью и создал ее. Хотя, жена моя, Валентина Владимировна, была   редкостной сволочью, мне приходилось ее терпеть, чтобы не провалить явки, пароли и всю нашу сеть на территории СССР… Во Владивостоке мне очень нравится  явочная квартира Любы и Наденьки – это девушки с кондитерской фабрики, очень достойные специалистки и преданные делу люди. Когда они поливают меня ликером и лижут, я забываю все тяготы и лишения воинской службы. У себя на родине, в США, я давно уже полковник, здесь же – карьера не пошла. Мне уже 34 года, а я все еще старший лейтенант. Наверное, я слишком хорошо старался быть русским. Мне дали медаль, которая не нужна. Я беспартийный и не еврей и вообще – ни хуя мне в этой стране не надо!!!

Пауза.

МУХИН. Это все, Аркадий Петрович?

Химон тяжело вздыхает и делает из фляжки еще один глоток.

ХИМОН. Все.

Мухин выключает магнитофон, достает из него кассету, прячет ее в нагрудный карман рубашки и удовлетворенно похлопывает.

МУХИН. Теперь вы у меня, Аркадий Петрович, вот где. Сдам вас Большому Заму со всеми потрохами. Он особиста подключит…  Потом вас уволят, а, может быть, и посадят.

ХИМОН. Не уволят и не посадят. Недавно один старлей в Доме Офицеров на дискотеке разделся и голым на эстраде танцевал…

МУХИН. А смысл?

ХИМОН. Уволиться хотел. Бедолага. Только на кичман и посадили.

МУХИН. Из-за таких как вы, гражданские к нам плохо относятся. Нельзя так позорить честь офицера!

ХИМОН (махнув рукой) Да, хули там позорить?

МУХИН (презрительно) Действительно, у вас там позорить нечего! Большой Зам, кстати, просил вам передать, чтобы вы готовились к суду офицерской чести.

ХИМОН. Пусть сам готовится. Клал я на ваш суд. С прибором.

МУХИН. Не понимаю. Почему вы себя так ведете, Аркадий Петрович?

ХИМОН. Почему?! Да, надоело мне в этих погонах кривляться! Ни выходных, ни проходных, да еще каждый урод тебя пнуть норовит!
МУХИН. Но вы же сами выбирали профессию!

ХИМОН. Ничего я не выбирал. Друзья пошли, и я с ними. За компанию. Я поступил, а они – нет. Вот такой пассаж. Отучился. По командировочному предписанию приехал сюда. Пришел в отдел кадров. Там сидит противномордый старый пердун и щурит на меня свои хитрые глазки. Просмотрел мои документы и ласково так говорит

 — У вас, Аркадий Петрович, жена молодая. Наверное, скоро родить должна?

— Да. А как вы догадались, товарищ капитан первого ранга?

— Опыт у меня большой, Аркадий Петрович. Жена родит, а жить то вам негде!

— Почему?

— Потому что у нас на квартиры очередь в тыщу человек.

— А что же мне делать?!

— Есть только один выход – идти на корабль. Там вы квартиру быстрее получите…

Так я и попал на это корыто. Ему срочно надо было дыру заткнуть, а тут я как раз под руку подвернулся. Молодой и глупый.

МУХИН. А ваш предшественник? Он что, в академию поступил?

ХИМОН. Поступил. В сумасшедший дом.

МУХИН. Неужели из-за службы?!

ХИМОН. Нет.  Жена у него в ванной сварилась.

МУХИН. Как это?

ХИМОН. Так. Было холодно, а воды горячей не давали. Она решила помыться. Налила воды в ванну и включила кипятильник. А когда в ванну полезла, кипятильник выключить забыла. Он с морей пришел через три дня и все это увидел. Чердак моментально снесло.

МУХИН. Да-а…

ХИМОН. Вот тебе и «да-а…»

МУХИН. Но у вас то все нормально было. Зачем пить?!

ХИМОН. Пять лет  назад  тут лодка подводная взорвалась. В бухте напротив нашего пирса. Вернее, она не вся взорвалась, а только атомный реактор. Они в доке стояли. Двадцать восемь трупов сразу, остальные – потом. Чернобыль в миниатюре.

