Происшествие,
которого никто не заметил

Режиссер	Александр Володин
Сценарист	Александр Володин
Оператор	Константин Рыжов
Композитор	Вениамин Баснер
Художник	Александр Блэк
Звукорежиссер	Евгений Нестеров
В РОЛЯХ
Настя Плотникова	Жанна Прохоренко
Яков Алексеевич	Евгений Лебедев
Толя	Виталий Соломин
Тетерин	Павел Луспекаев
Лёша	Георгий Штиль
мама Насти	Вера Титова
Катя	Зинаида Славина
Нина Сергеевна	Лидия Штыкан
Аркадий Васильевич, прораб	Аркадий Трусов
и др.

Происшествие, которого никто не заметил

Но сначала — пятнадцать женских портретов.

Женщина, которая смеется,

и которая задумалась,

и которая устала, и еще, еще —

пятнадцать женских портретов,

в тишине.

Почему пятнадцать?

Можно девять, или семнадцать: но такие, чтобы на них можно было смотреть с удивлением.

Мать была больна.

Она не привыкла болеть, поэтому испугалась и думала, что теперь уже никогда не встанет. Волосы ее непричесанные лежали на подушке, смотрела она виновато. Она должна бы сама ухаживать за дочерью и помогать ей, но вот вместо этого лежит и нуждается в заботе.

Дочери уже года двадцать три, хотя выглядит она моложе, потому что худенькая и смотрит еще невзросло. Она все время неопределенно улыбается, а кому — неизвестно, тому, кто случайно на нее посмотрит. Она некрасива — вот в чем дело. Зовут ее Настя.

Мать смотрит на нее и тоже улыбается, и молчит. О том, что давно уже томит ее сердце, она говорить не может — дочь стесняется, не любит эти разговоры. Но если сейчас об этом не поговорить, то — когда? И она решается. Но начинает издалека.

— Ну, как там Валя?.. Все гуляет с мальчиками? — слабо спросила она.

Настя обрадовалась, что мать проявила интерес к легкомысленным вопросам жизни, и оживилась.

— У нее уже новый! Познакомилась просто в магазине. Я говорю ей: «Откуда ты знаешь, может, он бандит какой— нибудь!» А она мне говорит: «Ну да, он мне паспорт показал».

Мать хотела укоризненно покачать головой, но на подушке это получилось так жалко, что Настя испугалась.

— Мама…

Но мать прикрыла глаза в знак того, что все в порядке, собралась с силами и сказала:

— Кто знает… Вот так поищет, поищет, кого— нибудь и найдет.

— Дай бог.

— Вот Катя — нашла?

Настя рассмеялась.

— Так она просто помешалась, в буквальном смысле слова!

Сегодня позвонила мужу на работу, сказала, что он нехороший. Потом хотела позвонить и сказать, что он хороший, но все боялась и целый день плакала.

Мать возразила:

— Ну и что, а бывает так, что, наоборот, он больше любит, чем она…

— Конечно, бывает,— сразу согласилась Настя.— Хотя при существующей диспропорции — редко. Я только один случай знаю, это наша Нина Сергеевна.

Мать лежала с закрытыми глазами, и Настя подумала, что она заснула. Девушка посидела тихо, глядя в бледное лицо больной, и хотела было подняться, но мать, не открывая глаз, сказала:

— У тебя характер легкий, и весь вид у тебя получше…

Дочь насмешливо поджала губы и покивала головой. Но мать все лежала, .не открывая глаз, и не видела, как она насмешливо покивала головой.

— Мама, я же просила, не надо об этом говорить… Есть такие, которые уже даже были замужем, разошлись и теперь ни за что не выйдут.

— Есть,— согласилась мать.— А все равно скажут, что их никто не берет.

— А кто скажет?..

Больная долго молчала,— может быть, не было сил, может быть, не хотела больше раздражать дочь. Все же спросила:

— Что уж, и счастливых семей нет?..

— Почему, есть. Одна на тысячу!

— Вот у тебя и будет такая. Что же ты заранее отказываешься?

— Думаешь, у меня нет никого знакомых? — спросила Настя.— У меня есть. Правда, я не стану знакомиться прямо в магазине, как Валька это делает. Если бы я только захотела…

— Что же тогда все время дома сидишь? Гуляй, встречайся…

— Куда же я пойду, когда ты лежишь!

— Мне ты не нужна. Постучу в стенку — зайдет тетя Оля. Помнишь, ты рассказывала, что познакомилась с мальчиком? Погуляй пойди с ним, хочешь, .приведи сюда. Вы посидите, а я полежу. И мне будет веселей…

Мать сказала это как бы, между прочим, но Настя поняла, как это ей было нужно, чтобы сюда пришел хоть кто— нибудь и чтобы они посидели здесь, на глазах.

Она встала, надела пальто.

— Пойду позвоню.

— Монетка там,— показала глазами мать.

Настя взяла с этажерки монетку.

Мать смотрела на нее беспокойно.

Настя причесалась и немножко подвела губы. Потом она достала туфли на высоких каблуках, постояла в них, что— то соображая, сняла и надела старые уличные.

— Может быть, его еще нет дома, тогда я сразу и приду.

— Придешь, придешь,— согласилась мать и вздохнула.

Настя вышла на улицу.

Это был тот час, когда рабочий день уже кончился, а вечер еще не начался. Все торопятся, и мало кто смотрит в лица встречных. Этот час словно и сам сознает свое служебное подчиненное значение и торопится пройти. Только небо по незнанию распорядка дня именно в это время в Ленинграде тихо и сумрачно пламенеет — непонятно для кого.

Странно чувствует себя в этот час человек, который не знает, куда идти. Настя нерешительно постояла у пустой будки автомата, но не стала звонить и пошла дальше. Она шла медленно и видела все. Хорошенькие девушки, забыв на время о своей внешности, нетерпеливо ждали троллейбуса, молодые люди рассеянно на них косились. Женщины замужние, семейные — это бросалось в глаза — забегали в магазины. Настя провожала их взглядом, не завистливым, но уважительным. Природа оказалась к ним щедрее, значит, они того стоили. А некоторых ждали на углу, и они дальше шли вместе.

