Никита Деньгин
В поисках «володинского»
Прошедший в седьмой раз фестиваль «Пять вечеров» был стопроцентно узнаваемым — и по особой атмосфере, и по крайне доброжелательным обсуждениям, и по фирменным фестивальным «фишкам» вроде буфета с советскими ценами и его хозяйки Клавы.
Но принципиальные новшества — и формальные, и содержательные — в гораздо большей степени определили творческую «погоду» в нынешнем, седьмом уже по счету году. В этот раз программу володинского составляли молодые театроведы: Надежда Стоева, Оксана Кушляева, Ольга Каммари и Софья Козич, а не его бессменный арт-директор Марина Дмитревская. Смена авторов программы заметно сказалась на ее свойствах: она стала насыщеннее и разнообразнее. Кажется, будто сам ритм фестиваля стал иным — более упругим, динамичным. Вероятно, это объяснимо составом афиши: спектаклей по Володину было всего два. Фестиваль словно отходит от драматургии самого Володина, стремясь найти ее отражения на других пространствах. Поиск володинской интонации и сюжетов на неволодинской территории — так можно определить сюжет «Пяти вечеров» в этом году.
«Володинскую » эстетику в этот раз удалось обнаружить в самых разных жанровых плоскостях, вплоть до пластического театра («Печальная история одной пары») и детских сказок («Почти взаправду», «Ежик и Медвежонок. Диалоги»). Любопытно и то, что открылось принципиально новое пространство — поэтическое. Дело дошло до отдельного поэтического вечера: свое искусство представила популярная московская поэтесса Вера Полозкова.
Ее появление в программе володинского фестиваля тот еще вопрос. По мне, так вторая часть поэтического вечера — ответы на вопросы зрителей — была гораздо интереснее. Тут проявился и ум, и жесточайшая самоирония Полозковой, и незаурядное чувство юмора — все то, чем ее стихи, откровенно говоря, не отмечены.
Занятный факт, почти все спектакли на этом фестивале выстраивались парами. Один спектакль дополнялся другим, парным. Это рождало и разносторонность художественных взглядов, и в каком-то роде полемику. Так, ответом вечеру Полозковой был спектакль Бориса Павловича «Видимая сторона жизни» по стихам Елены Шварц. В этом спектакле-воспоминании смешиваются времена, пространства, а единственной неизменной доминантой оказывается неподдельная боль — и в стихах Елены Шварц, и в сценической работе актрисы Яны Савицкой.
Собственно, спектаклей по Володину было два: «Блондинка» Молодежного центра театрального и киноискусства «МИГ» (показанная на прошлогодней Лаборатории «ON.Театр») и «Фабричная девчонка» черемховского драмтеатра. Режиссер Екатерина Максимова решила историю володинской блондинки как попытку вырваться за пределы порочного круга Мать — Лев — Миша. Это трио статично, его участникам отведены даже определенные игровые точки: Мать (В. Панина) — слева, Лев (В. Комаров) — в центре, Миша (С. Соболев) — справа. А усталый натужный бег Ирины (Н. Бурмистрова) заканчивается лишь тогда, когда она сознает крах собственных иллюзий, который ей приходится признать. Однако, финал спектакля остается открытым — дальнейшая Иринина судьба неизвестна…
«Фабричная девчонка» из Черемхово была сыграна в крепких и добротных традициях психологизма. Режиссер Татьяна Уфимцева ввела отстраняющий прием: сильно сокращенная володинская история разыгрывается как киносъемка. Прием несколько формальный, потому что никаких отношений между жизнью (процесс съемок) и художественной реальностью (фильм) нет. В ровном, неторопливом, отчетливо несовременном течении спектакля (так в Петербурге, кажется, уже никто не играет) все оказываются важны. Любопытно и то, что сам спектакль не предполагает никакой иронической (или аналитической) дистанции между актерами и персонажами. Более того, играется эта история так, будто написана сегодня. А по рассказам, в Черемхово, на родной сцене, она и зрителями воспринимается как современная.
Другую пару черемховскому спектаклю составил спектакль «Уйди-уйди» кудымкарского драматического театра им. М. Горького. Пару неформальную («Уйди-уйди» поставлен по пьесе Н. Коляды), а содержательную. И «Фабричная девчонка» и «Уйди-уйди» — замечательные и редкие образцы актерской подлинности. Это два спектакля, в которых актеры играют только «от себя» и только «про себя».
Само сценографическое решение «Уйди-уйди» в постановке Станислава Мещангина диктует способ существования. Кажется, будто теснота квартиры (сценография Василия Бражкина) словно сгущает, уплотняет, концентрирует все связи. В замкнутом пространстве богатая жизненная энергия персонажей прорывается в крик, в склоку, в скандал. В этой семье себя не сдерживают, что на уме — то и на языке, а за словом в карман никто не полезет. Если хочется врезать — то и этим не преминут воспользоваться. Да, здесь ссорятся, скандалят, почти до драки. Но это тот самый градус, который определяет отношения небезразличных друг другу людей. И мнимое благополучие (и, заметим в скобках, спокойствие) в семье — всего лишь дань вежливости новому гостю — Валентину (В. Макатерский). В центре замечательного актерского ансамбля — Людмила (В. Мещангина). Она не боится быть нелепой и некрасивой, и какой-то момент в ее героине появляется и красота, и внутреннее достоинство. Людмила — человек правды, а это именно то, чего ей брачный аферист Валентин предложить не может. Валентин уходит. Казавшаяся близкой перемена в жизни не состоится. Счастье не даровано этим персонажам. Но они могут честно и трезво признаться себе в этом: то, что есть — есть, а лучше ничего и не будет.