МУХИН (удивленно) Странно! Нигде об этом не писали.

ХИМОН. И не напишут. А если и напишут, то лет через сто. Когда гриф секретности снимут.

МУХИН. Лодка взорвалась, а вы здесь при чем?

ХИМОН. При том. С флотилии собрали всех химиков и направили туда работать. Дозы замерять и все такое.

МУХИН. А матросы это не могли делать?

ХИМОН. Не могли…

МУХИН. И что там было?

ХИМОН. Там было вот что: приехал командующий флотом, скорбно почесал свой седой затылок и приказал на каждые двадцать пять метров площади поставить по двадцатилитровой канистре «шила».

МУХИН. Зачем?!

ХИМОН. Затем, чтобы мы пили, и радиация из нас выводилась. С тех пор я ее и вывожу. Усиленно.

МУХИН. И помогает?

ХИМОН. Еще как! Лысею вот только быстро.

МУХИН. А остальные офицеры, которые там вместе с вами были, они тоже лысеют?

ХИМОН. Лысеют. На гражданке. Их по состоянию здоровья комиссовали. Некоторые умерли.

МУХИН. Это – страшно. И вас, Аркадий Петрович, даже не наградили?

Химон грустно усмехается и достает из-под подушки еще одну фляжку.

ХИМОН. Будешь?

МУХИН. Аркадий Петрович, вы же знаете – я не пью.

ХИМОН.  Помяну ребят…

Прикладывается к фляжке, крякает и вытирает ладонью рот.

МУХИН. А жена?

ХИМОН. Какая жена?

МУХИН. Ваша. Кого она родила? Мальчика или девочку?

ХИМОН. Она родила девочку. Назвали Настей…

МУХИН (мечтательно) Красивое имя…

ХИМОН. Красивое.

МУХИН. Аркадий Петрович, а вы когда домой приходите – тоже пьете?

ХИМОН. Да, мой юный лейтенант, пью.

МУХИН. Вы не любите свою семью?

ХИМОН. У меня ее уже нет. А чтобы уберечь себя от дальнейших расспросов, поясняю – мы развелись, и жена с Настей уехали на материк. Все.

Мухин думает о Гале и мрачнеет.
За сценой слышатся звонки колоколов громкого боя и команда «Корабль к бою и походу приготовить!». Мухин вынимает из кармана кассету, кладет ее на стол и уходит.

ХИМОН. Эх, Алексис- Пидерсис, маленький ты еще. Какой маленький…

За сценой слышится топот ног и крик: «Доктора быстрее!!! Там в трюмах «маслатый» повесился!!!»
Химон  удрученно качает головой и делает из фляжки еще один солидный глоток.

Кают-компания.  Большинство офицеров уже пообедало, но кое-кто остался. За длинным, покрытым белой скатертью столом, сидят: Штурман, Бык Пятый, Док и Мухин. Все, кроме Мухина, дружно уплетают котлеты с рисом.

МУХИН. Как вы можете все это есть?! Ведь там же лежит труп!

БЫК ПЯТЫЙ (придуриваясь) Какой такой труп?

МУХИН. Труп вашего матроса — трюмного по фамилии Загоруйко!

БЫК ПЯТЫЙ (смачно) Это не матрос был, а – говно.

ДОК. Точно. Сам себя наебал.

МУХИН. Как вы так можете говорить, Валентин Сергеевич?!

ДОК. Да – так. Этот умный трюмный сделал хитрую петлю и, думал, имитировав повешение, комиссоваться со службы.

МУХИН. Разве это возможно – имитировать повешение?!

ДОК. Еще как! Он сделал петлю с одним захлестом, а свободный конец держал в руке. Думал: повишу здесь немного, а потом меня освободят. Даже время рассчитал! Знал, что старшина команды через пять минут придет на заведование. А если и не придет, то думал, что сам выберется…

БЫК ПЯТЫЙ. Ну, да, этот мудак и пришел. Только вместо того, чтобы матроса из петли вынуть, он побежал докладывать по команде! Одно слово – мичман Кучуков! Дерево, блядь, оно и в Африке дерево!

