Виктор Борзенко

Возродить дух Володина
Интервью с Мариной Дмитревской

10 февраля исполняется 90 лет со дня рождения замечательного драматурга Александра Володина, автора множества пьес и киносценариев. Особенно памятны зрителям его «Пять вечеров», «Старшая сестра», «Осенний марафон», «Дочки-матери», «Дульсинея Тобосская». После смерти Володина главный редактор «Петербургского театрального журнала» Марина Дмитревская стала хранителем памяти драматурга: издала два сборника воспоминаний, организовала театральный фестиваль, написала о нем несколько статей, а в преддверии володинского юбилея ответила и на вопросы «Релги».

— Марина Юрьевна, замечательных драматургов, которые не так давно ушли из жизни, множество: Горин, Розов, Арбузов, Казанцев… Почему родилась идея создать именно Володинский фестиваль?

— Хороших драматургов много, а Володин — один, и если прочерчивать линию отечественной драматургии ХХ века, то она очевидна: Чехов — Володин — Вампилов. Дальнейшее пока — молчание. Мы дружили с Александром Моисеевичем последние десять лет его жизни (случайно оказались вместе в театре, он надписал мне, незнакомому человеку, книжку: «Марина, жаль, что Вы не дочка моя», — а спустя, что ли, год, в 1992, когда мы позвали его «надыхивать атмосферу» на чердак только что возникшего «Петербургского театрального журнала», вообще написал заявление: «Вы как хотите, а я ее удочеряю».

Бумага эта до сих пор висит на стенке в редакции, а Володин до конца жизни так и играл со мной (или не играл) в «дочки-матери». Мы вправду много общались, ходили в театр, ездили в другие города… Впрочем, обо всем, о чем хотелось, я написала в первом сборнике «О Володине. Первые воспоминания» (издала книгу к первому фестивалю, второй сборник вышел к третьему, собралось в общей сложности около пятидесяти «первых» воспоминаний. И последних: люди уходят…). Так что не буду повторяться.

А вот идея фестиваля — не моя. Вскоре после того, как не стало Александра Моисеевича, в редакцию приехали два московских человека — режиссер Виктор Рыжаков и критик Владимир Оренов. С идеей фестиваля. Эта идея была мне не по силам (издание «Петербургского театрального журнала» — единственного толстого, общероссийского, профессионального, театрального журнала, выходящего без перебоев уже 16 лет, пять театроведческих курсов, поездки, статьи, книги — этого более чем достаточно!). Но, как всегда, я легкомысленно поверила, что буду заниматься только концепцией, а Рыжаков и Оренов будут искать деньги (кто ж не подаст на Володина? Всякий подаст — уверяли меня). И мы въехали в эту затею. Оренов слинял тут же и ничем за все эти годы фестивалю не помог, а мы с Витей Рыжаковым мучительно начинали, трудно продолжаем — и вот будет уже пятый фестиваль.

Чего хотелось? Чтобы помнили шорохи и стоны володинского мира. Чтобы ставили его трудные пьесы. Чтобы хотя бы на пять дней всем и за все становилось стыдно, как было за все стыдно и неловко ему (это прекрасное чувство нам как организаторам он точно внушает — я фестиваля просто боюсь. Так неловко…) Хотелось, чтобы зал слушал его смешные, нелепые, мудрые, не устаревшие тексты. Чтобы за них брались молодые (взялись!). Чтобы студенты, приехавшие на читки современных пьес (ко второму фестивалю возник драматургический конкурс: первый раз премию имени Володина получил Ваня Вырыпаев, второй раз Оля Мухина, в третий не получил никто: достойной пьесы не оказалось), узнавали Володина. И движение пошло, стали возникать спектакли по Володину, в том числе студенческие (в тот год, когда Рыжаков сам поставил в Школе-студии МХАТ очень хороший спектакль «С любимыми не расставайтесь», где Митю играл нынешний главный «стиляга» Антон Шагин, у нас уже была большая студенческая программа из разных городов). Да и театры стали больше и больше ставить Володина. Для нас с Витей это «общественная работа», еще фестиваль живет волонтерами и теми, для кого имя Володина что-то значит. Рыжаков занят, я света белого не вижу, денег нет (помогает Фонд «Триумф-Новый век», поскольку Володин был лауреатом «Триумфа», старается Комитет по культуре Санкт-Петербурга), но театры сами находят деньги на дорогу — и приезжают. То есть, вся Россия помогает нам хранить память о Володине. Подходит февраль — и как о само собой разумеющемся меня спрашивают о Володинском фестивале. Беру книжку Володина, гадаю (есть у меня такая история с его книжками…), он что-то мне говорит — и в соответствии с его пожеланиями все начинает двигаться само собой куда-то дальше… Знаете, мы там, где наши истинные желания, остальное — пустое.