Настя зашла в парадное, где был телефон— автомат. Опять поколебалась, но набрала номер. Правда, тут же ей захотелось повесить трубку, потому что в подъезд вошла молодая пара, а ей не хотелось говорить при посторонних. Но было уже поздно, абонент снял трубку.

— Шурик? — весело спросила Настя.— Здравствуйте, это Настя.

— Привет,— сдержанно ответил Шурик.

— Как жизнь? — весело спросила Настя.

— Ничего,— неопределенно ответил Шурик.— А кто это говорит? Не понял.

— Настя, Настя! — весело воскликнула она.— Вы что же, забыли? Ай— яй— яй!..

— Почему забыл? Я не забыл.

— Мы на вечеринке встретились. У Вали, помните?

— У Вали?

— Не у Вали, а Валя там была. А я была с Валей, ее подруга. Ну — Валя, помните?

— Вы Валина подруга? — оживился Шурик.

Настя отвернулась от молодой лары, стоявшей в ожидании, и прикрыла собой трубку.

— Ну да! Вы мне телефон дали и сказали — обязательно позвоните. Вот я и звоню.

— А,— без особой радости сказал Шурик,— понятно.

— А что вы сейчас делаете? — весело спросила Настя.

— Сейчас? — в затруднении спросил Шурик.

— А я как раз свободна. Думаю, давай позвоню. Может быть, пойдем, прогуляемся немножко по улице, погода хорошая…

— Что же вы раньше не предупредили,— сказал Шурик,— а теперь я как раз не могу.

Молодой человек, который ждал со своей приятельницей, постучал монеткой по стене.

Настя закивала ему головой и сказала в трубку:

— Шурик, вы мне нужны, у меня к вам дело. Надо поговорить. Я звоню из автомата, тут ждут. Приходите в садик у Казанского собора, вам удобно?

Все это она проговорила кокетливым голосом и повесила трубку. Избегая юмористических взглядов ожидавшей пары, она неторопливо вышла из подъезда.

Однако на улице она сразу заторопилась. Чтобы быстрей добраться до места, она пробилась поперек толпы, которая двигалась по тротуару, и побежала краем мостовой.

Шурик уже ждал ее, медлительно прохаживаясь перед садиком. Вид у него был не по возрасту серьезный, только ростом маловат, даже чуть пониже Насти.

Он, не спеша, подошел, улыбнулся и, слегка отведя локоть, словно собирался стукнуть по рукам, солидно поздоровался.

— Ну, здорово.

— Здравствуйте.

— Мы что, на вы или на ты? Что— то не помню.

— На ты, конечно, на ты!

— Ну, что там у тебя стряслось? Давай.

Настя удивленно вскинула бровки.

— Что же мы так и будем здесь стоять? Пошли.

Они пошли по улице. Шурик шел медленно, слегка переваливаясь, как моряк на палубе. Настя попыталась приноровиться к нему, но у нее не получилось, и она взяла молодого человека под руку.

— Можно?

Теперь было неудобно идти им обоим.

Несколько сбитый с толку, Шурик спросил еще раз:

— Ну так что у тебя там? Говори.

Настя посмотрела на него длинно, загадочно, потом вдруг быстро смешно поморгала ресницами. Это был единственный пока, освоенный ею способ кокетства.

Все это, однако, не подействовало на Шурика никак.

— Мне вообще— то заниматься ладо,— сказал он.

— Заниматься,— усмехнулась Настя.— Нельзя все время заниматься, так и жизнь пролетит, не заметишь.

Шурик покосился на демоническую женщину и решил реабилитироваться.

— Может, сходим в кино?

— Можно,— легко согласилась Настя, но тут же, взглянув на рекламу, возразила:

— Хотя это я уже смотрела. Ничего картина, смотреть можно.

Они прошли еще немного, Настя, как могла, продолжала беседу.

— А ничего мы тогда погуляли, правда?

— Нормально погуляли.

— А Валю помните? Интересная девушка, правда? А вот странно, мальчишки у нее все какие— то неинтересные. Я ей говорю: «Посмотри, у него вешалки нет, от него водкой пахнет». Не знаю, вот ты — совсем другое дело, всегда аккуратный, от тебя не водкой, а конфетами пахнет…

Не зная, принять ли эти слова за комплимент, Шурик промолчал.

— А теперь сказать правду? Никакого у меня к тебе нет дела. Просто у меня было такое настроение, и я решила тебе позвонить. И я рада, что позвонила.

Судя по всему, Шурик не был особенно рад этому. Но, стараясь быть вежливым и крепким парнем, он сказал:

— Что же, может, пойдем тогда потанцуем?

— Пойдем,— сразу согласилась Настя, но тут же спохватилась:

— Хотя я не одета…

Шурик взглянул на ее туфли, пожал плечами.

— А то пошли к нам! — нашла выход Настя.— Правда, что нам ходить по улице, мерзнуть, а? И все равно я долго не могу, у меня мама больна. А так посидели бы, я чай поставлю, мама у меня тихая, она не будет нам мешать.

Настя поняла, что ее предложение не слишком обрадовало Шурика, она оставила свой легкомысленный тон и попросила его жалобно, горячо:

— А то хочешь, зайдем к тебе за книжками, возьмем, ты будешь у нас заниматься, у нас тихо. Ты на меня не злись, что я в таких туфлях, у меня есть на высоких каблуках, про

сто я не захотела…

Вот этого ей говорить не надо было. Шурика обижали любые, даже самые отдаленные намеки на его рост.

— А что это ты вдруг ко мне обратилась? Если ты со мной даже туфли на высоких каблуках не можешь использовать!

— Не обижайся, Шурик, я ничего плохого не думала, честное слово! Хочешь — посидим у нас полчаса, и ты пойдешь.

И я тебя провожу…

Шурик остановился и высвободил руку.