МУХИН. Почему же он тогда из петли не вылез? Она же была с одним захлестом?

ДОК. Какая, хер, разница – с одним не с одним? Его парализовало сразу, и он висел в этой хитрой петле, как мешок. Все дела.

ШТУРМАН. Да. Видел я, как он висел: глаза выпучены, язык изо рта вывалился и дерьма полные штаны. Вонь – хоть топор вешай!

МУХИН. Не надо больше! Меня сейчас стошнит!

ШТУРМАН. Слышь, Леша, ты  ступай лучше в каюту. Энгельса, что ли,  почитай…

МУХИН. Я не хочу Энгельса читать!

БЫК ПЯТЫЙ (ухмыляясь) Ну, тогда – Маркса.

МУХИН. Вы очень грубые люди.

БЫК ПЯТЫЙ. А ты – чистоплюй! Труп ему, видишь ли, в рефкамере не нравится! Не нравится – не ешь!

МУХИН. И не буду!

Мухин встает и уходит из кают-компании.  Оставшиеся офицеры довольно переглядываются.

БЫК ПЯТЫЙ. Вестовой! Там лейтенантская птюха осталась! Тащи сюда живо!

Ресторан. Мухин сидит за столиком один, подперев голову рукой. Слышно, как тихо играет музыка, записанная на магнитофон и, шутливо переругиваясь, настраиваются музыканты. Перед Мухиным стоит бутылка коньяка, в которой не хватает малой толики содержимого.

МУХИН. Три недели мы были на учениях, и все это время я ел только консервы. Камбалу в томатном соусе. Теперь на нее смотреть не могу. Загоруйко все это время лежал в рефкамере, а мои братья по оружию невозмутимо поглощали мясо и копченую колбасу. И постоянно шутили. Ненавижу кают-компанию! Хотя, мне кажется, что человек  ее прошедший, уже никогда в жизни не будет ничего стесняться. Большой Зам на днях вызвал к себе в каюту Аркадия Петровича. На беседу. Как и следовало ожидать, ничем хорошим это не закончилось. Проходящий мимо каюты Большого Зама Штурман услышал из-за двери какой-то хрип, и не устоял перед искушением открыть ее. Может быть, он поступил правильно… Большой Зам лежал на полу, Аркадий Петрович, сидя на поверженном Большом Заме, душил его форменным галстуком. Когда Штурман оттащил Аркадия Петровича от Зама, тот плюнул ему в физиономию, обозвал ублюдком и заперся в каюте. Пьянствовать. Теперь его точно уволят. Он  своего добился. Позавчера мы встали к стенке во Владике, и я пошел к Большому Заму просить добро на сход. У него на шее такой же след от удушения, как у Загоруйко. Большой Зам прикрывал его вафельным полотенцем, но оно немного съехало, и я увидел. Довольно грубо он спросил меня: «Тебе зачем на сход? Ты же, вроде, не пьешь и по блядям не ходишь?». «Надо» – отвечал я ему односложно, и был отпущен.

К Мухину за столик подсаживается мужчина в форме капитана дальнего плавания – Валерий Павлович.

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ. Добрый вечер, лейтенант. Не помешаю?

Мухин с интересом смотрит на Валерия Павловича.

МУХИН. Нет. Что вы.

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ (протягивает Мухину руку) Вот и славно! Меня зовут Валерий Павлович.

МУХИН (протягивает руку в ответ) Мухин.

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ. А по имени?

МУХИН. Алексей.

Валерий Павлович оглядывается, ища глазами официантку. Мухин разливает по рюмкам коньяк – себе и новому знакомому.

МУХИН. Угощайтесь. Пока она подойдет…

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ. Благодарю вас, Алексей.
МУХИН (мрачно) Не за что.

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ. Все — таки жизнь прекрасна, Алексей!

МУХИН. Вы так считаете?

Валерий Павлович берет рюмку и греет ее в  ладонях.

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ. Конечно. Солнце светит, деревья зеленые, (разглядывая этикетку на бутылке) коньяк, судя по всему, отличный, и у нас с вами имеются все основания для того, чтобы прекрасно встретить этот вечер. Женщин пока нет, но – это дело поправимое. Вы со мной не согласны?

