Лестница Ламарка

На подвижной лестнице Ламарка
Я займу последнюю ступень.
Мандельштам

а поле битвы — сердца
Достоевский

Обыкновенная довольно захламлённая комната, освещенная парой икеевских свечек на столе, ночным маревом города, переменчивым светом рекламы на доме напротив. Входит Таня. Вносит из-за двери пыльную стремянку, ставит её посередине, поднимается и начинает без особенной сноровки ввинчивать лампочки, немного путаясь в проводах плеера. Всё это время она напевает, явно не слишком сосредотачиваясь на смысле, например, такое:

…Доктор дал приказ
Написать рассказ:
Кто я — кукла или фрик?
Но вряд ли я смогу,
Ведь я всю жизнь бегу
От Мальвины к Лиле Брик.
И пусть во мне поёт
Сердце мимо нот:
Я ни при чём — оно само.
И пусть живут во мне
Лезвие и нерв.
Dolce vita never more
(Группа «Ундервуд»).

Из-за кровати, за которой стоят какие-то коробки, уже давно неуклюже вылез Юра, несколько запылившийся. Он не знает, что предпринять и действует нелепо: подходит к лестнице и поглощёно вглядывается в лицо Тани. Таня долго не замечает его из-за плеера и из-за того, что смотрит вверх и свет слепит глаза. Потом, конечно, всё-таки замечает. Громко вскрикивает, теряет равновесие, чуть не падает с лестницы. Юра удерживает её. Теперь Таня стоит на верхней ступеньке и в испуге смотрит на него. Он держит её за щиколотки.

Таня (машинально; искренне). Спасибо! (Пауза).

Юра (оправдываясь). У вас там звонок не работает. Веревочкой обмотан. Поэтому я открыл своим ключом.

Таня. В смысле отмычкой что ли? Я закричу — соседи сбегутся: тут прекрасная слышимость. (Говорит, а сама, щурясь, всматривается в него)

Юра. Что да, то да.

Таня (опомнившись). Отпустишь, наконец? Чего ты так смотришь?

Юра. Я? Я удивился, увидя вас так вдруг… (Подбирая слово). Оторопел.

Таня. Почему ты так говоришь? У меня от света эти круги до сих пор зелёные перед глазами. Но мы ведь не знакомы? Хотя такое знакомое лицо… Почему о-торо-пел?

Юра. Узнал. Не сразу, но узнал.

Таня. Да где ты меня видел?!

Юра. На портрете. (Виновато). У вас там фотографии лежали на столе — я искал… искал одну вещь и увидел портрет.

Таня. Так, всё хватит. Отпустите. Так. Тоже мне чудо: похожа на собственную фотографию! Теперь отойдите на пять шагов. Ещё! вон туда к самому окну. Руки вверх поднимите и стойте. Ничего смешного — не шевелитесь. (Юра выполняет все её указания, Таня спускается, собирает стремянку и, прикрываясь ей, как щитом, отступает к двери — спиной, не выпуская его из виду).

Юра. Я и не смеюсь. Но вы не должны меня бояться — я всё объясню. Да мне кажется, вы и не боитесь…

Таня. Вы залезли в комнату воровать и стали рассматривать мою фотосессию. Думаете, правдоподобно? Или… вы что за мной следили?

Юра. Нет, не фотосессию. Только один портрет.

Таня. Какой? Почему один? Что за портрет такой? (Уже забыв об осторожности, Таня подходит к столу, где лежат довольно шаблонные фотографии). Ну! Так какая из них? Что ли вот эта в купальнике?

Юра. Её там уже нет. Дело в том… в общем, и правда украл.

Таня. Покажи!

Юра. Можно? (имея в виду поднятые руки).

Таня. Да, да, показывай! (Подходит к нему. Юра достаёт портрет (неожиданно бесхитростный)). И что здесь? Что? (С мольбой, едва ли не со слезами в голосе) Что ты видишь?

Юра. Лицо у вас здесь такое, как будто… такое, ну… Я думал: неужели и на самом деле бывает?

Таня (Замирая). И что?

Юра. Сначала сомневался. (Пауза). А потом разглядел. Теперь уже точно. (Говорит это с какой-то братской нежностью, смотрит в глаза бесцеремонно. Пауза.)

Таня (Затаив дыхание). А какое?

Юра (долго смотрит на неё смущённо). Ну такое… это… грустное…

Таня (Выдернув из его рук фотографию). Так, всё! «Грустное!». Скажи, пожалуйста, кто ты такой?

Юра. Ну… в общем-то это просто мой дом; моя комната. (Продолжает разъяснять, потому что его не останавливают) Я здесь живу. Жил. Можно? (Роется в сумке). Она досталась мне от родителей (протягивает паспорт). Юра. И здесь должны были оставаться мои вещи…

Таня. Почему же ты не сказал сразу? Так тебе некуда идти! А я тебя вором! Тетка твоя хороша: «да, записано на племянника, но не волнуйтесь, его выпустят не раньше, чем через год»… Я сняла у неё комнату. А почему Юра? Здесь написано Георгий.

Юра. Пока Юра.

Таня (продолжая рассматривать паспорт). Ох ничего себе, а я думала тебе лет восемнадцать. Извини…те.

Юра. Ничего, говорите как вам удобно.

Таня. Ладно, тогда и ты на ты. Таня. Ты, наверно, устал? Надо, наверно, что там, чаю? А ты случайно не сбежал?

Юра. Нет. Я-не-сбежал. Меня отпустили. Я ответил на все вопросы теста, я сказал им, что мир создан Богом, федеративное устройство нашей страны не тирания, и таблица Менделеева истинна.

Таня (искренне). Сложный тест.

Юра. Я признан нормальным. Моя нормальность о-сви-детельствована. Я имею полное право вернуться домой. Ой… простите. Не подумайте, я вас не гоню. Но что же нам делать?

Таня (вдруг заметив беспорядок, начинает его разбирать несколько сконфуженно). Я тебя на улицу, ясное кино, не выгоню. А ты меня? (Юра смущённо бубнит что-то, что должно означать «как можно?»). Кровать у меня… у тебя довольно широкая. До утра можно потесниться. Что ты так смотришь?

Юра. Вы не опасаетесь оставлять на ночь незнакомого человека?

Таня. Да что же я не вижу, что ты приставать не будешь? Ну не смотри так. Не обижайся. Ну хочешь, скажу тебе: я, на самом деле, так обрадовалась, что ты никакой не вор! Мне было бы страшно жалко. (Смеётся внезапной наивной откровенности). Если хочешь, можешь первым в душ пойти. Там уже свободно обычно после двенадцати.

Юра. Нет, Таня, я хотел бы… Слушайте: мне правда очень нужно найти то, что я ищу. Две вещи. Не могли же, в самом деле, их выбросить!

