Александра Лаврова

Голос Володина

Володинский фестиваль «Пять вечеров», придуманный в Санкт-Петербурге, на родине драматурга, сочетает концептуальную продуманность и камерность. Это сочетание редкостное. Придуман фестиваль изящно, красиво, театрально, при этом его отличает живая и вместе с тем деловая атмосфера, отсутствие пафоса, ненавистного Александру Моисеевичу, уже возникшие за шесть лет традиции и постоянное — от фестиваля к фестивалю — прирастание смыслов, расширение программ. В общем, дело живое, хорошее и побывать в Петербурге в эти февральские дни было приятно.

Сначала про традиции. Фестиваль проходит в течение пяти вечеров — вернее, дней, потому что, кроме показа отобранных спектаклей, включает в себя обсуждения и общение. Начинается он маленьким спектаклем в фойе — в этот раз в фойе Большого театра кукол, предоставившего свои сцены для вечерних постановок. Здесь был выстроен буфет и буфетчица Клава продавала по ностальгическим советским ценам бычки в томате, бутерброды с килькой и вареной колбасой, сырки «Дружба», разливала лимонад, сок из трехлитровых банок и, конечно, водку. (Поиски аутентичных или хотя бы близких по вкусу и внешнему виду продуктов осуществляются организаторами фестиваля по всей стране в течение года. Кроме того, в набор фестивальных подарков входят чекушка с изображением Володина и рюмка с его афоризмом: «Не могу напиться с неприятными людьми».) Клава ругалась (ее роль исполняла на этот раз очаровательная аспирантка СПбГАТИ Виктория Аминова — в белом фартучке и накрахмаленной наколке, румяная белокожая брюнетка с острым язычком), отказывалась брать рубли и требовала мелочь без сдачи, настырные пытались пролезть без очереди, принципиальные требовали точности в дозировке, очередь кипела праведным гневом. Зрители не только выпивали и закусывали — некоторые серьезно затаривались и относились к происходящему не как к перформансу, а вполне искренне — как к благодатной халяве. Некоторые включались в игру, вызывая восторг и ненависть очереди, — например, режиссер Сергей Федотов из Перми, после выпадов которого Клава, чтобы прийти в себя, выставила табличку «Ушла на базу». Буфет жил своей жизнью в каждый из пяти вечеров, а в финале фестиваля, после его закрытия, несколько Клав побежали по залу с подносами, обнося не только первые, но и последние ряды.

На фестивале каждому из участников вручается бронзовая скульптурка печального А. М. Володина работы Резо Габриадзе. Такими же фигурками награждаются актеры, некогда сыгравшие в легендарных постановках его пьес. На этот раз фестиваль рукоплескал Ларисе Малеванной и Эре Зиганшиной — первым Катям в постановке «С любимыми не расставайтесь» Геннадия Опоркова. Планировалось, что это произойдет на сцене Балтийского дома, бывшего Театра им. Ленкома, где родился и игрался этот спектакль. Фестиваль представлял там «С любимыми…» Ярославского театра им. Ф. Волкова, не вписавшийся в БТК по причине гигантской декорации. Но Лариса Малеванная получила своего Володина в БТК — это уже «перформанс» наших варварских дней: народную артистку, опоздавшую на вручение из-за пробок, не пустили со служебного входа некогда ее родного театра. Не узнали. Да, собственно, не знали. А позвонить организаторам, чтобы справиться, хамски отказались.

Собственно, одна из целей фестиваля — чтобы помнили и знали. Поэтому в обсуждениях здесь вместе с известными критиками — Еленой Горфункель, Надеждой Таршис, Марией Смирновой-Несвицкой, Мариной Дмитревской, художественным руководителем «Пяти вечеров», — принимают участие их ученики, студенты-театроведы, которые к тому же выпускают фестивальную газету «Проба пера».

