Татьяна Джурова

Смертельный номер

А. Вампилов. «Утиная охота». Национальный театр им. Ивана Вазова (София). Режиссер Юрий Бутусов, художник Александр Шишкин.

Сценография

Первое, что обращает на себя внимание, — буйная визуальность этого спектакля. Сценография Александра Шишкина, что уже привычно, — не столько «место» для игры или смысловое пространство, сколько сценографическая режиссура, структурирующая действие, организующая композицию.

В первом действии перед нами пейзаж, образованный хаотичным набором абсолютно разрозненных предметов. По сюжету — новая квартира Зилова, по ощущению — последствия глобальной катастрофы. Среди следов крушения — обрушившаяся люстра, надгробия, рыжий женский парик и сумки на веревке, нелепый пластмассовый лебедь на шкафу, груда женской обуви, нераспакованные картонные коробки, кое-какая мебель… На переднем плане зияет люк, видимо, в преисподнюю, откуда появляется, например, посыльный с венком и куда норовят провалиться то Зилов, то Саяпин. Так же случайно «вписаны», инсталлированы в это пространство и человеческие фигуры: шушукающиеся в уголке балерины в белых пачках и черных котелках, то ли скорбная, то ли сонная мужская фигура за ширмой.

Скомканная красная ткань образует рельефную «лунную» поверхность пола. Бархатистая фактура говорит сама за себя, вызывая аналогию с цирковой ареной. Большинство предметов полые, муляжные, бутафорские: пластмассовый батон и надгробия, искусственные цветы и, наконец, резиновые утки — подарок Саяпиных.

По ходу действия кое-что из этого реквизита играет, кое-что так и остается невостребованным. Резиновые утки становятся птенцами пластмассового лебедя (безногого фламинго) — их выстраивает в плывущую цепочку бездетная Галина, тем самым материализуя фантазии о материнстве. Картонные шкафы обживает вездесущая Валерия. Огненный парик мы обнаруживаем во втором действии на Галине. И так далее. Достаточно небольшой рекомбинации предметов (перестановка столов, несколько пыльных гроссбухов, пишущая машинка), и мы переносимся в кабинет в конторе Зилова и Саяпина.

Перед антрактом энергично дирижирующая перестановкой женщина-тамбурмажор и служители расчищают сцену для будущего «представления» — главного смертельного номера. Она практически пуста, что позволяет режиссеру выделять каждую новую сцену как своего рода эффектный номер: тягучий танец Зилова и Галины, жесткий «механический» секс с Ириной… Только белый круг на сцене, словно высвеченный цирковым прожектором, и из черноты выпукло выступает дверь, откуда выходит инфернальный, подчеркнуто корректный официант Дима. В сцене ухода Галины появляется массивный картонный занавес, перед которым исповедуется Зилов, в которой он вгрызается ножом, прорубая себе дорогу в инобытие. Играющая сценография-трансформер отчасти берет на себя драматическую нагрузку, визуальная магия компенсирует двухмерность, плоскостную природу персонажей.

Актеры.

Природа персонажей — клоунская: разнузданная, брутальная, кинетическая. Общее ощущение неряшливо-шумного цыганского табора усугубляется этнической музыкой «от Кустурицы». Брызжущая витальность задает бешеный темп первого действия. Не жизнь как таковая, а стремительное чередование, вакханалия трюков. Что сцены в «Незабудке», что новоселье у Зиловых напоминают дикую оргию. Танцует на столе Вера (Теодора Духовникова), нарочито порнографически выгибаясь, зверски сдирает с Кушака (Николай Урумов) пиджак и штаны, так, что пуговицы летят во все стороны. Смерчем врывается Валерия (Александра Василева) — агрессивная, дикая, шумная, она заходится в гипертрофированном восторге, обживает санузлы и шкафы, напяливает комбидрес Галины и, полностью войдя в роль хозяйки дома, пытается на глазах гостей совокупиться с ее мужем. В конце концов, чета Саяпиных заваливается спать, недовольно шикая на расшумевшихся «гостей» — Зилова и Галину, а поутру выставляя хозяев из дома.

Способ существования разрушает представление о природе вампиловских персонажей, особенно Зилова как вариации «лишнего человека». Из всех клоунов Зилов — Иван Юруков — самый разрушительный и агрессивный. Даже во время знакомства с Ириной (Ирмена Чичикова), чье явление декорировано почти как ангельское, его действия сохраняют характер стремительной атаки. Здесь нет места рефлексии. Бутусов иногда визуализирует остановки, когда герой застывает, вглядывается невидящими глазами в пустоту. Но они не дают ощущения второго плана, а считываются как «сбой программы». Активность, наступательность Зилова уходят в чистую моторику. Механический секс, механическая ярость, которую он «вздрючивает» в себе, с которой набрасывается на Галину, насилуя ее в ванной… Может быть, это самый неприглядный Зилов нашего времени, чья жизнь — в движении. Стоит ему остановиться, и оказывается, что его нет.