Таня. Вещи? Нет, вещей не было. Была какая-то странная шту…

Юра. Где она?!

Таня. Не переживай, сейчас найдём. Куда-то я её задвигала… Сейчас вспомню.

(Таня начинает искать по углам, Юра теряет терпение, тоже ищет, всё разбрасывая. В процессе поисков Таня пытается «занять» Юру).

Я у тебя месяца полтора всего тут живу. Как в Москву приехала только в хостеле всё — восемь человек в комнате. Работу искала. И нашла поблизости как раз. В клубе тут одном. Но, знаешь, мне не понравилось. Только три вечера поработала и решила: всё, не могу. Ничего такого особенного, но как-то… Зато вот комнату удалось снять… Знакомый один помог немножко; как раз в клубе познакомились; но он хороший. Он говорит, я дура, что ушла. Но я решила: лучше пока сигареты в промо-акциях раздавать; правда. Не знаю, что дальше, но пока так. На гонорар вот фотосессию сделала, разношу по агентствам, и, знаешь, я уже почти прошла кастинг на одно дефиле. Последний тур остался.

Юра. Гм.. (После небольшого молчания). Если полтора месяца назад, приборы были на месте, вы же их не выбросили?

Таня. Что? Нет, конечно, нет. Постой, погоди-ка. О, да вот же эта штука. Вся в целости. Только запылилась немного. (Выдвигает немыслимое нагромождение реторт)

Юра. Осторожней!

Таня (следом выдвигает вместительный бокс). Ещё это. Только оно было заперто…

Юра (весь уходит в осмотр реторт). Вы можете идти в ванну, Таня. Я не буду ложиться. Мне нужно поработать. Я постараюсь вам не помешать. Пожалуйста, идите.

Таня нехотя, не найдя предлога, чтобы остаться, уходит. Юра отпарывает от обшлага подкладку, достает ключ, открывает бокс. Осматривается, куда бы поставить агрегат. Смахивает со стола ворох фотографий.

Юра (сердясь на себя, бормочет). Как некстати. (Начинает нервными, но верными движениями ладить друг к другу реторты). Чёрт его знает, не окислились ли за полгода реактивы. А главное, чёрт его знает, смогу ли я держать себя под контролем, чтоб не вышло, как в прошлый раз, чтоб опять не сорваться. Как минимум не кричать. Надо ждать, пока заснёт. Интересное кино: дефиле. Де-фи-ле. Туда же! Рот что ли себе перед экспериментом заклеить? Тогда из-за стенки психбригаду вызвали, а тут прямо в одной комнате… Некстати, эх, как некстати!

Входит Таня

Таня (виновато и, кажется, врёт). Там ещё занято. А ты мне расскажешь, что это? Я смотрела и не могла понять. Похоже на кальян. Вернее, на… шесть кальянов.

Юра. Ну… можете считать, что это и есть — шесть кальянов.

Пауза. Таня стоит поодаль, смотрит в спину Юры, пытаясь сообразить, что бы сказать.

Таня. А ты… Может, ты мне дашь покурить?

Юра. Тебе??? (Резко оборачивается).

Таня. Мне. А что?

Юра смотрит ошалело, начинает ходить по комнате, почти бесцеремонно берет её за подбородок, ещё раз вглядывается в глаза, потом опять на портрет.

Юра. А это ведь мысль!… Ты не пила сегодня? Не беременна? Не простужена? Температура тела в норме? Нет, нет, исключено! Хотя это, конечно, было бы в каком-то смысле выходом.

Таня (почти напугано). Ты чего так? Я же не маленькая. Наоборот. Совершеннолетняя. Да все нормально будет. Или у тебя мало? Тебе жалко что ли? Так я заплачу. Немножко потом…

Юра. Так, так, но, видишь ли, могут быть некоторые последствия; осложнения. Все это еще не вполне… А, чёрт, если ты и правда согласна, давай! Может быть, так и надо. Может, тебя прямо судьба ко мне занесла.

Таня. Правда??

Юра. Короче, раз ты сама вызвалась, добровольно, я готов рискнуть. Да, готов. Да, готов. Только так: выполнять все, что я тебе говорю. Курить будешь одна (закладывает вещество и раскочегаривает аппарат). А я все время буду рядом.

Таня. Да ладно, давай вместе.

Юра. Дышать будешь очень размеренно. И главное: смотри мне в глаза, когда куришь, смотри неотрывно, и тогда велика вероятность, что я… ну скажем, буду тебя сопровождать.

Таня. А что это?

Юра. Я назвал его Алеф. Я сам синтезировал это вещество.

Таня. Сам?

Юра. Четыре года работы. Чуть из аспирантуры не выгнали. Вернее, выгнали… но уже потом. Уже после того, как в сумасшедший дом забрали. Держи.

Глубокий вдох. Пауза. Глубокий вдох.

В клубах облака впоследствии роятся существа.

Таня. Как будто вдохнула… закат. Закатные облака над морем — те что как… размотанные клубки жемчужин — знаешь? (Пауза). Когда увидела тебя в первый раз, в этих радужных кругах мне показалось, что у тебя в глазах столько тишины — будто стану глохнуть, если слишком долго засмотрюсь. Я теперь поняла (тогда просто почувствовала, а теперь поняла): это оттого, что твои глаза такие видели чёрное молоко, которое разлилось для кота, приходящего пить свежий сон. Я скоро тоже увижу его. Сон слепого сновидца. Корм для аспидного кота, как тень, отбрасывающего змеиную кожу на сердце…

Юра судорожно записывает ее слова или свои выводы на оборотных сторонах фотографий, попадающихся под руку

Юра. Пожалуйста, дыши ритмичнее. И ничего не пропускай. Говори. Не кружится голова? Ты можешь сейчас ещё раз вдохнуть и сделать паузу на полминуты. Пока нахлынул простой бред, но этот шквал, как балласт, поможет в падении.

Таня.
Эта тень оплетает кольцом

После глубокого вдоха (она как будто произносит слова, которые сами приходят к ней)

тени литер
всё пикируют в шахту души.
Не терновник. Террариум «выть» и
«быть» равнозначны. И шип
тянет лапу.

Юра.
Лиловый? Багровый?

Кто-то.
Вроде острова. Оси. Осы.
Осознания. Острова. Ора. Одряхления.
Одури. Óдра.

Таня.
Осознания. Острова. Ора. Одряхления.
Одури. Óдра.
В это «О» я лечу, будто в прорубь.
Или в чрево кита. Эта зыбь…

Юра.
Тяжело только в первом эподе.
Не кричи. Ты смотри на часы:
три сеченья, и зона озноба
истончится.

Кто-то.
И стон мчит лучи.