— В кино ты не хочешь, на танцы не хочешь, гулять по улице ты тоже не хочешь, тогда спрашивается — зачем ты вытащила меня из дому? У меня есть свои дела, я занимался. Для того, чтобы сидеть возле твоей больной матери? Зачем я нужен твоей больной маме? А вот ты — вместо того, чтобы звонить кому попало по телефону, лучше бы действительно с ней посидела. А в другой раз имей в виду: какой я ни есть, но если понадобится, то я уж и сам кого— нибудь найду, с кем мне провести время…

Наверно, он сильно обиделся, потому что не простился с Настей и, быстро переваливаясь, пошел назад.

Настя махнула ему вслед кулаком и побежала краем мостовой в другую сторону.

Она влетела по лестнице и позвонила в дверь. Ей открыла девушка в пальто.

Это была Валя. Она сразу напоминала о том, что не так давно кончилось лето. У нее еще не сошел загар, и в лице не исчезло летнее, готовое к знакомствам легкомыслие.

— А, я к тебе,— растерялась Настя.— А ты куда?

Валя отчего— то смутилась.

— Понимаешь, какая история. Тут прорезались двое мальчиков, я хотела с тобой договориться, а тебя как раз не было, я взяла и договорилась с Людкой, так что теперь нас четверо, прямо не знаю…

Настя не обиделась на это. Кто виноват в том, что она не производила впечатления на мальчишек? Она и сама не стала бы портить компанию подруге.

— А что оправдываешься? — засмеялась она.— Ты же знаешь, что я не любительница таких компаний. Хотя… Знаешь что? Давай я тоже пойду. У мальчишек всегда есть товарищи, пускай приведут кого— нибудь третьего.

— Третьего?..—Валя мельком оглядела ее и неуверенно

сказала: — А что, это идея. Пошли,— решила она.

Люда и два молодых человека стояли на углу.

Люда была почти так же хороша, как Валя. И молодые люди на редкость симпатичны.

Едва к ним подошла Валя, как они покатились от смеха. И она занемогла от смеха, еще не разобравшись толком, в чем дело. Только Настя здесь была немного некстати. Среди них заметней, что она некрасива, несвободна, невесела. Хотя она и старается, смеется.

— Познакомьтесь, это Настя,— сказала Валя,— Мальчики, а ну— ка полистайте свои телефоны, нам нужен еще один.

Поставленная задача привела их в замешательство. Но надо, так надо: они стали совещаться.

— Коле позвоним? — спросил один, взглянув на Настю.

— Ну его к шуту, он не пойдет.

— А кто же тогда? Серега?

— Серега сейчас не может…

Это звучало загадочно и, очевидно, означало, что у Сереги есть девушка.

— Ну давай решать, быстро.

— Не знаю. Виктор?

— Ты что!..

Тут Валя разозлилась.

— Решайте этот вопрос как— нибудь между собой.

Молодые люди продолжали совещание, несколько уединясь.

Настя жалела уже, что поставила всех в трудное положение. Молодые люди никак не могли найти, кого бы ей принести в жертву, а девушки были вынуждены ждать, стоя на ветру.

— Валька! Что я делаю, всех морочу, а сама забыла, что я сегодня не могу! — сказала она.

— Брось трепаться. Мальчики!

— В таких случаях надо заранее предупредить. Сразу так трудно.

— Нет, правда, ребята, ничего не нужно, я просто не могу.

Я ухожу!

Валя сказала ей:

— Хочешь, я с тобой пойду?

— С ума сошла! До свидания, товарищи, счастливо повеселиться.

И оттого, что она таким образом сразу упростила положение, все стали прощаться с ней радостно и сердечно.

Настя быстро пошла прочь и, один только раз оглянувшись, увидела, как четверо, держась под руки, переходили дорогу и машины почтительно выстроились перед ними в ряд.

Настя посмотрела на светящиеся часы, было около девяти.

Люди уже никуда особенно не спешили. Они шли из кино или в гости.

Теперь, казалось, одна Настя торопилась. Она бежала краем мостовой, скорей, скорей. Ей нужно было найти человека, который бы помог ей. Не может быть, чтобы она не нашла. Но надо торопиться, уже поздно…

Она позвонила в дверь.

Ей открыла Катя. Это была самая близкая, самая верная подруга. Катя немного старше Насти. Она из тех женщин, которые способны только на сильные чувства. И лицо ее невольно выражало эти чувства независимо от обстановки. Она могла быть веселой в больнице, угрюмой в цирке.

— Что с тобой? — встревожилась Настя.

— Леша уезжает,— сказала Катя и, не оглядываясь, пошла назад в комнату.

Настя заторопилась за нею.

— Куда уезжает?

— В командировку,— на ходу ответила Катя.— Запускают его объект.

— Надолго?

— Как пойдет дело…

Леша собирал в папку свои деловые бумаги. Он был, напротив, очень оживлен. Видимо, он хотел поднять настроение своей жены, однако именно это больше всего ее беспокоило и вселяло неясные подозрения.

— Ах, Настасья, ах, Настасья, отворяй— ка ворота! — спел он, когда Настя вошла. в комнату.

— Что ты развеселился? — спросила Катя, укладывая чемодан.— Ты вон опаздываешь, еще вещи не сложены.

— Спешащий человек без чувства юмора страшен,— возразил Леша.

— Посиди, Настя, сейчас я его отправлю, мы с тобой поговорим… Ну а что ты там будешь делать по вечерам? — озабоченно опросила Катя.— Тебе же будет скучно.

— Вечером я пойду в кино.

— С кем?

— Один.

— Один? — удивилась Катя, всем своим видом показывая, как нелепо идти в кино одному.

— А я пойду один,— твердо повторил Леша.

— А почему бы тебе не пригласить какую— нибудь девушку?

Ты же знаешь, что я тебя не ревную. А если ты захочешь пойти в ресторан? Просто поужинать и выпить рюмочку. Ты должен обязательно кого— нибудь пригласить.

— А я пойду один,— не сдавался Леша.

— Почему бы тебе не пригласить вот эту, Веру Григорьевну, о которой ты говорил.

— Катя, она старая!

— Ну сколько ей?

— Семьдесят, восемьдесят, не знаю.