МУХИН. Я не знаю.

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ. Давайте выпьем за знакомство, Алексей!

МУХИН. Давайте.

Они чокаются рюмками и выпивают, закусывая тонко нарезанным лимоном. Валерий Павлович внимательно смотрит на Мухина.

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ. А хотите, Алексей, я вам расскажу историю об одном лейтенанте?

МУХИН (вяло) Попробуйте.

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ. Он родился двадцать три года назад в учительской семье… по знаку Зодиака Рак, что говорит о его обидчивости и склонности к меланхолии, но на этом в данный момент я не буду заострять внимание. В детский сад ходить ему не нравилось, так как там была строгая дисциплина и ночные горшки с бирками, на которых были написаны фамилии. В школе он ничем особым не отличался, если не брать во внимание его леность, нежелание учиться и склонность к уединению. Да, у него еще есть старший брат – прямая ему противоположность. Брат обладает незаурядными способностями, и родители, особенно мама, постоянно ставили брата ему в пример, что его очень унижало и угнетало. Родители же, видя, что он особыми талантами не обладает и не желает работать над собой, отдали его в военное училище.

Мухин обалдело смотрит на Валерия Павловича.

В училище он страдал от тупости начальства, грубости и свинства товарищей, и от тоски по дому. Он думал, что, когда станет офицером, все тяготы жизни закончатся. Он опять жестоко ошибался. Еще в училище, на последнем курсе, он женился на девушке, которую совершенно не знал, потому что женатых чаще отпускали в увольнение. С этой женщиной он несчастлив. Детей от него иметь она не хочет, а хочет уехать к родителям на Большую Землю. Взаимоотношения с начальством и подчиненными у него очень сложные…

МУХИН. Откуда вы все знаете?!

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ. Это еще не все. Через пять лет он сопьется, его с позором уволят со службы, и он будет сторожить мешки с цементом на одном из заброшенных и никому не нужных складов. А знаю  я  это все (Валерий Павлович показывает пальцем в потолок) оттуда. Дар у меня. Понимаете?

МУХИН. Понимаю. И что же  делать?

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ.  А это уже вам решать, мой юный друг.

Они выпивают еще.

МУХИН. Вы бы могли мне посоветовать…

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ. Советовать я вам, Алексей, ничего не буду.

МУХИН. Почему?

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ. Потому, что вы не Золушка, а я – не Принц.

МУХИН. При чем тут Принц?

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ. При том  что он  — начинающий волшебник, а я – просто пожилой человек, заканчивающий карьеру капитана сухогруза. Разницу чувствуете?

МУХИН (разочарованно) Ощущаю.

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ (сжалившись) Вам, юноша, просто надо немного оторваться от земли и почувствовать себя не ущербным лейтенантом, а закаленным в боях воином, идущим над землей. На высоте, хотя бы, пяти сантиметров.

МУХИН (удивленно) Как это – пяти сантиметров?!

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ. Так. Оторвитесь от всего, что вас душит, связывает по рукам и ногам! Найдите внутри себя кусочек берсерка!

МУХИН.  Кусочек?! (шарит руками по столу, словно что-то ищет) Берсерка?!

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ. Берсерк – это воин, который вручал себя богам – прародителям и судьбе. Он принимал на себя ответственность за свою жизнь, освобождаясь от поруки соплеменников, и отрешался от законов мирной жизни…

МУХИН (воодушевленно) Вот здорово!

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ. Холодный и жестокий Север породил миф о берсерке –  «медвежьей шкуре», о неуязвимом воине-оборотне, живущем среди людей. Берсерк был, практически, неуязвим и всегда бился со множеством противников! Жизнь – это не прогулка по пляжу, а жестокая сеча. И в сечи этой нужно уметь драться. Я не ратую за то, что надо душить всех врагов голыми руками. Нет. Можно убивать энергетикой! Чувствами! А у вас все это на нуле. Вы, как размазанная по детской тарелке, манная каша. Надо собраться! Надо ощутить в себе страсть, адреналин, и, в конце концов,  почувствовать жизнь каждой клеткой своего тела. Фибрами души! Берсерк должен побеждать! Он должен многократно окупить свою жизнь и доказать всем и себе самому, что недаром появился на этот свет! Вот, к примеру, ирландский герой Кухулин творил  чудеса,  будучи еще  ребенком….