Таня.
Золотые кнуты для сеченья
золотого подали? Усыпь
свою голову тленом и тленьем
и спасёшь себя от седины;
и забвенья.
Откуда
во мне эти слова? И глаза?
Эта дымка вуалью глазетной
затянула, а видно ясней,
чем в три года я видела Солнце.
Но как больно смотреть…

Юра судорожно протягивает Тане трубку, чувствуя, что она стала «выпадать». Она вдыхает ещё раз.

Юра.
Из-за ветра.
Ты летишь очень быстро.

Таня вдыхает. Юра растворяется в дыму, уходит, или его увлекают.

Офицер.
Я с ней
полетел бы хоть в пасть Вельзевула!

Таня.
Извините?..

Офицер.
Прощенье просить
должен я. Явь зевнула,
задремала, ослабила прыть; или нить
поводка (мы ведь все как мартышки —
дрессированных чёртиков строй),
и приснились мне вы. Передышка!
Генерал, ты хоть завтра построй
все полки, все когорты,
в каре
состриги нас под ноль
и на плаху. В ногу, хором, в расход, на заре —
не взропчу, не посетую,
коль
перед смертью так ясно, так близко
видел ангела.

Таня (смотрит на его георгиевский крест).
Вы тот поэт?

Офицер.
Нет, вы льстите мне!.. Все здесь «поэты».
Наша муза приходит с косой
и водой из речонки близ Леты
в старой фляжке. Такое крещенье.
Но, помилуйте, я сам не свой:
не позвал вас к костру! В угощении
из приправ лишь песок и репей,
но вам будут так рады!
Так рады!

Другой офицер.
Не искал бы я лучшей награды.
Не побрезгуйте вы и испей-
те и эти напитки. Вот фляги:
чай и спирт — чем богаты.
Прошу.

Третий офицер.
Здесь туманы бывают, как вата.
Сыро в общем, конечно. И шум…

Четвёртый офицер.
И как доски земля. И коряги
«обнимают» вас вместо жены.

Второй офицер.
Вы пугаете гостью. Не стоит.
Здесь пристойно. Вы слишком нежны.
(шёпотом)
По невесте он стонет…

Неловкая пауза.

Таня.
А где мы?

Третий офицер.
Речка здесь называется Ипр.

«Звук лопнувшей струны»

Третий офицер (озираясь).
И видал я местечки почище.

Первый офицер.
Да, такая дыра здешний мир,
что никто про него и не…

Четвёртый офицер.
Тише!

Второй офицер.
Прилетели. Летят.

Четвертый офицер.
Как чумы,
мы вас ждали, канальи.

Второй офицер.
При даме!

Четвёртый Офицер.
Наплевать.

Третий офицер.
Этот гул, этот гул…

Первый офицер.
Вам бы спрятаться где-нибудь…
Вам бы… здесь не быть.

Кто-то.
Ка-ра-ул…. карауууул…

Гул самолётов; облако меняет цвет, становится жолто-зелёным: это газовая атака. Иприт. Таня стоит в оцепенении (по всему чувствуется, что физически вреда ей здесь ничто не может причинить). Вокруг паника. Офицеры скоро скрываются в дыму — видны только силуэты, слышны голоса. И где-то в тумане со всё нарастающим нахальством выделывает глумливые коленца непонятно откуда взявшийся Арлекин.

Кто-то.
По машинам!

Второй офицер.
Маши нам — на счастье.
на удачу. Над гробом маши —
этим цинковым дымом мы всласть
наглотаемся; вдосталь. И вши
передохнут. Досада.
Не застать нам победы такой.

Кто-то.
Будет ад. Это облако яда!!!

Другой.
Это яд. Будет облако ада.

Колыбельный голос.
Был живой, а теперь упокой.
Вам покой. Вы не лейте
и не пейте отравленных слёз…

Четвёртый офицер (кричит куда-то в ответ).
Не волнуйтесь, не слёзы, а гной
льёт из глаз; и из ран. Прокололись,
как мозоли, нарывы. И пёс
с этим всем.

Колыбельный голос.
Это тихая сонная повесть.
Не кричите, не плачьте — зачем?
Взрывов нет — лишь минутные корчи.
Сон придёт и залижет всю порчу.
Будет сон — ты не вой. Упокой…

Таня не может больше выносить происходящее, закрывает уши и кричит. К ней подбегает Арлекин (в сутолоке с него падает шутовской колпак). Он пытается заставить Таню замолчать. Облако «рассеивается».

Боб. Э-э-эй! Тише! Да что здесь за балаган?? (Трясёт за плечи. (Боб в эпатажной, эксклюзивной одежде; с яркими волосами, в цветных очках)).

Юра. Что вы делаете?

Боб (через плечи Тани). Ты кто такой?

Таня. Боб? Это и правда ты?.. А зачем?

Боб. Вопрос на пять баксов, Линда. Пришёл к тебе после смены. Так иногда случается. Ты не замечала?

Таня. Юра… как же это?.. а что с ними стало?.. Их можно спасти?

Боб. Что это за клоун?

Таня. Надо вернуться и спасти их. Зачем я стояла, как замороженная? Надо было делать хоть что-нибудь. Мы можем вытащить их? Позвать на помощь?

Боб (бросает Таню и хватает Юру). Тогда ты объясняй, что здесь творится. Приступай.

Таня. Да не трогай его!

Боб. А попустилась? Повторяю вопросы. Раз. Что за клоун? Два. Что творится? Allez.

Таня (говорит быстро, чтоб покончить с формальностями). Познакомься. Юрий. Великий химик. Доказал, что таблица Менделеева верна.

Юра. О господи, да не то.

Таня. И совершил ещё что-то. Невероятное.

Боб. Загоняешься.

Юра. Нет, не стоит. Преждевременно. Не надо бы пока…

Боб. Сейчас тебя не спрашивают. Ты по делу будешь рот открывать.

Таня (оттесняя Боба от Юры и ненавязчиво Юру загораживая). А это Боб. Мой брат.

Боб. Фак. Ну так и запишем.

Таня. Он работает тут неподалёку. Иногда заходит и сейчас уйдёт. Бобби, я ведь редко у тебя о чём-нибудь прошу, правда? А вот теперь прошу: уходи. Мне нужно, чтоб ты немедленно, слышишь, немедленно ушёл.

Боб. Так. Так. (Заставляя себя стать предельно спокойным). Начнём с «неподалёку». Это ты живёшь неподалёку. От vip-клуба «Эпикуреец», где я работаю. На бульварном кольце живёшь на минуточку. И произошло так волшебным образом потому, что я тебе согласился одолжить денег, чтоб снять эту комнату. А с какого такого ахтунга я это сделал? Не потому ли, что мне удобно заходить сюда временами? А ты меня гонишь…

Таня. Замолчи!