— В книгу «Первые воспоминания» вошли воспоминания многих коллег и почитателей таланта Володина. А какова судьба его архива?

— Это беда. Настоящая. Мне звонит половина России, просят тексты, интересуются теми, что когда-то игрались в театрах, но не опубликованы (в основном, монологи), а я никому не могу помочь. Отсылаю всех к зеленому Екатеринбургскому тому, который Володин сам вычитал и велел мне всегда ссылаться только на это единственное издание). После поминок я подошла к сыну Александра Моисеевича, живущему в США, и сказала, что надо бы разобраться со шкафом, где сам Володин иногда находил забытые им самим пьесы (например, «Хосе, Кармен и автор», напечатанную в № 20 «ПТЖ»)… Дальше знаю только, что все было упаковано в ящики и увезено в ЦГАЛИ, а во дворе володинского дома, спустя время, как я слышала, была полная помойка писем на имя Володина А. М., и ветер носил почетные грамоты, выданные ему советской властью… Нет, наверное, кто-то что-то отбирал, но кто и что — не знаю. И никто не знает точно, все перезваниваются в надежде, но увы… У меня сохранились только копии фотоархива, который он сам давал мне. Теперь, увы, невозможно издать даже полное собрание сочинений, нет канонических вариантов пьес (каждый текст Володин переписывал под исполнителей, не дорожил ни единым своим словом — вот удивительно — а стыдился их и переписывал ниже изданное). У меня есть подаренные им книги, где столько правок от руки! Мы так и не знаем, чего и сколько написал Володин, он последовал завету своего любимого Пастернака («Не надо заводить архивов») последовательнее, чем сам Пастернак… Грустно. Тяжело. Но — факт.

— Я знаю, что в последние годы жизни Александра Моисеевича вы стали для него не просто биографом, но и человеком, с которым он делился своими планами, говорил о жизни. Была ли у него обида на жизнь, на судьбу?

— Биографом его я никогда не была. Мы просто дружили и, правда, были очень откровенны друг с другом (правда, и он, и я — это «по секрету всему свету», но все же…) Никакой обиды на судьбу у него не могло быть. Его терзали вины, терзания усугублялись нетрезвостью. Но был он человек неистовый, резкий, ненавидел лицемерие нашего государства, нашу дружбу с диктаторами (как ненавидел Милошевича!) Представляю, как пережил бы он войну с Грузией. Еще в 1980-е, когда все пировали за грузинскими столами, писал:

«Молчат твои селенья горные
И города твои долинные
Таят сопротивленье гордое,
Хмельное, непреодолимое…»

Ему было стыдно за страну, которая хочет во всем быть правой, он писал:

«Осудите сначала себя самого.
Научитесь искусству такому.
А потом уж судите врага своего
И соседа по шару земному.
Научитесь сначала себе самому
Не прощать ни единой промашки.
А уж после кричите врагу своему,
Что он враг и грехи его тяжки.»

Хорошо бы переиздать стихи Володина…

— Возможно, он что-то не успел завершить?