В последний день фестиваля 10 февраля — обязательная поездка на Комаровское кладбище, на могилу Александра Моисеевича, ведь это день его рождения. Там, в тишине, среди заснеженных елок, рождаются самые нежные мысли и слова.

О новшествах. В этот раз ежедневно работала программа читок новой драмы «Первая читка», сменившая существовавший ранее драматургический конкурс. Логично, чтобы на Володинском фестивале впервые звучали пьесы молодых драматургов, которым во все времена трудно пробиться на сцену. Поскольку директор «Пяти вечеров», московский режиссер и театральный педагог Виктор Рыжаков, активно работает с новой драмой, выбор участников был понятен. Куратором программы выступила Кристина Матвиенко, петербурженка, теперь живущая и работающая в Москве. Пьесы прочли Михаил Дурненков, Юрий Клавдиев, Вадим Леванов, Ольга Погудина, Павел Пряжко, Ярослава Пулинович. В Питер приехала и группа поддержки, в том числе Вячеслав Дурненков и Максим Курочкин, активно принявшие участие в обсуждениях, не обошедшихся без скандала. Это — отдельная история, требующая отдельного разговора.

О проблемах. Их, как всегда, много. Прелесть фестиваля предопределена тем, что он создан людьми, которые любят и знают Володина, которые лично причастны к его жизни и творчеству. Поэтому в нем звучит нота почти семейная, трепетная, которой заражаются люди, приехавшие со стороны. Им становится стыдно амбиций, пристрастий, громких слов и резких жестов. Даже эпатажникам новодрамцам. Приехавшие либо становятся своими, либо больше не приезжают. Но люди, которым стыдно, плохо умеют добывать деньги. Спасибо комитету по культуре Петербурга и спонсорам, не жалеющим средств на бычки в томате. Конечно, хотелось бы, чтобы народу приезжало больше и театры могли оставаться на все пять вечеров — сетования, общие для всех фестивалей. Притягательность Володинского велика: «за свои» сюда добрались молодые критики из Нового Уренгоя, Нижневартовска и Москвы. Но существует и не имеющая отношения к финансам проблема — осознанное или неосознанное стремление ограничить фестиваль «своими». «Своим» друг с другом и так хорошо, они точно все про Володина знают.

Собственно, проблема есть и стилистическая, одна, но большая. Читая тексты Володина, мы воспринимаем их как актуальные, однако постановки часто способны поколебать это ощущение — на сцене Володин кажется устаревшим. Найти ключ к его пьесам сегодня трудно. Современным зрителям советские реалии непонятны, многие вещи без адаптации кажутся нелепыми. Путей решения в основном три: последовательное ретро, полное осовременивание и совмещение того и другого. Все мы увидели на фестивале.

О спектаклях. В этот раз в программе был только Володин (в прошлые годы еще и драматурги, близкие ему по интонации). После фестиваля прошли гастроли любимого в Петербурге Новосибирского городского драматического театра п/р С. Афанасьева. В фестивальной афише спектаклей было шесть. Три постановки пьесы «С любимыми не расставайтесь» (Москва, Ярославль, Хабаровск), две — «Пяти вечеров» (Омск, Димитровград). Несколько особняком оказались «Две стрелы» Пермского театра «У моста», в постановке которых Сергей Федотов представил первобытных людей как животную протоплазму, из которой только начинает рождаться индивидуальное сознание и самосознание. Так «Две стрелы», не помню, чтобы ставили. Но интересная заявка потонула в физиологизме. Люди-звери, ходившие на полусогнутых, по определению, должны были сразу шагнуть к осознанию зла и силы как необходимых основ власти. Для пробуждения любви и поэзии места в концепции как-то не хватило.