— Вот и врешь, она была бы уже на пенсии…

Леша сунул свою папку в чемодан, повернул к себе жену.

— Катенька, я уезжаю всего на неделю, ты должна здесь жить нормальной жизнью, ты советский человек, у тебя есть обязанности!

— Тебе уже пора…

Они обнялись.

— Иди, иди… Знаешь, Настя, я его никогда не провожаю, я не могу возвращаться с вокзала домой.

Леша попрощался с Настей, взял чемодан.

— Мы ничего не забыли? — волнуясь, спросила Катя.

В прихожей они еще раз обнялись.

С площадки крикнула вниз, на лестницу:

— Как только ты меня вспомнишь, обещай, что ты сразу поешь!

Она вернулась в комнату, постояла, огляделась.

— Ну вот…

Она обернулась к Насте, спросила:

— Почему так приятно обожать одного человека? Вот Валентин, его товарищ, или Саша — они для меня не существуют, хотя на своем месте они, может быть, хороши. Как мне повезло, что я сразу поняла, что он — это он!.. Два человечка у меня есть, он и ты.

— И у меня два человечка, ты и мама… Мама болеет. Она хочет, чтобы я привела домой какого— нибудь ухажера, тогда она успокоится. Ты же знаешь, у меня тут ресурсы незначительные. Что делать? Дай мне твоего братишку, я его приведу, пускай посидит.

— Брось ты, он влюбился! Я его даже начала уважать.

Сейчас это не так часто случается. Сейчас если мужчина утруждает себя объяснениями в любви, ему надо ставить памятник… Что же с тобой делать, горе мое! Может, сходишь к

Нине Сергеевне, у нее сегодня гости. Может, с кем— нибудь познакомишься? Только надо приодеться. Давай— ка…

Она стянула с Насти платье, достала свое.

— Господи, такую девочку не любить, вот охломоны! Теперь прическа. Надо что— то придумать, а то ты похожа на Коперника.

Занялись прической.

— Одно только прошу тебя — не влюбляйся. Любовь — это помешательство. Только когда два помешательства пересекутся— тогда получается счастье. Но это редкость, об этом потом двести лет пишут книги.

Отошла, оценила прическу.

— Получше. Туфли. Какие хочешь? Ты посмелей, будь гордая. Они не то чтобы любят гордых, но удивляются. Наверно, думают, неспроста, что— то там есть.

Настя надела туфли, прошлась. Катя осмотрела ее, ругнулась:

— Вот гады, а? Ну что им еще нужно? Ладно, иди завлекай.

Настя снова бежит краем мостовой, села в троллейбус.

Ей открыла дверь Нина Сергеевна, медлительная женщина, лет сорока, которая уже сильно тревожится за свою внешность.

— Молодец, что пришла, у нас гости, раздевайся,— сказала она Насте и, пока Настя снимала пальто, подошла к большому зеркалу.

— Может, не стоит? — спросила Настя.

— Идем, идем.

Она привела Настю в комнату и громко сказала:

— Товарищи, это моя подруга по работе. А это — друзья моего мужа. Ну ладно, общий поклон, и садись.— Она переставила тарелки и усадила Настю.— Муж, покорми ее.

Константин Петрович обернулся, улыбнулся и тут же забыл о Насте. Она была рада этому, она стеснялась, когда на нее обращали внимание.

Настя сразу поняла, что цель, с которой она пришла, здесь была невыполнима. Константин Петрович и сам был немолод, а гости его были все старики. Это были разумные, уверенные в себе старики, которые внушали уважение. Они попивали вино и беседовали — мирно, неторопливо, с удовольствием выслушивая друг друга до конца.

— Иными словами, Рассел утверждает,— сказал один старик,— что такой комплекс состоит из ингредиентов, большинство которых может быть членом многих других комплексов.

— Естественно,— сказал другой старик.

— Весьма зыбкое рассуждение,— сказал третий старик.

— Рассел — идеалист,— сказал кто— то из глубины комнаты, и старики весело и вежливо посмеялись.

Настя посмотрела уже с тоской на дверь, но Нина Сергеевна в это время кого— то к ней подвела, договаривая:

— …ее танцевать.

Это был молодой человек, который, судя по всему, уже крепко вылил.

— Я плохо танцую,— сказала Настя.

— Я тоже,— ответил он и пошатнулся.

По голосу это был тот, кто сказал, что Рассел идеалист.

Старики задвигали стулья и столы, уважая тот факт, что кто— то на свете еще танцует. Они, впрочем, тут же забыли о танцующих и продолжали свой разговор.

— Рассел — это борец за мир? — спросила Настя своего партнера.

— Борец.

Они благополучно дотанцевали, правда, когда пластинка кончилась, тот все еще продолжал танцевать.

— По— моему, я немного упился,— сказал Настин партнер.— И я теперь понял почему. Старики чокаются и ставят, а я чокаюсь— и выливаю. Я не сразу это заметил.

Настя усадила его на стул и сказала:

— Вот и все. Я пошла.

— Я вас не пущу,— неубедительно сказал молодой человек.

— У меня мама больна, мне надо домой,— объяснила ему Настя.

Партнер поднялся.

— Тогда я вас провожу.

— Вы же пьяный.— Сидите себе.

И быстренько, чтобы ни с кем не прощаться, пошла в прихожую. Однако, когда она уже надела пальто, туда выбрался партнер.

— Где мое пальто? — спросил он.

— Зачем вам пальто, вы на ногах не стоите!

— Мне все равно здесь надоело, я ухожу.

Настя внимательно посмотрела на него.

— Ну, давайте выйдем, там будет видно. Это не ваше пальто?

— Мое,— сказал парень, но, надев его, покачал головой.— Нет.

Потом сунул руку в карман, достал какую— то бумажку я переменил мнение:

— Мое.

Они вышли на улицу.

— Вы где живете, далеко? — опросила Настя.

— Я вас провожу,— настаивал парень.

— Ну что ж, давайте попробуем. Вас как звать?

— Толя.

— Настя. Очень приятно.