Может быть, актерски Юруков—Зилов и «проваливает» монолог перед закрытой дверью. Но Бутусов постоянно ищет некий визуальный эквивалент отчаянно-тупиковому состоянию героя. Заставляет этот монолог «работать» с помощью картонной стены, обналичивает второй план, инобытие картинами райского сада, гигантскими силуэтами животных за стеной.

Неуловимо похожие женщины Зилова составляют единое целое — как некие инварианты одной и той же судьбы, исходное обстоятельство которой — любовь к Зилову. А дальше — сад расходящихся тропок. Но в перспективе любой уготована публичная доля. Вера способна стащить штаны с любого «алика», но заходится в конвульсиях, когда слышит о невесте Зилова. Поблекшая, терпеливая Галина (Снежана Петрова) перед тем, как покинуть Зилова, появится в рыжем парике и обтягивающем красном платье, будто воплощая непристойные фантазии героя. Влюбленная Ирина с готовностью назначает себя на роль жертвы, и поэтому в финальной сцене в «Незабудке» ее беззащитное полудетское тело оголяется Зиловым на поругание, выставляется напоказ, как арт-объект. Даже Валерия — жертва, и ей приходится раздвигать ноги перед Кушаком, чтобы спасти проштрафившегося Саяпина.

Композиция, действие, образность

Бутусов пропускает пьесу Вампилова через Кустурицу. Есть соблазн определить изобретательность, причудливость образов как качество сознания главного героя. Тем более что и согласно пьесе — перед нами череда флешбэков, его воспоминаний. Но здесь фантазмичность — скорее, качество режиссуры разворачивающегося перед нами представления. Разнузданная фантасмагория, карнавальность образов заставляет вспомнить «8 1/2». На это ощущение работают и неразличимая привлекательность женщин, их взаимозаменяемость, и визуальная многомерность, вариативность сцен (раз за разом проигрываются разные версии похорон Зилова с надгробными речами и безутешными подругами).

Отказывая Зилову в праве на второй план, на какое бы то ни было духовное измерение, Бутусов структурирует действие как цирковое шоу. В первом действии на арене резвились коверные и кувыркались акробаты, во втором — идут номера посерьезнее. Формальным предлогом для перемены служит сообщение о смерти отца Зилова. Бурлеск, кипучая энергия первого действия сменяются предельной визуальной рельефностью, стерильной красотой второго. Мизансцены напоминают череду стильных музыкальных видеороликов. Если первое действие неслось стремительным потоком, то во втором возникают отдельные, предельно выразительные в своем лаконизме картинки-сегменты.

Здесь на заднем плане появляются величественные силуэты животных: олени, волки, гуси. Не то цирковой зверинец, не то недостижимый зиловский охотничий рай, в чем-то ироничный, поскольку силуэты — не более чем фигурки в тире. Здесь Зилов отстреливается от врагов с помощью подающей патроны Ирины. Здесь Зилова погребают под горой цирковых опилок. Все это — в предвкушении последнего «смертельного номера», который Зилов таки провалит.

Некоторыми коллегами был отмечен бесконечно длящийся финал спектакля, или даже набор финалов (в чем-то отменяющих друг друга). Фокус в том, что эти финалы — фальшивые. Зилов берется за ружье, но понятно — только и ждет, что его кто-нибудь остановит. Однако вместо этого группа зрительниц в трауре, все девушки Зилова, с обаятельным хладнокровием «ассистируют» ему. Одна с любопытством подглядывает в предсмертную записку, другая с укоризной показывает замешкавшемуся герою на часы (мол, пора уже), и, наконец, Галина услужливо подпирает туфелькой ножку расшатанного стола, чтобы был упор для ружья.

Бутусовский герой, однозначно, не застрелится. Ему отказано в этом праве. В сущности, он и так мертв. Композицию буквально закольцовывает бортик собираемой на наших глазах цирковой арены, внутри которой, напялив цирковой мундир, энергично вышагивает, дирижирует невидимым оркестром Зилов. Финал открыт, show must go on, Зилов will survive. И, пожалуй, ничего безрадостнее, чем это механическое перпетуум-мобиле, не придумаешь.