Мухин  слушает Валерия Павловича и о чем-то напряженно думает.

Алексей, вы слышите, о чем я говорю?

МУХИН. Да, конечно. Я вот тут подумал… давайте выпьем…  выпьем  за берсерков! За…Кухулина!

 Валерий Павлович одобрительно кивает головой. Мухин разливает по рюмкам коньяк, они чокаются и выпивают. Подходит официантка.

ОФИЦИАНТКА. Что будем заказывать?

Мухин собирается  что-то сказать, но Валерий Павлович жестом останавливает его.

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ (улыбаясь официантке) Принесите нам, пожалуйста: салат «восун»  с острыми приправами, кальмара «по — пекински», рис «по- кантонски» , бутылочку «Шардоне» и триста пятьдесят коньячку «Ахтамар».

Официантка, видя человека, хорошо разбирающегося в кухне, относится к нему с уважением.

ОФИЦИАНТКА. Хорошо. Я сейчас принесу закуску и спиртное, а горячее будет немного позже.

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ. Не сомневаюсь, что все будет достойно, красавица.

Официантка улыбается, Валерий Павлович  кладет ей в карман передника аккуратно сложенную купюру, и она уходит.

. Еще по одной?

МУХИН. Конечно!

Камера гауптвахты.  Мухин сидит на полу, обхватив руками колени. Вокруг него, на стульях сидят: Большой Зам, Химон, Галя, мичман Петрухин, Мать, Отец, Старший Брат, Валерий Павлович и матрос Загоруйко.

МУХИН. Мы выпили с Валерием Палычем еще по одной. Потом – еще, еще и еще!!! Он чертовски крепкий мужик! Дает о себе знать морская школа! Я пил с ним наравне, и меня, кстати, почти не забирало. Вероятно, стресс был настолько сильным, что требовалась очень большая доза. Мы  пили и разговаривали. Валерий Павлович очень интересный человек! Поверьте – я не скучал. Валерий Павлович исчез  так же внезапно, как и появился. Я очутился на улице и увидел помощника коменданта гарнизона, который грубо взял меня за руку и приказал следовать за ним в машину. Рядом с ним стояли еще четверо мордатых матросов из комендантского взвода, которых я поначалу не заметил. Грубые действия помощника коменданта гарнизона меня настолько возмутили, что я  вынужден был дать ему пощечину, после чего с его головы слетела и упала в лужу новая шитая фуражка. Я почувствовал себя человеком и произнес: «Не сметь, быдло!!! Я –  Кухулин!!!»  Мордатые матросы  скрутили мне  руки и  бросили на грязный и заплеванный пол комендантской машины. Я очнулся в камере от пронизывающего  холода и еще от того,  что мне кажется…  кажется,  что я   не один!

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Алексей Николаевич, вы очень наблюдательны. Как ваш непосредственный начальник, я принимал активное участие в вашем розыске. Я звонил в морги и отделения милиции, думая, что случилось страшное. А в это время вы, опозорив честь офицерского мундира и славное имя боевого корабля, травили свое еще неокрепшее сознание лошадиными дозами спиртного. Это не по-ленински, не по-комсомольски.! Я думаю,  что таким, как вы не место на службе! Партийная организация корабля  будет рассматривать вопрос  об исключении вас из партии. А кассету с речью Аркадия Петровича, я бы настоятельно рекомендовал вам принести ко мне. Да. Вы же помните, что я говорил вам о компромиссе?

МУХИН. Помню, но кассеты у меня нет.

БОЛЬШОЙ ЗАМ. Тогда – пеняйте на себя.

МУХИН. Есть – пенять на себя…

Большой Зам поднимается со стула и уходит.