Она помогла Толе взобраться в троллейбус. Там он задремал, но Настя разбудила его и вывела из машины.

У самой двери она повернула его лицом к себе, посмотрела серьезно.

— Мы зайдем ко мне. Вы меня сейчас понимаете?

— Понимаю.

— У меня больна мама, надо очень тихо. Мы попьем чаю, вы отдохнете и поедете домой. Но только условие — не разговаривать. Вы нетрезвый, мне будет неудобно перед мамой. Сидите спокойно, хорошо?

— Хорошо, — сказал Толя и попробовал обнять Настю.

Но она оттолкнула его.

— Что это!

Толя виновато понурился.

— Ну ладно, я не обиделась, — сказала Настя и отперла дверь.

В прихожей она помогла Толе снять пальто, спросила:

— У тебя расческа есть?

Он достал расческу. Настя взяла ее, причесала Толю по своему вкусу. Он стал поскромней и попроще, чем был на вечеринке. И вообще он выглядел неплохо. Настя была довольна.

Направляя Толю, чтобы ничего не задел, Настя ввела его в комнату.

Мать не спала: у ее постели сидела соседка, тетя Оля.

Мать посмотрела на дверь и одобрительно улыбнулась, но так, что это могла заметить только дочка. В маминых глазах появилась даже надменная гордость, но такая, что ее могла заметить только тетя Оля.

— Вот и хорошо, — сказала тетя Оля. — Дочка пришла с молодым человеком, теперь вам будет весело, я могу идти…

Она вышла в прихожую, потрогала Толино пальто — хорошее пальто и, в душе пожелав девушке счастья, пошла к себе.

А Настя и Толя сидели за столом, пили чай.

— Там было так весело, — рассказывала Настя. — На вечеринках редко бывает весело, а сегодня прямо очень хорошо, правда, Толя? — И, не дожидаясь ответа: — И никто не напился, и рано разошлись… Да, я же не познакомила вас! Это — Толя, а это моя мама.

Толя привстал и кивнул матери по уговору молча.

— Вы сидите, — сказала мать. — А я сплю. Мне спать — главное лекарство.

И закрыла глаза. Но из— под прикрытых век она долго смотрела на молодых.

Они пили чай молча, видно, уже наговорились или не хотели ей мешать.

Толя был тихий, скромный человек. Это мать больше всего ценила в людях.

Он что— то хотел сказать, но Настя приложила палец к губам,— так и не сказал. Вежливый парень, скромный. И слушается ее, это хорошо.

— Толя, ты спишь, — сказала Настя. — Отправляйся— ка лучше домой, пойдем.

Они вышли в прихожую.

— Я, кажется, здорово сегодня надрался, — сказал Толя, застегивая пальто.

— Ничего, все хорошо, — шепнула ему Настя и поцеловала в щеку. — Домой доберешься?

— Как— нибудь.

Она вывела его на лестницу.

Толя вдруг обернулся, сказал серьезно и трезво:

— Спасибо, Настя..

— За что!

— Вы знаете — Нина Сергеевна вам, наверно, сказала, — у меня неприятность по работе, довольно активное невезение. И вы так меня пытались утешить, так деликатно… Вы хороший человек.

Насте захотелось погладить его по голове. Она смотрела на его голову и не решалась. Но потом подумала, что он все равно пьяный,— и погладила.

— А как мы встретимся? — спросил он.

Настя пожала плечами, словно и не думала о том, словно ее и не заботил этот вопрос.

— Мы должны встретиться, это обязательно, — повторил Толя. — Я вам позвоню.

— А у меня телефона нет.

— Тогда вы мне позвоните, я вам запишу номер.

— Не надо, — быстро сказала Настя.

— Почему!

— Ну, не надо.

— Нет, я все— таки напишу.

Он достал из кармана газету, написал на ней номер телефона и отдал ей.

Она проследила, как он спустился по лестнице, и вернулась.

— Вежливый парень,— сказала мать. Скромный.

— Хороший, — согласилась Настя.

Она придвинула к изголовью матери стул, поставила ей на ночь воду.

— Капли принимала?

— Пила, пила, ложись.

Настя погасила свет.

— И давно ты с ним дружишь?

— Давно уж, не помню…

— Что ж он не заходит?

— Стесняется.

— Ты скажи ему.

— Скажу.

Настя лежала у окна, слабо освещенная уличным фонарем, с открытыми глазами. Она смотрела рассеянно прямо перед собой. Просто на стену.

А на стене висела картинка, иллюстрация к сказке Пушкина о мертвой царевне.

На эту картинку тоже падал с улицы свет, поэтому она была ясно видна, она и сама как будто светилась. На ней было изображено, как на шести чугунных цепях «во мгле печальной гроб качается хрустальный, и в хрустальном гробе том спит царевна мертвым сном».

Художник учел указание поэта, что «она как под крылышком у сна так тиха, свежа лежала, что лишь только не дышала», и такою ее нарисовал.

Настя усмехнулась и подумала: «Была бы я такая, вот было бы здорово!»

Подумать так заставили ее обиды и огорчения этого дня. Мы даже услышали эти слова, как будто она их сказала.

На улице проехала машина. Потом хохоча прошла какая-то компания — может быть, те четверо? Или другие?

Потом фонарь на улице погас, в комнате стало совсем темно.

ДВА ВИТЯЗЯ — НЕМОЛОДЫЕ, УСТАЛЫЕ, ТОПОРИКИ НА ПЛЕЧО — СТОЯЛИ НА СТРАЖЕ У ВХОДА В КАМЕННУЮ ПЕЩЕРУ.

ИЗ ТУМАННОЙ ЕЕ ГЛУБИНЫ ВДРУГ ВЫЛЕТЕЛИ СОННЫЕ, ЧЕМ-ТО ВСТРЕВОЖЕННЫЕ ПТИЦЫ.

СТОРОЖЕВЫЕ ПЕРЕГЛЯНУЛИСЬ, ПОМЯЛИСЬ, ЗАГЛЯНУЛИ В ПЕЩЕРУ.