«Пять вечеров» в Омском Пятом театре поставил режиссер Константин Рехтин, руководитель Северного театра им. М. Ульянова (город Тара). Он ввел фигуру рассказчицы, обрамив новеллы-вечера появлением Дворничихи — Елены Тихоновой. Встречи Тамары и Ильина воспринимаются в результате как часть мифологии Петербурга. Новый персонаж — женщина странная, немного сумасшедшая — не из «поколения дворников и сторожей», а принадлежащая гораздо более раннему времени, когда в дворниках служили бывшие дворяне или — после войны — потерявшие все блокадницы. Дворничиха существует перед сценической площадкой, перемещаясь вдоль рампы, она читает стихи и фрагменты прозы Володина, в том числе про женщин, которые от усталости сходят с ума, ей режиссер передает даже свои собственные воспоминания (и, надо сказать, они не диссонируют с володинским текстом). Учившийся в Ленинграде и подрабатывавший дворником, Рехтин вкладывает в спектакль очень личное. И это ощущается, это невозможно не оценить. Может быть, Дворничиха даже и есть Тамара, ожидание которой ничем не увенчалось — во всяком случае в финале она проходит через сцену, на которой замерли Тамара и Ильин, уже в качестве не просто рассказчицы, а равноправного действующего лица. Все бы хорошо, но Елене Тихоновой не хватает юродства — неизбежного спутника резкой смены социальной парадигмы. Слишком уж она возвышенная для дворничихи, которая, между прочим, весь день занимается тяжелой физической работой, от которой и правда впору сойти с ума.

Не знаю, задумывалось ли так или получилось против воли режиссера, но спектакль этот про невстречу. Центральный сценографический образ Ольги Веревкиной — трубы отопления, радиаторы, которые проходят прямо между комнатами Тамары и Славика. Они — символ тепла, к ним устремляются иззябнувшие герои погреться, но они же лишают жилье уюта, напоминают о подвале или чердаке. Главный в этой истории — Ильин Сергея Зубенко. Актер не имеет ничего общего с привычным в этой роли благородным героем. Этот Ильин, без всяких сомнений, прошел не только войну, но и лагеря. Крепкий, невысокий, усатый балагур, конечно же, остался в Воркуте не из-за закона «минус двенадцать», а по доброй воле. Здесь жизнь не заладилась, а там он начал с чистого листа и стал своим. Именно как свой, в свой мир он приходит в подсобку к Зое (Анастасия Лукина), которая в первой сцене была романтическим образом в струящихся одеждах, в подсобке же обнаружила хищноватую жизненную укорененность. Тамара — Лариса Антипова — осталась звездой, какой была в юности. Высокая, красивая, в изящной шляпке и пальто, идеально сшитых по моде тех лет и безукоризненно сидящих на ней, как на манекенщице, которой восхищается Зоя. Тамара, как спящая царевна, будто бы и не работала все эти годы на «Красном треугольнике», выпускавшем, между прочим, галоши и резиновые сапоги. В актрисе хороша эта «замороженность» красоты, робость перед возможным счастьем. Но ей не хватает темперамента, широты внутренних движений. Недаром почти все ее ключевые слова, проникнутые драматизмом, транслируются в фонограмме либо даже переданы Дворничихе. Приманенный воспоминанием о красоте, Ильин никак не может приладиться к этой Тамаре, в которой не осталось жизни. Конечно, эта Тамара ни в какую Воркуту с ним не поедет. А реальная альтернатива ей — Катя Елены Заиграевой, воплощение жизни, готовности к деятельной любви. Роль горячей, яркой Кати — большая удача молодой актрисы. Именно рождение любви Кати и Славика (Евгений Фоминцев, пожалуй, слишком раскован для того целомудренного времени, впрочем, органичен и обладает юмором) — наиболее яркий и сложившийся сюжет спектакля. Очень удачны сцены Ильина и Кати, которые сразу чувствуют расположение друг к другу: Ильин ушел из жизни, где мог стать ученым, интеллигентом, в жизнь простую и грубую, но настоящую; Катя, работающая на телеграфе (надо слышать, как меняется ее голос, когда она объявляет переговорные кабинки, — в нем знание того, как надо, следование неким шаблонам, но и осознание своей значимости), хоть и отстаивает важность своей работы, но, полюбив Славика, примеривается к перемене участи, делает выбор.