Юра. Таня, это не брат, да?

Боб. Допер! И какая Таня? С какого перекура ты опять этим чмошным именем представилась?

Таня. Настоящим.

С одной стороны в стену начинают стучать соседи.

Таня (автоматически переходя на шёпот). Прекрати оскорблять меня. И Юру. Как ты можешь так говорить?.. Юра имеет право тебя выгнать. Он хозяин этой комнаты.

Боб. Хозяин комнаты? Отлично, сестричка! Ты пошла в гору. Я могу только поздравить тебя с таким выгодным знакомством. Только вот, девочка моя, не ты ли говорила, что хозяин комнаты сидит в психушке? Забыла? Нестыковочка. Что он чёртов шизофреник, дебилч и идиот, и не выйдет ещё года три.

Таня. Он не идиот!

Юра. Да, понимаете, я …

Таня. И он не сбежал.

Боб. Тогда я чего-то не врубаюсь, дети мои.

Юра. Видите ли, Бобби…

Боб. Для тебя, дружище, пока вы ещё не обвенчались, только Боб — извини.

Юра. Да, так вот, я совсем не шизофреник, просто в результате одного не совсем удачного химического опыта я немного заболел и некоторое время действительно был несколько болен. А теперь вполне здоров. Меня выписали. Только, видите ли… я волнуюсь… Есть повод волноваться. Мы здесь проводили один эксперимент…

Боб. Офонареть. Это я заметил.

Юра. И если всё так оставить, то могут быть нехорошие последствия. Негативные. Нужно в течение десяти минут принять… ну противоядье — чтоб вам было понятнее. Вам правда надо уйти.

Боб. Ну, чувак, поздравляю, ты меня реально удивил. Только терпение моё — всё — кончается.

Таня. Время, время уходит.

Юра. Надо возвращаться. Таня!

Боб. Фак. Эту куклу зовут Линда. И, если на то пошло, у меня на неё некоторые планы. И я на неё, скажем так, потратился. А тут являешься ты, весь в белом прямиком из дурдома, и эксперименты с ней проводишь. И она, оказывается, согласна. Ты не врубаешься, что ещё пара таких загончиков, и ты у меня этот дым, которым всё здесь загажено, будешь глотать, пока весь воздух не прочистишь.

Юра (машинально). Он так не очистится.

Боб. Че-го??

Юра. Вы не понимаете, что очень рискуете. Время дорого. Если сейчас же не продолжить, всё пойдет прахом. Линда!

Таня. Не называй меня так.

Юра. Таня, надо вернуться.

Боб вот-вот сорвётся

Таня. Боб, пожалуйста, не бей его, пожалуйста, дай я тебе два слова скажу. Два слова, а потом всё решишь. (Торопливо шепчет ему на ухо). Послушай, теперь начистоту: он удивительный… офигенный химик, он сделал такой наркотик, о котором тебе и не снилось. Я такое чувствовала…

Боб. Ты не заговаривайся. Чувствовала она! Почему-то когда я тебе дунуть предлагаю, ты всегда отказываешься.

Таня. Ты же слышишь, он говорит, что мне будет очень плохо, если я не приму противоядие. Я боюсь. Пожалуйста, оставь нас сейчас в покое, поезжай к себе. Поезжай. Пожалуйста. (Пауза). Ну ты что думаешь, он мне нравится?

Боб. Охуела?

Таня (после небольшой паузы). Ну вот видишь. А я его потом уговорю, чтоб он дал тебе много этого Алефа, и ты его продашь у себя там в «Эпикурейце» клиентам за бешеные деньги. Как там? Эксклюзив.

Боб. Нормальная? Чтоб я таким людям какую-то сомнительную хрень втюхивал?

Таня (с расстановкой). Мне кажется, прямо в эту минуту ты теряешь свой золотой шанс, за которым всю жизнь так гонишься.

Боб (после минутного колебания Юре). Так, ты, человек из пробирки, план меняется. Давай ей своё противоядие, и сделай мне сейчас то, что курила она. Я должен знать, что за товар. Только без фокусов. Если дело — считай, тебе повезло. Буду твоим хм… продюсером. Ты без меня на такой рынок сбыта в жизни не выйдешь.

Юра. Это не товар. Это не товар. Это не товар.

Боб. Вот придурок.

Юра. Впрочем… Сейчас… сейчас… минуточку.

Боб. О, вот это уже ближе.

Юра. А вот, курите это. Вдыхайте неглубоко — потихоньку. Вдох-выдох. Вот так.

Боб. На что будет эффект похож? (Начиная вдыхать).

Юра. Боюсь, что ни на что.

Боб. Всё-таки идиот.

Юра. Я пока буду готовить для Тани.

Боб. Её зовут Линда. (Довольно быстро скрывается в клубах дыма).

Таня. Ну, скорее, пожалуйста!

Юра (после паузы). Ты сказала ему, что это наркотик.

Таня. Пришлось. Ну поскорей. И объясни, как мне вытащить их? Ты дашь мне для них противоядье?

Юра. Ты не поняла. Тебе им всё равно не помочь. Они погибли сто лет назад. Считай, что ты видела миражиКак ты там говорила: тени на твоё сердце… Но вернуться всё равно надо.

Таня садится на пол в изнеможении.

Юра (после паузы). Ты правда думаешь, что это наркотик?

Таня. Они всё равно перед глазами. Прямо вот так — всё время. И нельзя помочь…

Юра. Это не наркотик. Тебе.

Таня. И я вернусь на поле, на котором их тела?

Юра. Нет, этого не будет. Будет что-нибудь другое. Таня, время уходит. (Он подсаживается к ней, аккуратно обнимает её и протягивает трубку). Послушай, другого выхода нет. Ты же сама согласилась. Обязательно надо ещё. Тогда-то я и смогу помочь тебе.

Таня. Да?

Юра. Да.

Таня. Как хорошо это звучит: «я смогу помочь тебе; тебе помочь…». А им очень больно было от этого газа?

Юра. Очень. Сто лет назад. Постарайся не думать об этом сейчас. Ну! Не затягивай.

Таня долго смотрит на Юру. Берёт у него трубку, вдыхает.

Таня. Объясни мне.

Юра. Что?

Таня. Куда ведёт пропасть, в которую я падаю?

Юра. Разве ты не чувствуешь сама?

Таня. Мне чудится, что через жерло вулкана я лечу… в сердце мира?

Юра (довольный; жестом напоминает Тане о трубке). А точнее?