НА ШЕСТИ ЧУГУННЫХ ЦЕПЯХ ПОКАЧИВАЛСЯ ХРУСТАЛЬНЫЙ ГРОБ. ОН БЫЛ ПУСТ…

ВИТЯЗИ ПОСТОЯЛИ В РАСТЕРЯННОСТИ, ПОТОМ, НИ СЛОВА НЕ ГОВОРЯ, ПОБЕЖАЛИ К СВОИМ КОНЯМ, ОТВЯЗАЛИ ИХ ОТ ДЕРЕВЬЕВ, ВСКОЧИЛИ В СЕДЛА И ПОСКАКАЛИ, РАЗБРЫЗГИВАЯ ЛУЖИ. ВЕТВИ ХЛЕСТАЛИ ИХ ПО ШЛЕМАМ.

ВДАЛЕКЕ ЗАБИЛ КОЛОКОЛ.

В комнате тем временем стало светлее, и мы начали различать постель и лежащую на ней девушку.

Это была не Настя.

Это была девушка, в точности подобная красавице, изображенной на иллюстрации. Она спала, и легкое напряжение мысли виднелось на ее лице.

— Ах, если бы я была такая! — все еще думала она.

Но она была уже такая.

Наступило утро.

Девушка открыла глаза. Она словно бы чему-то удивилась и, привздохнув, произнесла:

— Как же долго я спала!

Приподнявшись на постели, она посмотрела на мать — та еще спала, на будильник — было около девяти.

Она оделась, пригладила руками волосы. Она боялась опоздать на работу. И все-таки все делала немного медленней, раздумчивей, чем обычно, словно позабыла, где что находится.

Она плеснула в лицо холодной воды из-под крана, поставила матери завтрак на стул, чтобы съела, когда проснется, а сама есть — не стала.

На улице светило солнце. Все спешили и, как водится, особого внимания друг на друга не обращали.

Но тут Настя начала замечать некоторые странности.

Мужчина, стоявший перед нею в ожидания автобуса, посмотрел на нее, чему-то удивился и пропустил без очереди.

— Что вы! — смутилась Настя, но прошла.

Едва она начала искать монетку, чтобы бросить в билетную кассу, как сидевший неподалеку немолодой уже человек улыбнулся ей и, тоже чем-то удивленный, уступил ей место.

— Что вы, что вы! — растерялась Настя, но села.

Она заметила, что на нее смотрят пассажиры. И мужчины и женщины, и молодые и пожилые, и все словно бы чем-то немного удивлены.

Она мельком оглядела свое пальто, поправила шапку — все было в порядке. Но на нее все равно смотрели. Тогда она взглянула в окошко, чуть прижмурясь, чтобы увидеть отражение в стекле. Отражение было неясное и странное. Она немного отодвинулась, чтобы увидеть яснее… Она пошевелилась, и отражение пошевелилось. Она повернула голову — и отражение повернуло голову. Она оглянулась на пассажиров — они смотрели на нее еще более удивленно.

Она встала и заторопилась к выходу.

— Простите, пожалуйста… Простите, пожалуйста… — говорила она, и ее быстро пропускали.

Выскочив из автобуса, она нерешительно подошла к стеклянной витрине. Здесь отражение было почти совсем ясное.

Она побежала по улице и зашла в магазин шляп.

— Простите, пожалуйста, — сказала она какой-то женщине, оттолкнула ее и посмотрелась в овальное зеркало.

Она потрогала себя за щеку — цвет лица был настоящий. Она потрогала ресницы — стрельчатые ресницы были свои.

Она вышла на улицу и медленно пошла, сама не зная куда.

Часы показывали уже бог знает что, на работу она опоздала. Да она и не могла явиться в таком виде. Что это? Кто это? Она ли это?..

Она зашла в будку автомата, позвонила.

— Яков Алексеевич?! — слабым голосом спросила она.—

Здравствуйте, это я, Настя.

Яков Алексеевич стоял у стола, прижимая плечом телефонную трубку. Вместо правой руки у него был протез. Левой он подливал чернила в подушечку для печати,

— Слушаю тебя, Настя.

— Яков Алексеевич, у меня мама совсем разболелась, дайте мне за свой счет на несколько дней. Яков Алексеевич, я у вас никогда ничего не просила…

— А, черт, — поморщился Яков Алексеевич, но согласился.— Ладно, только недолго. Вернешься, оформлю.

— Спасибо, Яков Алексеевич.

— Матери привет — сказал он на прощанье и повесил трубку.

Настя вошла в кабинет врача.

Заполняя карточку предыдущего больного, врач спросил ее:

— Что у вас?

— У меня нервное,— сказала Настя.— Мне иногда кажется, что я…

Врач поднял голову, посмотрел на нее и словно бы забыл вдруг, что следовало делать дальше.

— Где-то я вас видел, — сказал он.

Настя пожала плечами.

— Не знаю.

— Садитесь, — оживился врач.

Настя села на стул, он сел напротив нее.

Он немного оттянул ей веко и отпустил… Но, глядя в ее глаза, опять забыл, зачем это сделал.

— Пожалуйста, ногу на ногу,— встряхнувшись, попросил он.

Врач хотел стукнуть ее молоточком по колену. Женщина была спокойна, строга и прекрасна. Он опять немного забылся, а Настя, стыдясь, одернула юбку.

— Все в порядке, — вздохнул врач. — Вы просто переутомились, вам надо отдохнуть.

— Спасибо.

Настя поднялась и пошла из кабинета. Врач пошел за ней.

— Если вам нужен санаторий, я могу написать направление.

— Спасибо, не надо.

Врач нагнал ее.

— Виноват, может быть, хотите записаться в плавательный бассейн? У меня как раз есть возможность.

— Спасибо, не надо.

Настя вышла на улицу.

Врач тоже вышел прямо в халате, остановился и долго смотрел ей вслед.

Она вернулась домой, постояла у двери не раздеваясь. Потом решилась и вошла в комнату.

168

Мать открыла глаза, увидела ее, испугалась:

— Ты что?..

— Я?

— Почему на работу не пошла?

— Мне отгул дали.

