Нина Шалимова

Пять впечатлений от «Пяти вечеров»

Нынешней весной Володинскому фестивалю повезло с погодой — все пять дней над Петербургом светило солнце, сквозило по еле заметной зеленой дымке, окутывающей кроны деревьев, и подолгу задерживалось на горизонте. Спектакли кончались засветло, и потому можно было неспешно прогуляться по володинским местам, любуясь роскошными закатами в полнеба и обмениваясь полученными театральными впечатлениями. Некоторые из них предлагаются читателям журнала.

Впечатление первое. Открывший фестивальную программу спектакль Екатеринбургского ТЮЗа «Дульсинея Тобосская» задал ему очень верную ноту — интонацию негромкой, но содержательной человечности. Молодой режиссер Дмитрий Егоров имел мужество прочесть пьесу своими глазами — глазами молодого человека начала XXI века. Освободив спектакль от нехитрых песенок и милых куплетов, он выявил и подчеркнул в героях старой пьесы истинно володинскую тему трудного обретения своего «я». Дебютант сумел отойти от сложившейся традиции «спектакля-шлягера» и нашел свой поворот авторской темы, свой сценический сюжет.

Ни «заурядная девица» Альдонса, ни «тощий молодой человек» Луис этого спектакля не претендуют на то, чтобы выглядеть в глазах окружающих «образом и подобием» героев популярного романа. Более того, им неприятна шумиха вокруг их скромных персон. Альдонса в исполнении Марии Буровой поначалу производит впечатление замкнутой, неразвитой и неуклюжей провинциальной девочки — из тех, о которых можно сказать: «Богатая натура и нулевая культура». Луис в исполнении Олега Гетце предстает абсолютно рядовым и не особо впечатляющим юношей, да еще и напрочь закомплексованным. Не слишком образованные, далекие от книжной культуры, без особых увлечений, они кажутся выдернутыми из толпы и непонятно зачем выведенными на сценические подмостки. Им ли заражаться «высокой болезнью» и становиться героями спектакля? Попытки Санчо Пансы заразить их мечтой об идеале, заставить воспарить над скучными буднями кажутся нелепыми и напрасными (превосходная актерская работа Владимирова Нестерова). Может, потому и недвижны ветряки на фоне белого горизонта — крылья знаменитых мельниц замерли, кажется, навсегда.

Ни Альдонсу, ни Луиса не устраивает роль «двойников», они решительно не согласны втискивать себя в заезженные амплуа Дульсинеи и Дон Кихота. Они не терпят никакого кумиротворения, не без основания оценивая его как насилие над собой, — им достаточно «быть похожими на самих себя», и это свое право они отстаивают до конца. Они хотят прожить свою собственную жизнь — а не такую, которую начертил для них «какой-то там» Сервантес. Именно своим нежеланием «быть на кого-то похожим» (пусть даже тщетным), своим стремлением совершать поступки (пусть даже не очень разумные), своим усилием самостоятельно строить собственную судьбу (пусть и не самую счастливую) они двигают сценическое действие и наделяют смыслом сценический сюжет.

И только тогда, когда каждый из них обретает свое подлинное «я», они обретают друг друга — и любовь, в реальность которой они прежде не верили и которую никогда не надеялись пережить.

Мелодии Александра Пантыкина, сопровождающие течение действия, густы, полнозвучны, протяженны и печальны; сценография Анатолия Шубина лаконична, проста, содержательна и по-настоящему красива; костюмы действующих лиц, созданные Светланой Лехт, изысканны и в высшей степени уместны, а актерские работы точны по мысли и выразительны по исполнению. Все это заставляет надеяться на дальнейшее сотворчество артистов прославленного театра и молодого режиссера.

Впечатление второе. Спектакль «Пять вечеров» в Молодежном театре на Фонтанке поставлен режиссером Ириной Зубжицкой (художественный руководитель постановки Семен Спивак), о нем «ПТЖ» писал в № 42. По сравнению с екатеринбургской постановкой, он сделан более твердой режиссерской рукой. Мизансцены в нем изобретательнее, актерские оценки — острее, а режиссерские акценты — отчетливее. Он крепче, напористее и, можно сказать, самоувереннее утверждает свой основной принцип: освоение старой пьесы средствами нового театрального языка. Здесь и снежинки из абажура сыплются, и вьюга завывает, и полотенце встряхивают так, что пыль столбом, и две телевизионные линзы с водой невероятных, непредставимых размеров зрительно увеличивают лица замерших за ними персонажей (сценография Николая Слободяника).