Таня. В себя? Но разве во мне это? (Ещё раз вдыхает). Во мне может отыскаться многое, слишком многое: зимняя скука приморской деревни, стук поездов по ночам, шипы акаций, запах загара, мглистая пыль, белые яхты на горизонте (далеко — далеко — далеко!), заплаты красивых журналов под партой (шуршащая пестрядь), белые катера, не останавливавшиеся у нашего пирса никогда; засоленные изумруды бутылочного стекла, белые пароходы (как ракушки с нездешней жизнью), скелет маяка, тело дельфина, выброшенного на камни, белые скутеры, что, носились над водами; грубые руки того человека, хребет обрыва, монетка в воздухе — прыгнуть не прыгнуть — и стук, стук, стук; другие грубые руки, едкий запах колючего щебня, боль в глазах от ускользающих, рыбьим жиром и солнцем намазанных рельс (вены страны, по которым иные добирались до сердца). Стук моего поезда. Само сердце. Каменное. Каменное. Каменное. Рельсы теперь никуда не скользят. Уперлись в асфальт. Тупик. Та монетка в памяти, перед глазами. Отчего не орёл? Лунный отблеск веселья на горлышке разбитой… жизни(?). И подкожная жажда выйти из круга грубых рук впереди. Вот, что можно было бы встретить. И всё это понятно, подъемно, так…

Юра. Заурядно?

Таня. Да. Да! Заурядно. Но откуда

этот кратер безудержной боли,

это дым, этот мир, этот Ипр?

Как всё это во мне?

Юра. Пока лучше не думать. Не думай.

Таня. Как всё это во мне? Как все это во мне? Как все это во мне?

Юра. Так, хорошо. Я объясню, пока есть время (автоматически переходит на холодный лекторский тон). Коротко: ты проваливаешься в себя через кратер, в который можно упасть, благодаря Алефу. Сейчас пролетаешь по тем местам, где уже была в прошлый раз. Это безопасно. Там внутри у нормальных людей завесы, пласты боли — самые густые трудно преодолеть — ускорение, которое позволяет развить Алеф, недостаточно. В обычной жизни они заблокированы, но когда летишь, ты застреваешь в них, как в растянутой паутине. И они отбрасывают тебя назад (это и случилось с тобой у внутреннего Ипра). Поэтому одного приема Алефа недостаточно. Эти плотные пласты можно пробить с двух раз. Пока впадина, которую ты пробила при падении, не затянулась, тебе надо опять упасть, и тогда прорыв произойдёт и ты полетишь дальше, до следующей преграды. Теоретически рассчитать, за сколько облако затягивается, невозможно. Это зависит от коэффициента ранимости испытуемого.

Таня (оцепенело, эхом). Ис-пы-туемого… испы-ту-емого… (пробует слово на вкус).

Юра. Первый кордон муки у меня и у тебя воплотился в образах Первой мировой войны.

Таня (автоматически). Почему?

Юра. Можно сделать предварительный вывод, что он един для всех современных европейцев, подходящих для эксперимента. Первое зверство новейшей цивилизации. Как это в тебе? Видно, твоим мёртвым дельфинам не перевесить предсмертных судорог миллионов, даже если о них не пишут в глянцевых журнальчиках под партой… Извини, я просто нервничаю. Короче, теоретически я рассчитал, что особо плотных сгустка боли два. В этот раз ты должна преодолеть первый и пробить брешь во втором. В таком случае, в третий раз, добив его, ты, наконец, провалишься в себя.

Таня. И что тогда?

Юра. Сейчас об этом говорить ещё рано. Тебе надо сосредоточиться на втором облаке. (Пауза). Я не знаю, какое оно. В прошлый раз произошёл срыв, я не выдержал — но это от того, что я ставил эксперимент на себе, а нужен контроль извне. У тебя получится лучше.

Таня (после паузы, разбито). Ты сказал, что помогаешь мне! Сказал, что поможешь, а сам готовишь новый заслон боли. Как я выдержу? Почему ты так?

Юра. Таня, это для науки. Если б ты знала, что ты для меня делаешь! Ты просто подарок. Идеальный испытательный объект.

Таня (эхом). Объ-ект.

Юра. Ты спасаешь моё открытие. Это неоценимо. Да не бойся. Я же рядом. Я буду с тобой.

Таня (спокойно). А не надо, знаешь.

Быстро вдыхая остаток дыма, Таня отворачивается и крепко зажмуривается. Юра вскакивает, подбегает к ней, заглядывает в лицо, но уже поздно.

В туманной Лете Андромаха — жена Гектора и Фетида — мать его убийцы — столетьями полощут одно огромное полотно. Таня пока в тумане.

Фетида (в туман).

Сын, помнишь, взрывались кровавыми маками
язвы на теле врага?
Вздувались вражды почки.
Лопалась кожа. На стенах плакали.
Помнишь, песка пурга?
Взвивалась дорога, весь мир стал обочиной,
а след от тела за колесницей
в клубах илионской пыли —
единственной сутью, единственной былью,
сушёным притоком Стикса?..

Андромаха (в туман).
Гектор, ты знаешь, теперь Земля —
вся, как твоё тело.
Маками рвутся не раны: в морях —
с гору размером галеры,
в воздухе — крылья икаровы и
искристая плоть между крыл:
падают оземь и карою, и
даром небесных горнил…

Фетида.
Держала тебя за яблочко пятки,
ты весь молоком стал, оно же — сердцем, —
центром мишени будущей.
И было целым. И мир был в порядке:
почти ещё не истерзан;
не вынуты души, не съедена суть вещей…

Теперь всё иначе: вещей требуха
скормлена птицам кладбищенским,
птиц отстреляли и от греха
съели на пире нищенском.

Андромаха.
Слова в пустоту, зыбь на воде —
их к устью река утащит,
илом осядут незнамо где,
кто-нибудь станет умащивать
им моё сердце для новых ростков
боли.
(Пауза)
Что ж, ave боль! Болотное зло удобрений.
(Фетиде) Ахилл не услышит, не сбросит оков
могильных — не трать песнопений.

Фетида (в ответ).
Я б не хотела, чтоб пали оковы —
не надо бы этого вовсе:
если б Ахиллу бомбы их новые
с гневом его и гордостью,
тело Земли пылало б уже
в костре погребальном последнем.
Агонию длить он не стал бы и жертву
в дым обратил бы бесследно.

Андромаха.
Впиваются в Землю, пьют её кровь
люди, как насекомые.
В синей броне воротничков —
закованные, раскованные.
(Пауза; эхом)
В белой броне воротничков —
закованные, раскованные…

Фетида.
Беспомощны все, как те, кто тогда
лил слёзы со стен потоками…

Андромаха.
Да будет свидетелем это вода:
беспомощней нас! Как только мы
смоли б отомстить…

Фетида.
Подумать кто б мог:
живого везут через Лету.

Харон на пароме везёт связанного Боба, мычащего и вяло пытающегося вырваться. Таня его не узнает.