Другая пара спектаклей — сказки. «Ежик и Медвежонок. Диалоги» московского Центра им. Мейерхольда и «Почти взаправду» РАМТа. Ежик и Медвежонок в спектакле выпускницы Женовача Сигрид Стрем Рейбо оказываются двумя мужчинами средних лет, одетых как офисные работники: темные брюки, белые рубашки, галстуки. Забавно, что в Ежике (Т. Трибунцев) есть что-то «ежиковое», а в Медвежонке (А. Дубровский) — что-то «медвежонковское». Во взглядах, манере разговора, мимике есть что-то неуловимо «звериное», что сближает актеров с их персонажами. Действие спектакля выстраивается короткими (около минуты) сценами-планами. Затемнение, и спектакль продолжается. Такое световое решение (художник по свету Евгений Виноградов) намекает на цикличность времени: словно дни пролетают один за другим, и ничего не меняется. Ежик и Медвежонок обречены друг на друга, и эта обреченность вызывает в памяти сюжеты «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» и «В ожидании Годо». Ожидание, томительное и бесконечное, рождает у персонажей глубокую неподдельную тоску по жизни, по смыслу существования. Этот лаконичный, внятный и очень смешной спектакль не навязывает себя зрителю, существует свободно и органично. Думаю, он был бы интересен и детям — искренность артистов расположила бы к себе самых чутких зрителей. В финале спектакля Ежик и Медвежонок открывают боковое окно, их лица освещает холодный естественный свет с улицы. О выходе за пределы обыденности, об умении преодолевать абсурд жизни — вот об этом спектакль.
«Почти взаправду» по сказкам Тоона Теллегена в постановке Екатерины Половцевой — детская сказка в чистом виде. Однако за перипетиями существования зверей обнаруживаются и человеческая трогательность, и нечаянная комичность, и замкнутость во времени, и абсурд существования. Легкое течение спектакля, помноженное на обаятельность и искренность актерского существования, покорило, кажется, всех — и детей и взрослых.
Единственный спектакль, особняком стоявший в программе — «Печальная история одной пары» недавних выпускников курса Кудряшова. Пластическому спектаклю в постановке Олега Глушкова остро не достает собственно артистического наполнения. Да, все исполнители послушно переходят из одной мизансцены в другую, выполняют поддержки и прочие движения. Но все это в гораздо большей степени напоминает старательно-ученический зачет по танцу третьего курса, нежели осмысленное художественное высказывание.
И последняя пара фестиваля — две «Мастерских». Два театра — петербургский и московский. Вчерашние выпускники театральной академии показали «Старшего сына» в постановке Григория Козлова — едва ли не самый светлый и оптимистический спектакль прошлого сезона. Вроде бы просто вышли актеры в прологе спектакля, и стали рассказывать о своих родителях, бабушках и дедушках. Однако, своим обаянием и искренностью моментально расположили зал к себе. В этом спектакле много точно найденных деталей, подробностей — в поведении, оценках, реакциях персонажей. Все центробежные мизансцены — на авансцене или сбоку — меняются центростремительными. Так, словно героев постоянно влечет к семейному столу, под кремовый абажур (тут про другую семью — Турбиных — не вспомнить нельзя), там для них пространство свое, защищенное, обжитое. Там их центр притяжения. Кто их уклада не принимает, кому чуждо стремление держаться друг друга — покидают дом Сарафановых. Впрочем, режиссер не спешит кого-либо осудить. Всем дано право на зрительское сочувствие и сопереживание. Фокус этого спектакля в том, что все персонажи здесь — люди, в общем, хорошие. Чудаковатые немного, но не более того.
«Река» Алексея Паперного закрывала фестиваль. Этот спектакль-сказка, само построение сюжета (путешествие за унесенной ветром шляпой) наталкивает на такое сравнение. Напоминает сказку и самим сюжетом, и одушевлением предметов и животных, и особой сказовой интонацией повествования. В невесомом, прихотливом течении спектакля сцены наполняются песнями-ассоциациями. Так упоминание в одной сцене реки вызывает целый песенный номер. Почти капустническая легкость, неброскость исполнения, наполненность юмором и доброй иронией — все это залог зрительского успеха. Некоторые сцены и вовсе вырастали в отдельные концертные номера, как, например, надолго запомнившийся номер с четырьмя баянами.
Фестиваль закончен, его дальнейшие перспективы намечены четко и уверенно. Остается ожидать следующего февраля, других «Пяти вечеров» и новых вариантов «володинского».