В этой «сочиненной» театром истории артисты хорошо чувствуют время действия, в целом силен элемент стилизации, много достоверных деталей.

Театр «Подиум» из Димитровграда Ульяновской области и вовсе показал спектакль-ретро. Руководитель театра, режиссер и сценограф «Пяти вечеров» Владимир Казанджан оформил сцену настоящей мебелью того времени, ширмы, салфеточки, постоянно включенная радиоточка, приемник в комнате Славика — все настоящее. У Тамары тепло и уютно. Похоже, Ильина — Сергея Борисова потянуло от разбитной пышнотелой Зои (Светлана Купкина невероятно органична, играя сердобольную бабу-продавщицу, этакую Клаву) не столько к Тамаре, сколько в ее дом, где он был счастлив. Войдя к Тамаре, он с каким-то душевным вожделением, трогательным восторгом рассматривает фотографии на стенах, комод, стол… С. Борисов — харизматичный актер, высокий, красивый, немного даже барственный. Его Ильин тоже прошел лагеря, но сохранил интеллигентность, которую привычно прячет, когда надо предстать рубахой парнем. Тамара Ольги Троицкой все эти годы ждала Ильина, это видно сразу, как только она раскрывает паспорт ночного визитера и у нее подкашиваются ноги. Актриса играет очень деликатно, но точно передавая душевные изменения привыкшей к одиночеству женщины, дождавшейся своего единственного. Играет женщину простую, изработанную, но молодящуюся — она отнюдь не звезда, но меняет туфельки и наряды, правда, юбка чуть узковата и коротковата, а оранжевый берет слишком вызывающ. Видно, что Тамара в юности тянулась за Ильиным и в определении «звезда» — явная ирония, она была и осталась мастером «Красного треугольника». И все же счастье возможно — эти одинокие души, как цветы, распустились навстречу друг другу. А когда появляются смешные, очень жизненные Катя и Славик (Ирина Коноплянова и Алексей Алещенко) вообще возникает эффект «кинохроники» — так абсолютно молодые актеры чувствуют дух эпохи и существуют в ее атмосфере. Очень хорош Тимофеев — Владимир Лившиц, который явно пленился простой душевностью Тамары (кстати, и в омском спектакле образ Тимофеева — Николай Пушкарев — и его отношения с Ильиным и Тамарой убедительны).

Все три спектакля по пьесе «С любимыми не расставайтесь» — кардинальные попытки уйти от привычной жизнеподобной эстетики, в двух спектаклях действие перенесено в наше время.

Молодой режиссер Вероника Родионова (Центр драматургии и режиссуры А. Казанцева и М. Рощина, Москва) и Сергей Пускепалис (Ярославский академический театр драмы им. Ф. Волкова) видят врага любви в публичности, невозможности частной жизни, наступательной пошлости большинства (оба не сомневаются в истинности любви Кати и Мити и тут с Володиным не спорят). Действительно, надо согласиться, что параллель убедительна: сегодняшнюю тусовочность можно уподобить советской прилюдности существования, наступление поп-культуры — советской идеологии. Режиссеры по-разному трактуют суд: у Пускепалиса судья в мантии в начале действия проходит через арену-сцену, чтобы скрыться от глаз зрителей и подавать голос через динамик — она являет беспристрастный глас народа, а может быть, и некий высший глас — ирония по поводу того, что сегодня псевдосудебные заседания стали телевизионными шоу, не прочитывается, суд вершится серьезно. Родионова более последовательна. У нее суд — такое же откровенное шоу, как и бег в мешках. Весь окружающий Катю и Митю мир — тотальное шоу, беззастенчивое, безликое, засасывающее вынужденных существовать на миру героев, чтобы нивелировать их индивидуальность, убить, уничтожить. В глубине сцены располагаются белые врата, ведущие в мир, в другую реальность. Они распахиваются для того, чтобы выпустить музыкантов и актеров-статистов, играющих по несколько ролей, агрессивно наступающих на любящих, отрывающих их друг от друга, как толпа карнавала.