— Сама попросила или сами дали?

— Я попросила, а Яков Алексеевич дал.

Мать успокоилась, залюбовалась дочкой.

— Красавица ты моя!

Значит, для матери она осталась прежней? Или для нее Настя всегда была такой?..

Она прошлась по комнате, взглянула на себя в зеркало.

— Где ты там? — спросила мать.

Настя подошла к матери.

— Отгул — это хорошо. Придется тебе поработать за меня.

А то прибегал Моргунов и пилил, что он нам дал площадь, а я не работаю.

— А я уберу,— сказала Настя и стала надевать материны валенки.

Она, не отрываясь, глядела в небольшое зеркало, надевая валенки.

Она смотрела в зеркало, завязывая белый фартук.

Она вышла на лестницу и, прислонясь к стене, постояла здесь в полумраке. Но услышала чьи-то шаги и заторопилась. Достала из кладовки ломик и фанерный совок и, мягко переступая валенками, вышла на улицу.

Снег лежал всюду, где положено и где не положено.

Что-то важное и грустное есть в первых зимних снегах. Они напоминают нам о прошлых зимах, которые были совсем иными, а снег был точно такой же. Настя вскинула голову, и обвела взглядом верхние этажи домов. Их освещало солнце. На подоконниках лежал розовый свет, и трубы были розовые.

Оказалось, что несколько человек смотрят на нее. Мальчик смотрел на нее, стоя на подгибающихся коньках. Двое мужчин поглядывали на нее от газетного стенда.

Настя по своей привычке неопределенно улыбнулась им, мужчины смутились и быстро пошли своей дорогой. Настя улыбнулась мальчику — он покачнулся, замахал руками и поехал по тротуару.

Настя принялась сгребать снег.

Издалека, наклонясь вперед и неся перед собой опущенные руки, к ней поспешал человек в зимнем пальто.

— Вы за Плотникову? — спросил он приближаясь.

Настя сделала вид, что только сейчас его заметила. Она ахнула и обернулась.

— Ой, напугали…

Но на Моргунова это не подействовало. Лицо его было иссушено сильными мелкими заботами.

— Вы за кого, — снова спросил он, — за Плотникову?

— Да, — мелодично ответила Настя, глядя на него.

И в морозном воздухе послышались звуки вальса из балета «Спящая красавица». Но они тут же смолкли, потому что Моргунов оказал:

— Ну тогда давайте убирайтесь, а то кто болеет, кто что.

Если ей трудно, пусть скажет, возьмем другого, это для нас не проблема, мы площадью обеспечиваем. Настя посмотрела на него длинным синим взглядом, вслед за чем поморгала ресницами. И музыка снова зазвучала. На этот раз Моргунов услышал ее. Но, не поняв, что она значит, переспросил:

— Что?..

Настя не ответила.

— Ну, вам-то здесь нечего делать. Без вас, без вас, гуляйте, веселитесь…

И отобрал у нее ломик и улыбнулся, как умел. И, сказав «эх!», принялся колотить лед, да так удало, что белые искры — до второго этажа.

Но тут же снова увял, потому что увидел кого-то на улице.

— А, черт, сейчас начнется.

Настя оглянулась. Сзади к ним подходил другой человек, в зимнем пальто. Он тоже торопился, но устремлялся вперед — под меньшим углом, и — в руке у него был портфель.

Моргунов, приподняв кепку, его поприветствовал:

— Здравствуйте, товарищ Коноплянников.

— Приветствую, — рассеянно ответил Коноплянников, глядя на Настю. — Трубы завез?..

— Что вы спрашиваете, — со сдержанной укоризной сказал Моргунов.

— А что с олифой? — спросил Коноплянников, глядя на Настю.

— И с олифой так же…

Коноплянников покрутил головой и улыбнулся, но почему— то не Моргунову, а Насте. Тем самым он как бы приглашал ее вместе посмеяться над этой комедийной ситуацией.

Настя вежливо улыбнулась.

Это взволновало Коноплянникова, и он засмеялся.

Настя тоже засмеялась.

— Что же смеяться-то, — обиделся Моргунов.

Но Коноплянников все хохотал и крутил головой. Глядя на Настю, он махнул ему рукой.

— Иди, выпишу тебе олифу.

— А трубы?

— И трубы, и трубы, иди!..

Моргунов прислонил совок к стене.

— А ты — иди веселись, я сюда пришлю человека,— сказал он Насте и побежал обратно.

Коноплянников, все еще смеясь и вытирая глаза платком, спросил Настю:

— А вы что, новый дворник?

— За маму я, Плотникова тут работает.

— Плотникова, знаю, что-то помнится, — успокаивался постепенно Коноплянников. — Слушайте, я вас где-то видел!

Рядом с ними остановилась легковая машина. Оттуда позвали:

— Эй, Коноплинников!

Открылась дверца, и высунулся человек помоложе Коноплянникова, однако и значительней, и голос у него был ниже.

— Вам куда? Давайте подвезу.

— Мне? — спросил Коноплянников, потому что мужчина

смотрел не на него, а на Настю.

— Разумеется, с дамой, — сказал тот.

— А мне никуда не надо, — улыбнулась Настя, — я здесь живу.

— Постойте, я вас где-то видел, — забеспокоился мужчина и вылез из машины. — Давай, знакомь.

— Это товарищ Тетерин,— уважительно представил его Коноплянников.— А это…

— Настя, — сказала Настя и сняла варежку.

Тетерин крепко пожал ей руку, живо и любопытно глядя в глаза.

— У меня конструктивное предложение. Не прокатиться ли нам?

— Куда? — испугалась Настя.

— Туда и обратно.

— Что вы, у меня мама больна!

— А мы пойдем к ней и уговорим.

Настя пожала плечами, подумала и согласилась.

Когда они вошли в комнату, мать так удивилась, что спросила:

— Кто там?

— Это я, мама. А это к нам, гости, — сказала Настя.

— Раздевайтесь, — оказала мать.

Тетерин и Коноплянников разделись.

— Садитесь, посидите, я вам не буду мешать…

Они сели к столу, и Настя с ними.