Фетида (оживленно).
Харон, ты веслом его! И итог
судьбой предначертан…

А где ты
его раздобыл?

Андромаха (иронично).
Silencium!

Таня.
Зачем вы? Живого ведь можно спасти!
Вы как-то черствы… в вашей Греции.
Как будто вас холод какой-то настиг…
Я прыгну за ним.

Андромаха.
Прости?

Таня (упрямо, на ходу).
За ним.

Андромаха.
Это Лета. Ни пруд, ни затон:
нельзя в неё просто нырнуть.

Фетида.
Пусть прыгает. Смысл прибудет потом.
Пусть прыгнет! Пусть прыгнет!

Андромаха (Фетиде).
Не пόлно ли гнуть
идею с купаньем. Приелось.
(Тане)
Не прыгай. Вода для тебя здесь — яд.
Напрасная дерзость и смелость.

Лодка проплывает мимо них, Боб смотрит на берег бессмысленным взглядом; дрожит

Таня.
Здесь яд? Для меня? Столько яда…
(Глядя на Боба, смирившись, безвольно)
Его бы согреть…

Андромаха.
То забота наяд —
тебе волноваться не надо.
(Пауза)
Он вскорости канет на дно.

Таня (сокрушённо).
Как две королевы на поле одном.
В вас белого столько… И снега.
Куда мне теперь? По какому пути?

Фетида.
Здесь или там?

Таня.
Что?!

Фетида (с безжалостной иронией).
Да ничего. Где ты хочешь идти?
Волнуют вопросы побегов?
(В ответ на вопрошающий взгляд)
По-бе-гов. Куда убежать: от себя ль
по жолтой дороге глянцевой,
к себе ли — туда, где даже скребя,
зубами дверной панцирь,
в ворота не влезешь… Впрочем…

Таня.
Я просто хочу отсюда уйти.
Я просто застряла. Очень
устала. Запуталась…

Фетида.
Выход найти
так просто. Как кануть в Лету.
Ты… прыгни.

Таня.
Вот так в ядовитый поток?

Фетида.
Без яда здесь выхода нет.
У яда есть выход. И есть итог.
И он не смертелен. Верь.

Андромаха.
Не верь. Это мания.

Фетида.
Берег — порог
памяти мира. Дверь.

(Приближается к Тане, говорит гипнотически)

Туда окунись — окунёшься в память,
забвеньем пренебрежёшь.

Андромаха.
Послушай, не дай себя затуманить!

Фетида.
Исчезнет невежества брешь или ложь —
затянется памятью времени.
И тени! Великие тени падут
На сердце. Скрестятся на гребне и…

Таня.
И это поможет мне? И я уйду?

Фетида.
Единственный выход. И там тебя ждут.

Андромаха.
О да! Тебя выбросит — словно батут,
как катапульта камни те.

Таня.
Обратно?!

Андромаха.
Ну да, вероятно.

Таня в последний раз окидывает взглядом Облако № 2 и обречённо уходит в туман. Слышен плеск от шагов по воде.

Андромаха (Фетиде, зло).
И где-то снаружи её найдут,
придавленной болью, без памяти.
(Пауза)
Расстреленной болью из памяти.
(Пауза)
Всю в струпьях от яда памяти.

Фетида (веско).
Приникшей к источнику памяти!

Слышится громкий всплеск воды. Затемнение.

Таня с влажными волосами сидит на полу и дрожит. Юра укутывает её одеялом, как укутывают жертв катастрофы в американских фильмах.

Юра. Это фантастика, это прорыв! Ты преодолела тот рубеж, перед которым сломался я, перед которым случился срыв. Как же прекрасно, что ты оказалась у меня в комнате! Всё теперь последний рывок. Но я не боюсь: ты справишься. Пора рассказать тебе…

Таня (бесцветно). Знаешь, когда увидела тебя, вскакивающего на пошатнувшуюся лестницу в нимбе зеленого круга, смотрела и не верила глазам. Стало ясно, что ты единственный уведёшь меня с той дороги, на которую всё так настойчиво сносило. Что ты послан мне, чтоб спасти от этой чёртовой шелухи. У меня ведь не было впереди ничего, кроме этой пустой жизни, я не знала, что бывает ещё (хоть и чувствовала: что-то бывает). Я приехала сюда из своей приморской глуши за этим нереальным блеском, который так долго слепил мне глаза белизной проплывающих мимо пароходов. Думала, что увижу удивительных людей, пьющих настоящую жизнь через широкую соломинку, а увидела… да что там… Но меня уже, как под парусом, несло по этому пути… Ты бы мог в несколько движений оборвать шпангоуты; нити марионетки. А ты сплел из них паутину; удавку для меня. Что мне делать с тем многовековым грузом страдания, которое ты мне открыл? Как мне нести его теперь? Куда нести? Все пути отрезаны. Тонущий остров.

Юра. Я помогу. Это пройдёт… Но, Таня, послушай, как ты говоришь! Это успех, несомненный! Разве прежде ты могла здесь так говорить? Ты действительно вынесла оттуда знания. Это феноменально!

Таня. Я увидела тебя и думала, когда ты осмелеешь немного, скажешь, что мне не в чем себя укорять. И что у меня есть другой путь, я могу отыскать его и выбрать. А ты просто взял и разбил меня — как мамину вазу. Что теперь делать с этими проклятыми прόклятыми осколками? Годными только вены резать. Ты столько вогнал в мое сердце. Как мне выключить, то кино, что крутится у меня перед глазами? Моё сердце так отяжелело… Оно растерзано, как пятка Ахиллеса — центр мишени. Его, как яблоко, изъели гусеницы этих чёрных танков. Как пирсинг, противопехотные мины — железная начинка, и сколько бы ни вгрызались в него саперы остриями своих лопат, этих паразитов теперь не извлечь. Разве только взорвать, обратив чёртово сердце в кровавую кашу… Оно истоптано кирзовыми сапогами, как поле.

Юра. Таня!

Таня. Конечно, тебе это удобно. С таким тяжелым сердцем я упаду хоть куда.

Юра. Да не так!

Таня. А скажи мне, в чём суть эксперимента? Вместимость? Ёмкость? Тебе интересно, сколько чужого страдания можно в себе уместить? (Пауза). Испытатель — это от слова пытка. И ты хороший палач. Королевский палач… Сейчас мне кажется, что надо было принимать предложение королевского шута и жить на его нитях… Постой… а где же шут? Где Боб? (оглядывается, видит его лежащим в углу). Что ты с ним сделал?

Юра. С ним всё нормально. Я же дал ему Алефа. А у него заслоны боли, ясное дело, очень тонкие. У него там вообще почти пусто. Вакуум такой. Вот и летит так долго, не останавливаясь. Скорей всего, он испытывает самые приятные ощущения. А впрочем… может, и подзастрял где-нибудь.