У Пускепалиса массовик-затейник облачен в костюм Супермена, неловко обтягивающий его дородную фигуру, а «отдыхающие» санатория начинают комические шумные пробежки по сцене, не слишком вписывающиеся в происходящее, задолго до предфинальных сцен. Все участники бракоразводных процессов постоянно находятся на сцене, сидя за столиками, как в кафе, их сценки разыграны замечательно, но существуют каждая отдельно, сама по себе. Квартира Кати и Мити обозначена подиумом посредине. На спинке каждого стула зрительского амфитеатра размещена фотография в полный человеческий рост. Фотографии — на куполе выстроенного на большой театральной сцене павильона, фотографии — в зале, за его пределами. На снимках — герои спектакля и просто какие-то молодые люди «из жизни». Зрители, таким образом, по-видимому, должны ощущать свою включенность в разыгрываемые события. (Но, увы, порой ощущают себя плоскими безжизненными изображениями.) У Пускепалиса суета противостоящего героям мира однозначно пошла и неприглядна. У Родионовой все сложнее. У нее герои погружены в изощренную эстетику публичного искусства. Главный шоумен в ее спектакле и есть судья. Владис Гольк играет существо странное, инфернальное, недаром он влетает на сцену на канате, а за спиной у него крылья — то ли ангельские, то ли дьявольские. Это искуситель, душа и певец мира суеты, конферансье из «Кабаре» Боба Фосса, виртуозно меняющий обличья и разыгрывающий перед Катей и Митей глобально-индивидуальное представление, борясь за их души, пропитывая отравой кабаретной красоты. Судья преображается в других персонажей — например, в женщину с перегородкой — белокурый парик, очки, чемодан на колесиках, безумно-жеманные манеры. Кощунственно? Такой щемящий образ! (Так он и играется по традиции у ярославцев — Галина Крылова с полусумасшедшей потерянностью и покорностью рассказывает Кате и Мите свою абсурдную историю, а после, со слезами на глазах, осознает весь ужас содеянного, когда, с громом порушив наконец деревянную конструкцию и найдя за перегородкой умершую сестру, выносит на сцену… фотографию.) Кощунственно. Но вот незадача — в окружении фотографий не страшно. В окружении фантомов, которых порождает Гольк, кровь леденеет в жилах, но яд прекрасной пошлости покоряет сердце. А потому так важно и радостно, что лица Кати (Мария Матто) и Мити (Валерий Панков) остаются осмысленными и чистыми, выхваченные из суеты пятнами света. Что молодые актеры протягивают через всю эту безумную суету нити любви, почти физически ощутимые, и все главные слова их герои произносят «в стилистике» чистой правды.

В ярославском спектакле какая-то «скользящая», устраненная из происходящего Катя — Александра Чилин-Гири, впрочем, сильно сыгравшая финал, и несколько инфантильный Митя — Илья Коврижных, который, впрочем, замечательно оживляется в сценах с Ириной — Мариной Жемчуговой. Мне кажется, роль Ирины, во-первых, замечательно придумана режиссером — наивные, несовременные слова, которые не могут быть произнесены современной девушкой всерьез, становятся уместными в устах нелепой, хоть и молодой, но старомодной, явно засидевшейся в девицах офисной служащей. Во-вторых, М. Жемчугова находит идеальное соотношение характерности и искренности, условности и правдивости, иронии и серьезности. Вообще, в этом образе все точно и убеждает, хотя порой доведено до абсурда: позвонив Мите на мобильник (!), Ирина поет ему любовную песню, аккомпанируя себе на аккордеоне! Сцена несостоявшейся измены вызывает гомерический хохот зала, сменяющийся неподдельной грустью. В такой же степени точна найденная мера условности в сцене супругов Керилашвили (Алексей Кузьмин, Юлия Знакомцева). Думается, именно такого оттенка гротесковости не хватило другим исполнителям.