Действие строится как некий эстрадизированный коллаж сцен, гэгов, подтанцовок, реплик и диалогов. Танцуют какие-то манекенные девушки в светлых сарафанах и белых тапочках. Разухабисто и почти ернически поются «Ромашки спрятались…». Абсолютно хмельной Тимофеев (Петр Журавлев) и не менее пьяный Ильин (Леонид Осокин) почти дерутся при выяснении отношений, выкрикивая оскорбления, полные застарелой и неизжитой вражды. Очаровательная забавница Катя (Ольга Медынич), неистощимая по части всевозможных пластических придумок, жестов и гримас, отважно кокетничает с неуклюжим, но самоуверенным Славой (Василий Гузов). А Тамара (Регина Щукина) с видимым напряжением пытается собственной энергетикой заполнить зияющие провалы между обрывками, клочками, осколками, сценического сюжета. И над всем этим царит печальный облик Фиры-гармонистки (Ксения Митрофанова).

Сценический облик спектакля запоминается: что называется, «в глазах стоит картинка». В нем есть свой нерв, свой «драйв», свой драматизм и даже своя стилевая последовательность. Но есть и потери, о которых нельзя не сказать. Главная — из объемных володинских образов принципиально изъят социальный пласт содержания. Исчезло амплуа социального героя, некогда блистательно представленное на советской сцене Олегом Ефремовым, Михаилом Ульяновым, Ефимом Копеляном, — героев этого плана буквально смыло с современных подмостков. Их заменили узнаваемые типажи телесериалов, «медийные» лица, расхожие голоса и заезженные интонации. В обрисовке ролей практически исчезла конкретика быта, культуры, почвы, происхождения. Едва ли не повсеместно воцарилась ненавистная Станиславскому манеры игры «вообще». Этим грешит и любопытный спектакль петербуржцев. В определенной степени он свидетельствует о том, что наше театральное развитие переживает некий переходный период — период «примерки» новейшей театральности к пьесам классического репертуара. Еще не все разрывы преодолены, но само стремление к освежению театрального языка вселяет надежду на новую сценическую жизнь старых драматургических созданий.

Впечатление третье. МХТ им. А. П. Чехова показал спектакль Виктора Рыжакова «С любимыми не расставайтесь», годом ранее уже снискавший успех у фестивальной публики. Созданный в качестве дипломного спектакля Школы-студии МХТ, он был перенесен под крышу аlma mater и включен в текущий репертуар. В этом качестве он и был предъявлен в нынешней фестивальной программе.

Пять дверных проемов, за которыми длится какой-то вечный праздник (художник Дмитрий Разумов). Видно, как там неустанно резвится молодежь — бегает, прыгает, пляшет, хохочет… Иногда обрывки этого рекламно-дискотечного праздника вырываются на передний план: молодые актеры то бегут в мешках, то играют в ручеек, то, задерживаясь в дверях, как в рамах картин, легкими характерными штрихами обозначают ту или иную драматическую ситуацию и человека в ней. В актерском исполнении — безмятежность, задор, свежесть реакций, реактивность поведения. Еще совсем юная Катя (Екатерина Вилкова) — натура чистая, непосредственная и наивная, она ломается под грудой нечаянных и нелепых недоразумений. Очень хорош Антон Шагин в роли Мити — нервный, азартный, моторный. Но в облике его героя видятся черты обреченности. Такому не выжить, у него не сложится, он обязательно вступит в конфликт и непременно проиграет — не по слабости натуры, но по максимализму притязаний.

Дипломный спектакль третьекурсников Нижегородского театрального училища «Приключения Насти» (руководитель курса Юрий Фильшин, режиссер Александр Сучков) в своем основном посыле перекликается с мхатовским спектаклем, но как целое он еще не сложился. Это, скорее, заявка на дипломный спектакль, в которой студенты демонстрируют умение существовать слаженно, ритмично, ансамблево в предлагаемых обстоятельствах. Запомнилась исполнительница главной роли Екатерина Лукашова — ясная, отважная, внутренне сильная и светлая.

Впечатление четвертое. Театральный продюсерский центр «РуссАрт» предложил вниманию фестивальной публики типовой антрепризный спектакль «Пять вечеров» в режиссуре Ольги Анохиной. Простенькое, но удобное для разъездов оформление в голубых тонах (художник Максим Обрезков) и синие, фиолетовые, сиреневые наряды главной героини — ничего не поделаешь: у актрисы синие глаза, а это, что ни говори, обязывает.

Что же касается актеров, то они разыграли «Пять вечеров» истинно антрепризно: мастеровито, крепко, уверенно. Отдельные моменты — танец Тамары с платочком «а ля рюсс» или затяжной поцелуй в подъезде, напоминающий акробатический трюк, — разыграны почти концертно.