ГАЛЯ. Леша, я много думала, прежде, чем уехать! Я ничего не могу поделать со сложившейся ситуацией!  Понимаешь, я по сути своей не могу быть женой морского офицера! Я устала ждать! И еще – эти твои постоянные требования родить тебе Федора! Мы же не в средневековье! Я  молодая женщина и хочу жить полной жизнью, а не существовать в этой собачьей конуре! Я хочу жить в городе, общаться с подругами, ходить в театры и учиться в институте. Хотя бы, заочно. У меня есть свои мечты! Обстоятельства сильнее нас! Тебе нужна другая женщина. Лучше всего, если она будет дочерью военного.  Они то уж ко всему привычные. Понимаешь?!

МУХИН. Интересно. Не думал, Галчонок, что ты со мной вот так. Бритвой по живому…

МИЧМАН ПЕТРУХИН. Да, не переживай ты так, сосед. Подумаешь, уедет. Я тебе честно скажу, как мужик мужику – баба она никакая! Сосать и то —  я ее правильно научил! Ничего толком не умела! Так что, сосед, плюнь и разотри! Найдешь себе нормальную девку, и родите этого… ну как его?

МУХИН. Федора.

МИЧМАН ПЕТРУХИН. Точно! Вот и я говорю – Федора!

МУХИН.  Может, ты и прав…

Мичман Петрухин  и Галя  уходят.
Мать с Отцом протягивают Мухину толстые подшивки газет.

МАТЬ. Сын – это важно! Возьми. Прочти и будь человеком! Человеком с большой буквы! Зря  ты не хочешь служить. Все со временем образуется, и за твою кристальную честность, за твой светлый ум тебя возьмут служить в штаб! А штаб – это райское место!

МУХИН. Мама, откуда ты все знаешь?

МАТЬ. Из газет, сын, из газет. Они никогда не врут! Я отметила красным то, что ты должен обязательно прочитать!

Мухин берет из рук матери подшивки с газетами.

ОТЕЦ. Да-да, сын, газеты никогда не врут! Я тебе  еще книгу принес маршала Штеменко «Генеральный Штаб в годы войны». Ты обязательно должен ее прочитать и сделать соответствующие выводы!

Мухин берет из рук Отца книгу и быстро перелистывает страницы.

МУХИН. Отец, но это же не полная версия книги. Многое было запрещено цензурой.

ОТЕЦ. Это ничего, сын, ничего! Я принес тебе еще одну книгу «Танки идут ромбом»! Прочти обязательно! Это должен прочесть каждый, чтобы стать человеком! Да! Человеком с большой буквы!

Мухин тяжело вздыхает и берет из рук Отца вторую книгу. Мать с Отцом встают со стульев и тихо уходят.

СТАРШИЙ БРАТ. Лешка, привет! Ты все ждешь от меня писем? Да у меня просто нет времени их писать! Ты пишешь, что служить тяжело,  и никто тебя не понимает! Ты – дурень! Ты просто не представляешь жизни на «гражданке». Взять, к примеру, мою работу: в хозяйстве четыре котельных, разбросанных на расстоянии нескольких километров друг от друга, две бойлерные и межцеховые коммуникации. Это – жопа! То тут замерзло, то — там прорвало, то – накрылась автоматика котлов, то – стали подавать хреновую воду, то – на одну кочегарку не явилась смена, то – кто-то напился и устроил небольшой погромчик в щитовой… И все начальник смены! Начальник смены! А получаю я меньше кочегара, потому что у кочегара твердая деньга, а я   какого-то черта, прикреплен  к  производству…  Я, вообще-то,  и говорить не хотел, но так все прогнило, такая вокруг дикая бесхозяйственность и страшное воровство, что я уверен – лучше не будет. Эх, найди бы какую-нибудь еврейскую пуговичную фабрику и  — туда бы инженером! Вот там-то люди имеют не хило, не то, что на «передовой». А еще – хорошо быть идейным работником. Тоже  жрать будешь от пуза. Обязательно перечитай Некрасова, засунь в жопу свой язык и самолюбие, которое тебе только вредит, и служи Родине! «Живи по уставу – завоюешь честь и славу!» Так, кажется,  у вас говорится? Вот  и давай – учи устав, салага! На «гражданке»  тебе делать не хрен –  тут работать надо! Понял?

МУХИН.  Понял, но все равно,  ты – козел.