«С любимыми не расставайтесь» Хабаровского ТЮЗа в постановке Константина Кучикина — спектакль ностальгически нежный, проникнутый молодой энергией и по-настоящему трагический. Его герои и актеры, их играющие, молоды. Режиссер точно определяет время и место действия — на баннере мы читаем: «Камчатка 68». На ставках — реклама аэрофлота и прочая наглядная агитация. Актеры разыгрывают часть сцен с помощью кукол, трогательных человечков с головками-болванками (надо сказать, что Кучикин использовал их еще до Руслана Кудашова и совсем иначе — у него куколки не обезличены, а скорее напоминают младенцев, у которых все впереди). В центре сцены — помост-комод, который служит площадкой для кукольных сцен, на его лицевой части развешаны предметы кукольного быта: рамы окошек, крошечный велосипед, цинковая ванночка. Художник Андрей Непомнящий дотошно создает подробный мир для жизни маленьких человечков и вольготный простор для беспечных молодых людей, любящих попеть и потанцевать. И поиграть: «девочки» — в кукол, «мальчики» — в самолетики или подводную лодку, словом, в войнушку. Вечная проблема — разные игры мальчиков и девочек, мешающие им договориться. А между Катей и Митей — кукла белой вороны (кто же еще — любящие, как не белые вороны в толпе?), которая пытается их примирить. А может быть, белая чайка. Ведь рядом — океан. Именно на пляже знакомятся кукольные герои (песок, грибок от солнца, волной вздымающаяся легкая ткань). Именно туда, в холодный океан, поплывет обезумевшая от страха за Митю кукла Катя. Именно из его волны сделает мгновенным ловким движением Медсестра (Дарья Добычина) подвенечное платье для Кати, ставшее ее саваном — прокричав свои последние слова «Я скучаю по тебе», кукла Катя улетит в небытие, и Медсестра аккуратно скатает маленький матрасик на игрушечной кровати. Ласковая, кокетливая, сексапильная в своем белом халатике, стильно танцевавшая со всеми и постоянно присутствовавшая при происходящем — такая хорошенькая Смерть среди живых. Впрочем, она вовсе никому не враг, так, наблюдатель, изредка из любопытства вступающий в общую игру и даже сочувствующий героям. (Дети ведь и в больницу любят поиграть, и в дом…)

В этом спектакле нет персонифицированной злой силы, которая губит любовь. Просто любовь — такое хрупкое чувство, что, чем она совершенней, тем легче обречена погибнуть. Она разрушает себя сама — в этом и трагизм разминовения предназначенных друг другу, единственных друг для друга людей. Катя — Елена Колесникова — жизнерадостная красотка, она не сразу понимает, что не сможет жить без Мити, но чем больше старается веселиться, тем напряженнее ее улыбка. Митя — Андрей Сергеев — глубокий, задумчивый юноша, он будто несет внутри какую-то тайну и, заглядывая в себя, с удивлением ее в себе обнаруживает. Начинается спектакль с того, что Катя-Колесникова завораживающе медленно подходит к газовой плите, стоящей у левого портала, медленно зажигает газ и ставит на огонь чайник. Заканчивается тем, что к плите подходит Митя-Сергеев, зажигает огонь и не может поставить чайник, садится рядом на стул и замирает. А в промежутке было много веселья. Вот только жизнь пролетает так быстро и так бездарно.

Фестиваль пролетел быстро, но не бездарно. И, на удивление, в самых, казалось бы, взаимоисключающих спектаклях прозвучал голос Володина.