Но рутинный психологизм, взятый из академической актерской манеры середины прошлого века и подкрашенный каким-то экстатическим мелодраматизмом, производит впечатление удручающее — настолько он не совпадает с володинской манерой. Вот уж поистине, нет такой пьесы, которую не смогла бы примитивизировать и огрубить наша антреприза.

Впечатление пятое. Спектакль Новосибирского городского драматического театра п/р Сергея Афанасьева «С любимыми не расставайтесь» так глубоко зацепил зрителей, что побил все рекорды по количеству закулисных обсуждений, высказываний и диалогов. Поначалу зал его откровенно не принимал, даже отторгал. Актеры играли на открытом темпераменте, полном и громком звучании. Непривычно яркие актерские краски казались избыточными — больше подходящими для сибиряка Шукшина, чем для ленинградца Володина. Создавалось впечатление, что интеллигентной питерской публике было обидно за своего драматурга, явившего «городу и миру» истинно ленинградский жизненный стиль и культуру чувств.

Между тем спектакль чрезвычайно интересен — и, возможно, именно своей полемической направленностью. Режиссер открыто выступил против осентименталивания Володина, его специфично интеллигентского понимания, чрезмерного утончения его и без того прозрачного психологизма. Он перевел легкие драматургические наброски Володина на почву народной жизни, народной судьбы. Это — личная тема режиссера Афанасьева, неповторимая, индивидуальная нота его режиссуры, его жизни в искусстве.

И эта тема была заявлена с самого начала, с того момента, как на авансцену вышел некий мужчина средних лет с медалькой на пиджаке и начал, явно волнуясь, рассказывать о произошедшем с ним недавно случае. Следом появлялись — один за другим — какая-то девушка неброского вида, мужик в кепке с журналом «Юность» в руке, баба в платочке, молодка с буклями, почти девочка в белом беретике, уборщица в синем халате, дебелая молодка с «химией» на голове, милиционер… И каждый со своим монологом. Один монолог накладывался на другой, сплетался с третьим, спорил с четвертым… Каждый говорил о своем, другого не слушал и не слышал и обращался прямо в зрительный зал, настойчиво стремясь поведать о своей главной жизненной заботе. Будто на сцену не артисты вышли, а прямо с улицы вломились узнаваемые народные типы далеких советских лет. Это было то «молчаливое большинство», которое, лишенное литературного дара, почти не имеет шанса быть запечатленным в истории, оставить в ней свой след. Им-то и предоставил театр слово в этом спектакле: дал возможность в кои-то веки высказаться публично — со сцены.

В отличие от мхатовского спектакля, где персонажи появлялись из массовки и, отыграв свой эпизод, снова растворялись в ней, в спектакле новосибирцев герои не уходили, продолжая свою сценическую жизнь на периферии действия. Они не только рассказывали о своей жизни, но и исполняли стихи и песни драматурга, не превращая их в зонги. Режиссерский ход был другой. Персонажи — словно на концерте самодеятельности где-нибудь в городском доме культуры — «примеряли» володинские строки на свое душевное состояние, жизненную ситуацию, личную проблему. В какой-то момент один из них, послушав собратьев по судьбе, отважно вышел вперед и решительно сказал: «Я тоже хочу прочитать стихотворение Володина». И прочел — незатейливо, неумело, но искренне. И мы с удивлением открыли для себя, что высокое поэтическое косноязычие драматурга оказалось впору его косноязычной, но живой и полно живущей человеческой душе. Подлинной кульминацией спектакля стало хоровое исполнение песни «Миленький ты мой…» — произошло слияние индивидуальных судеб: казалось, проснулась и зазвучала душа народа. Вот здесь-то зритель оказался и захвачен, и пленен, и окончательно покорен этим спектаклем.

Третий фестиваль Александра Володина прошел скромно и достойно — в полном соответствии с личностью самого драматурга, чуравшегося всякой пышности и любой саморекламы. Поначалу задуманный в качестве мемориального, он постепенно утрачивает свою ностальгическую окрашенность, встраивается в современное фестивальное движение. Это естественно — ведь фестиваль в России давно стал формой самоорганизации театрального процесса. Для большинства театров это едва ли не единственная реальная возможность показать свое искусство столичным зрителям, сверить театральные часы со своими коллегами и убедить в своей эстетической состоятельности взыскательную петербургскую критику. Но это лишь один из доводов в пользу дальнейшего развертывания Володинского фестиваля. Едва ли не важнее всех прочих аргументов «за» — налаживание с его помощью связи между культурной столицей России и самой Россией.