— В последние годы он писал только «Нетрезвые записки» и стихи, посвященные Л. — своему последнему «осеннему марафону». Записки изданы, стихи у Л. (и многие рукописи, думаю, тоже), что было в шкафу — знают те, кто его разбирал. Видите ли, я очень часто бывала у него, знала, где лежат бумаги и письма, но при том, что о чем-то он меня просил, предупреждал («После моей смерти то-то и то-то…»), об архиве не говорил, и у меня не было права вмешиваться.

— Вы не раз говорили, что стараетесь создать на фестивале «володинский дух». Что имеется в виду?

— Имеется в виду свобода, с которой люди могут себя у нас чувствовать, пройдя мимо володинской двери (после смерти А. М. я сфотографировала дверь в квартиру № 28 по Большой Пушкарской, 44, и она — «в полный рост» — стоит при входе в фестивальное пространство). Хочется, чтобы они были свободны, стоя в веселой очереди к Клаве (она, несомненно, популярный персонаж, как и советские цены буфета), видя, как мы волнуемся и как все шероховато получается. Хочется, чтобы они видели лица первых исполнителей (вот приезжают какие-нибудь «Пять вечеров» — а к ним выходит Зинаида Шарко. Ставят «С любимыми» — Лариса Малеванная, показываем «Дульсинею» — Алиса Фрейндлих или Михаил Боярский). До самой смерти наш оргкомитет возглавлял Кирилл Юрьевич Лавров (он первым приезжал ко мне в редакцию после смерти А. М. Первый!), теперь Алиса Бруновна Фрейндлих. Присутствие этих людей важно, они — последние… Шорохи и стоны. Мы что-то все время придумываем (многое — режиссер Арсений Сагальчик).

Атмосфера — в постоянном присутствии Новосибирского городского театра под руководством Афанасьева, на который ломится Петербург и который на каждый (!) фестиваль привозит спектакль, в том числе володинские премьеры. В прошлом году фестиваль сделал собственный спектакль. Режиссер Галина Бызгу поставила «Я скучаю по тебе» с уникальной Розой Хайруллиной из Самары и Сергеем Бызгу. В этом году покажем спектакль снова.

Особая атмосфера — это и бронзовая скульптурка Володина, которую получает каждый театр. Ее подарил мне Резо Габриадзе, она стала символом фестиваля, перед началом в комнате стоит целая рота «рядовых Володиных». Особая атмосфера в посиделках после спектаклей: вареная картошка, соленые помидоры, бычки в томате, чекушки «Пять вечеров» (суточная доза советского солдата и Володина), рюмки с надписью «Не могу напиться с неприятными людьми», афиши на старых обоях и ленинградский воздух. Можно сходить на Восстания 2, кв. 22, где жила Тамара и куда пришел Ильин. Многие ходят… Атмосфера — чтобы людям было хо-ро-шо. Невзирая на эстетические проблемы, всегда возникающие при постановке Володина.

— Как, на ваш взгляд, Володин как драматург сегодня в России широко известен или же его пьесы могли бы ставиться и чаще?

— Стали ставить больше. И это в том числе потому, что есть фестиваль. Но не только. Нужен же, в конце концов, человеческий звук! Хотя ведь в театре Володин почти никогда не получался. Легендарных спектаклей немного: «Фабричная девчонка» с Людмилой Фетисовой в ЦАТСА, «Пять вечеров» в БДТ, «Назначение» и «Старшая сестра» в Современнике«, «С любимыми не расставайтесь» в ленинградском Ленкоме… Сам Володин очень любил спектакль Николая Шейко в Минске и «Фокусника» в московском Ленкоме в постановке Ф. Бермана. Много ставили только «Фабричную девчонку». Володин никогда не шел так широко, как Розов или Арбузов. Его же запрещали!

— В результате фестиваля не удалось ли все-таки выяснить, сколько пьес написал Володин?

— Думаю, на этот вопрос не мог бы ответить и сам Александр Моисеевич. Замахал бы руками, скривил губы, потом налил рюмку и сказал: «Чем считать — лучше хлопнем!»