Таня. «Подзастрял»?!! Немедленно буди его! Ему вообще не надо там быть. Даже шут не заслуживает участи подопытной крысы.

Юра. Таня, милая, столько слов!.. Он будет нам мешать. Осталось совсем немного… решающий этап.

Таня. Мешать нечему. И нечего решать. Ты немедленно его разбудишь, и вы оба уберетесь отсюда вместе. Завтра я соберу вещи и уйду. Тогда можешь возвращаться в свой дом и водить сюда подопытных крыс под свою дудочку. Но мою жизнь ни один из вас больше не будет пачкать: ни чёрными планами из дома красных фонарей, ни белым дымом из дома жёлтой скорби. Буди его, или я стану кричать, и соседи во второй раз вызовут тебе психбригаду.

Юра. Я не знаю как.

Таня. Хватит врать. Уже достаточно.

Юра. Ну могу тоже водой полить?

Таня. Тоже? Водой? Водой?? И это твоя наука? Ты даже не озаботился тем, как выводить человека из своего транса! Постой! Вода. Там, на пароме! Ведь это был он…. (С негодованием отворачивается от Юры, пытается будить Боба).

Юра (Робко, силясь пробиться к ней). Таня… Таня. Наверно, поздно уже, но мне важно, чтоб ты знала: я и хотел сказать тебе всё это, когда увидел. Ну про путь и всё такое. Но, Таня… (Садится рядом с ней, пытается встретить взгляд, не сумев, тоже начинает автоматически хлопать Боба по щекам и прочее) я же не просто так, я учёный. Пойми: у меня есть шанс спасти не только тебя — всех — ты слушаешь? Всех, кого ещё можно, а потом, когда усовершенствую препараты, может быть, и вовсе всех! И я знаю это, а знать это нелегко. Послушай, же, это самое главное. Алеф — ерунда, Алеф — просто способ передвижения. Но есть ещё «зуб дракона». Смертоносное оружие, которое всех спасёт. И мне нужно только испытать его; посадить в почву. Засеять поле. Ты должна засеять своё поле.

Таня. Ты ненормальный? Просто ненормальный — да? К чёрту! Я ничего не стану. Мне не нужна новая тяжесть в сердце. Я и с этой не знаю как жить. Он проснётся — ты уйдёшь. Вы уйдёте. Он просыпается.

Юра. Минуту. Одну минуту. Просто послушай. Всё не так. Я тебе ВСЁ расскажу. Знаешь такое: «бог с дьяволом борются, а поле битвы — сердца людей».

Таня. Догадываюсь.

Юра. Да! Какая умница теперь. (А то «де-фи-ле»). Это ведь не просто слова. Знаешь? Ведь узнала, чувствуешь. Теперь чувствуешь. Всегда чувствовала — со своим орлом, со своей решкой… Поле битвы — сердца. Это самое важное: я придумал оружие, которое поможет богу.

Таня. Ты бредишь!

Боб (сквозь морок). Э-э-чёрт……

Юра. Ерунда! Возможности науки почти безграничны. Её поэзию не сдержишь в клетке Таблицы Менделеева.

Боб. Чёрт. Чёрт. Чорт…

Юра и Таня по-прежнему на полу рядом с Бобом.

Юра (все более торопясь). Я, может, и хотел бы спасти тебя одну. Отапливать твоё сердце своим дыханием. Но и это полумера. А я придумал, как убить чорта. В каждой душе, которая того стоит. Не делай вид, что не понимаешь! Убить! Я создам новый биологический вид: человека без чорта в сердце. Ещё один последний шаг, и ты взойдёшь на вершину Лестницы Эволюции. Станешь первым представителем новой, лучшей расы…

Таня. Да как же ты мог?! Да это… это фашизм какой-то, в конце концов!

Боб (выбрасывает руки и хватает Юру за горло). Вот теперь ты за всё получишь, психопат.

Таня. Не надо!

Боб ((он уже вскочил) избивает Юру неторопливо и сладострастно). Ты, тронутый, запомни: это моя девчонка, и я ей в голову лазить не позволю. Я в неё слишком много бабла вбухал, и мне нужна компенсация. Дивиденды.

Юра (с надеждой). Я заплачý вам, как только смогу!

Боб. Не от тебя, придурок! Тебе со мной век не расплатиться. Мне заплатит тот старый денежный мешок, который на неё запал. С которым она, когда перестанет ломаться, станет жить. Слышишь, Линда? Уверяю тебя: ты теперь у меня очень скоро перестанешь ломаться!

Боб. Тебе и не снилось, сколько он мне отстегнёт за то, что я к нему её приведу. Пока ты, придурок, будешь валяться на больничной койке и пускать слюни — а это просто гарантирую, — пока денежный мешок делает деньги, я буду трахать её каждый день в квартире, которую он для неё купит. И загонять её брильянты иногда. Не забудь об этом в своей дурке!

Юра. Она… она тебе не… объект желания! Таня, разве бы ты согласилась? Ты же не объект!

Таня (она давно уже смотрит в пространство, не слушая). Как видишь, я на это и не соглашалась. Что будет если чорт умрёт?

Юра. Что? (Он рванулся к ней с неожиданной силой).

Боб. Ты, кретин, ты ещё трепыхаться будешь? Сейчас… (Прижимая Юру к полу, окидывает взглядом комнату и видит рядом край чего-то белого в расстёгнутой сумке Юры, достаёт, чтобы привязать его, понимает, что это смирительная рубашка).

Таня. Если умрёт чорт в моём сердце?

Боб. Так он всё-таки сбежал! Сбежал из психушки. Ты знала? Сволочь, сбежал! Козлище!

Таня. Если убить чорта?

Юра (теперь почти не сопротивляется тому, что Боб надевает на него смирительную рубашку и привязывает к ножке кровати). Разве это можно рассказать? Ты же всё сама понимаешь.

Боб. Заткнись.

Юра. Если удастся убить чорта во многих сердцах, человечество станет другим. Третьей войны не будет. Ядерных взрывов…

Боб. Алло, девушка, подскажите телефон психиатрической больницы. Любой. (Он уже привязал Юру и звонит по телефону).

Таня (почти бесцветно, обращаясь в никуда). В сердцах затянутся язвы траншей, раны окопов? Всё зарастет, затянется плющом (вереском, медуницей)?.. И минное поле станет просто полем?

Боб (в трубку). Подождите, я записываю.

Таня. И не нужно будет выбирать дорог — поле: дорога повсюду, дорога всё? В этом суть твоего эксперимента?

Боб. Да.

Юра. Да! Это я тебе и хотел рассказать. Ведь стоит, игра свеч, стоит, а?