СТАРШИЙ БРАТ. И эту скотину  я носил на руках, маленькую…

МУХИН. Большое спасибо, брат.

Брат качает головой, встает со стула и уходит.

МАТРОС ЗАГОРУЙКО. Товарищ лейтенант, доктор был прав – я совсем не собирался вешаться. Я понарошку хотел. Мне в отпуск надо было, понимаете? Мне девушка письмо прислала, что замуж выходит. Я тогда сбежал. Помните, еще записку оставил: « Пусть лучше меня поглотят волны Японского моря, чем с вами, тварями, служить!!!» Помните?!

МУХИН. Помню.

МАТРОС ЗАГОРУЙКО. Ну вот. Меня нашли и посадили в карцер. Тогда я решил себе палец отрубить. На левой руке, потому что она менее рабочая…

МУХИН. Не отрубил же?

МАТРОС ЗАГОРУЙКО. Нет. Мочи не хватило. Зассал. А потом вот: взял и повесился! Думал — вытащат. Все рассчитал…   не вышло. И вы, товарищ лейтенант, извините меня, что я в рефкамере лежал потом, и вы мясо с копченою колбасой есть не могли. Не виноват я! Разве я мог знать, что меня с продуктами рядом положат?!

МУХИН. Не мог.

МАТРОС ЗАГОРУЙКО. Значит, прощаете, товарищ лейтенант?

МУХИН. Конечно – прощаю.

МАТРОС ЗАГОРНУЙКО. Ну, слава тебе, Господи!

МУХИН. Да, ладно, чего уж там…

Матрос Загоруйко встает со стула и уходит.

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ. Главное, Алексей, это – круг и спираль.
Круговое движение  присуще человеческому организму. Человек вообще не может сделать прямолинейного движения, так как прямая линия это лишь сторона очень большого круга. И, если какая-нибудь часть человеческого тела движется по прямой, то другие обязательно описывают дугу. Так что – не надо расстраиваться, когда что-то не получается с первого раза. Все – по кругу. Учитесь мастерству Берсерка.  Постигая тайны человеческой сущности и окружающего мира, вы сможете предугадать любые атаки противников. Вы сможете управлять своей душой и телом. Вы сможете достичь любой цели.   Главное — постоянно заходить на тренировочный галс. Вы понимаете меня, Алексей?

МУХИН. В общем – да.

Валерий Павлович достает из кармана недопитую бутылку коньяка.

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ. Тогда, может,  накатим по одной? За круг?

МУХИН. Нет. Мне надо собраться с мыслями.

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ. Дело хорошее. Не буду мешать.

Валерий  Павлович встает и собирается уходить, но, спохватившись, достает из кармана  медвежий коготь, привязанный к  веревочке.

Вот! Принес  вам  амулет, чтоб все – как у настоящего берсерка!

Валерий Павлович надевает амулет на шею Мухину.

МУХИН. Спасибо, Валерий Павлович!

ВАЛЕРИЙ ПАВЛОВИЧ. Всегда к вашим услугам!

Валерий Павлович уходит. Мухин оглядывается  и видит, что он сидит  в камере один, а рядом с ним   на полу, лежат подшивки газет и две книги.  На груди у него болтается медвежий коготь.

Дорога. Мухин голосует, высоко подняв вверх правую руку, в левой он держит потертый акушерский саквояж.  Из динамиков в зале играет «Good boye to romance» Ozzy Osbourne. Внезапно слышится громкий  визг тормозов.

ГОЛОС ВОДИЛЫ. Че, мудила, блядь, жить не хочем?! Я тебе, мудила, блядь, башку-то отшибу!

Мухин ставит на пол саквояж  и  решительно идет за кулисы. Из-за кулис слышаться  звуки отчаянной борьбы и звериное рычание. Потом – слышно как хлопает дверца машины, но она никуда не едет. На сцену, вытирая ладонью, испачканный в крови  рот, выходит Мухин. Он  улыбается.

МУХИН. «…Они  были безумны как псы или волки, и  грызли собственные щиты, и были сильны как медведи или быки; они убивали людей, и ни огонь, ни сталь  не могли ничего сделать с ними; и это было то, что называют неистовством  берсерка…»