Таня. Я не знаю. А ты оставил мне выбор? Я всё равно с этим грузом не выживу. Так уж лучше, наверно, принести пользу твоей науке. (После паузы) Тебе.

Боб. Алло, здравствуйте, это психбольница?

Юра. Я же говорил, что ты идеальный объект исследования!

Таня (грустно усмехаясь). Ты говорил ещё, что я — не объект.

Боб. У меня в доме ваш сбежавший… клиент. Совершенно точно знаю. Он сам признался, что сбежал…

Таня (всё решив). Как?

Юра. Упасть на дно сердца, и посадить зуб дракона. Технически — белый порошок из правого отделения ящика — весь без остатка. А потом Алеф в третий раз. (Переходя на восторженный шёпот, боясь спугнуть). Да?? Да?? Ты правда сделаешь? Я заложил дозу. Найдёшь меня потом? Обещаешь? Ничего не бойся. Возможно, будет больно, но твой чорт умрёт. Умрёт! (веселясь дурацкой мысли). Будет мёртвый чорт.

Боб. Записывайте! Спасопередоновский 9, квартира 23. Коммуналка, приедете — позвоните мне по этому телефону. А, не определился? Пишите: 8-915-078-33-11. Да, 11. Я открою — чтоб соседей не будить. Хотя это, наверно, уже не получится. Не за что… не за что.

Пока Боб говорил, победоносно расхаживая по комнате, Таня, конечно, подошла к ретортам незамеченной, проглотила белый порошок, закурила Алеф, и всё ушло в туман.

Вместо него, облака, полное затемнение. Чернота. Скрип снега, бельканто, тишина, тишина, оранжевый всполох. Далёкий раскатистый звук взрыва. Потом звук далекого большого пожара — он не стихает на протяжении почти всей следующей сцены. После того, как свет взрыва озаряет обыкновенную комнату, освещение больше не меняется. Таня лежит на полу, Боб склонился над ней, беззвучно зовёт.

Таня. Боб?

Боб. Девочка моя! Какого ты опять стала это курить? Ты так кричала — я за тебя испугался.

Юра. Как? Таня, Таня, как??? Получилось? Таня? Ну говори: он умер? Чорт? Таня! Оружие сработало?

Таня (Бобу). Ты знаешь… меня теперь и саму начало бесить это имя. (Юре) Слушай, называй меня всё-таки Линда.

Юра. Что там произошло?

Линда. Что ты на меня так смотришь? (Встревожившись). У меня что тушь размазалась? (Подбегает к зеркалу, убеждается, что с лицом всё в порядке, но увлекается своим отражением, красится гораздо ярче). Бобби, милый, я не хочу ждать врачей. И я не хочу больше здесь оставаться. Все вещи провоняли этим дымом! (Переодевается. И правда всё больше становится похожа на куклу). Я не хочу больше здесь жить, хоть и могла бы (когда его увезут и комната освободится). Боб, мне всё осточертело. Я согласна. Дурой была, что отказывалась. Не сердишься?

Боб целует её и кружит.

Боб. О, моя девочка, давно бы так!

Юра. Таня… Всё рухнуло?

Линда (Бобу). Мне отчего-то стало так легко. Знаешь, мне, кажется, никогда не было так легко. Так круто! Сейчас поедем к тебе, утром купишь мне новую одежду — чтоб не стыдно было с тем встретиться. Я бы ещё в солярий сходила. И в этот, как его, в спа.

Юра начинает кричать и пытается биться головой в стену. До стены далеко.

Юра. Как я мог не предвидеть этого? Смертельное оружие. Нет победителей в третьей войне. (Воет). Они погибли оба!..

В батареи стучат соседи и орут что-то — с обеих сторон.

Боб. Эй, заткнись, или сейчас вырублю!

Линда. Ну тише! (с кокетством). Ти-ише…

Линда подходит к нему, Юра сразу замолкает и не отрываясь смотрит в её глаза, как будто пытаясь прочитать в них диагноз.

Линда. Мне жаль тебя, но за каким фигом ты сбежал и почему соврал мне? Так не делается.

Юра (раздражаясь от безысходности). Да не сбежал я! Выпустили. Просто смирительную рубашку списанную у санитара купил.

Линда. Скоро запустят обратно. Я же деньги заплатила за эту комнату твоей тётке, между прочим, за месяц вперёд. Так не делается! Правда, для меня это теперь гроши. Мне всё равно.

Боб. Если не хочешь встречаться с врачами, пошли.

Линда. Спускайся, я заберу буквально пару шмоток и догоню.

Боб испытующе смотрит на неё и понимает, что и правда может идти.

Боб. Жду на улице.

Уходит. Линда действительно начинает собирать вещи.

Юра. Развяжи меня. Пожалуйста. (Горько и едко). Хотя бы в благодарность за то, что с моей помощью определилась со своим путём.

Линда (секунду думает, потом присаживается перед ним). Да мне, собственно, нетрудно. Ты же больше не будешь барагозить, да?

Юра (бессильно). Картонная… Картонные глаза. А была же! Что я сделал с тобой.

Линда. Ещё чего! Расфантазировался. Ты меня и пальцем не трогал.

Юра (вероятно, плачет). Выжженная земля. Выжег твою землю… Ядерный взрыв, уничтоживший всё живое. Голое поле. Теперь голое — хоть катай в бетон…

Вдалеке звучит гул сирены скорой помощи или полиции.

Линда (безоценочно). О, сирены завыли.

Юра (смотрит ей в глаза, просит прощения). Я хотел сделать из тебя высшее существо, а сделал человека с пустошью вместо сердца. Сколько таких вокруг, с каждым годом всё больше. И ты как все. Кубарем вниз по лестнице эволюции. Как все. Как все они, эти.

Линда. Господи, да не причитай ты; не гони… Реально придурок. А, чёрт, всё из-за тебя: сломала ноготь.

Пауза. Она со скорбью рассматривает испорченный маникюр. Потом смотрит на Юру, но он уже отвернулся. Линда берет сумку, в которую сложила несколько вещей и уходит, не оглянувшись. После паузы Юра в своей забрызганной настоящей кровью белой рубашке с волочащимися по полу рукавами, подходит к столу и находит среди фотографий тот портрет. Смотрит на него, целует, оставляя красный след, прячет за воротом. Переворачивает бокс, поддевает ножиком двойное дно, высыпает какой-то порошок и, выплюнув окровавленный зуб, порошок глотает. Пауза. Взгляд Юры падает на свечку — он усмехается, оборачивается на звук сирены, льёт в руку жидкий парафин, мнёт, затыкает им уши. К гулу сирен примешивается Сирен пение. И звучит уже очень громко.

2011 г.