Мать сразу оценила Тетерина, его спокойную, сильную осанку и добротный костюм, и молодые еще года.

— Все болеете, мамаша? — спросил Тетерин.

— Болею, — счастливо ответила мать.

— Болеть плохо, — посочувствовал Коноплянников.

— Ничего, за мной дочка ухаживает. Такая дочка, — и по хозяйству все умеет…

— Ладно, мама,— прервала Настя.

— Скромная, — договорила мать.

— Вот мы решили за это все покатать вашу дочку на машине,—сказал Тетерин. — Поедем медленно, прогуляемся.

— У них своя машина, легковая, — сказала Настя. — Но я предупредила, что я не могу.

— Почему же ты не можешь, что тебе дома сидеть,— сказала мать. — Насиделась уж, хватит.

Машина стремглав летела по снежным трубам улиц…

Потом она остановилась, и Коноплянников вылез.

Тетерин и Настя попрощались с ним, и он остался на улице. Он стоял с портфелем в руке, провожая их взглядом.

Они стремглав летели дальше.

Потом они еще раз остановились. Тетерин, ни слова не говоря, выскочил из машины, вбежал в подъезд, — по обеим сторонам которого висели таблички с наименованием учреждений, и почти сразу же выбежал обратно, чем-то раздраженный.

Обежав машину, он занял свое место за рулем и погнал ее дальше.

— Как дети, ей богу, ничего не могут самостоятельно, всем нянька нужна, — проворчал он.

Вскоре он еще раз остановил машину, на этот раз возле сберегательной кассы.

Мелькнув за стеклом машины, он скрылся в кассе и тут же выскочил оттуда, что-то на ходу засовывая во внутренний карман пиджака.

— Эх!..— только и сказал он и снова погнал машину.

— Куда мы? — пугаясь, спросила Настя.

Не ответив, Тетерин включил радиоприемник. Оттуда забила такая странная музыка, что Настя сказала:

— Я хочу домой.

Тетерин рассмеялся.

— Да смотрите вы на дорогу! — крикнула Настя.

Тетерин и правда то и дело поворачивал голову к ней. Он оторваться от нее не мог. Он снял шапку, швырнул на заднее сиденье.

— Откуда это чудо на меня свалилось? За что? Кто вы, Настя?.. Вы — королева, вам надо носить царские одежды, почему вы так скромно одеты?

— А я не рассчитывала на массовый эффект, — засмеялась Настя.

— Что вы, я не в укор. Вы такая, как должно быть!..

— А это уж — уменье. Купишь вещь и стараешься сделать так, чтобы она выглядела хоть чуть дороже.

— Черт возьми, у вас трудно с деньгами? Настя! Мы друзья?..

— Не знаю, улыбнулась Настя.

— Разрешите, я что-нибудь вам подарю.

— Не надо, я этого не люблю.

Машина остановилась, Тетерин выскочил, исчез в маленьком магазине цветов и появился с большим букетом в целлофане.

— Он, что вы! — расстроилась Настя, — Не надо, мне не надо, отнесите обратно!

Но Тетерин был как бы не в себе.

— Не надо? — проговорил он, и огляделся.

— Извините, пожалуйста, — сказал он проходившей мимо девушке, — примите это от нас.

Он отдал ей цветы и снова сел в машину.

— Покормить хотя бы я вас могу? — спросил он.

— Я не хочу есть.

173

— Ну что-нибудь вы хотите? Ну что-нибудь?

— Я хочу пирожное. Тут на углу есть кондитерская, там бывают безе, такие круглые. А если там нет, то бывают в «Севере» на Невском.

В «Севере» пирожные выбирают сосредоточенно и едят их задумчиво, не спеша. Сюда приходят те, кого бури взрослой жизни не заставили забыть это детское удовольствие.

Настя и Тетерин кусали самые пышные из пирожных, которые созданы человечеством.

— Когда я была маленькая, я думала: если у меня будет много денег, как пройду мимо булочной — куплю пирожное.

— Нет, откуда вы такая, — тихо говорил Тетерин. — Не может быть, чтобы у — вас никого не было, не может быть. Расскажите мне про него.

— У меня? Никого.

Тетерин смотрел на нее во все глаза.

— Я вам не верю.

— У меня был один знакомый, Шурик. Если бы его увеличить в полтора раза, он был бы ничего. Он кончает техникум.

— А я институт окончил, уже забыл об этом…

И снова машина летела сквозь снежную пыль.

Глядя перед собой, Тетерин читал стихи:

В кругу миров, в мерцании светил

Одной звезды я — повторяю имя

Не оттого, что я ее любил,

А оттого, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,

Я у нее одной молю ответа

Не потому, что от нее светло,

А потому, что с ней не надо света!..

Потом тихо позвал:

— Настя!

— Что?..

Он прибавил скорость.

— Мне кажется, что я помешался. Я боялся этого, я не хотел…

— Чего вы не хотели?

— Я не хотел влюбиться. Потому что у меня это все не как у людей. У нас — был один шофер, так он бросил в реку с обрыва машину с девушкой, которую любил. Он узнал, что она ему. изменила. Вот я, наверно, такой… Не бойтесь, с вами ни чего плохого не случится. Только мне будет плохо.

Настя пожалела его и погладила по рукаву. Тетерин глухо проговорил:

— Спасибо. Этого я не забуду.

— Это вам спасибо, — тихо сказала Настя.— Мне еще никто не объяснялся в любви. Сейчас это вообще бывает редко,

— Настя. Я один, — сказал Тетерин, не глядя на нее. — Мне надо, чтобы рядом был человек. Иначе я пропал.

— Остановите, пожалуйста, мне надо купить свеклы для борща.

Тетерин усмехнулся, остановил машину. Они зашли в магазин.

— Станьте пока в эту очередь, — допросила Настя.

Она заплатила в кассу, отдала чек Тетерину, тот рассовал по карманам свеклу, и они вернулись в машину.

— Вам домой? — угрюмо спросил Тетерин.

— Покатаемся еще немного?

Тетерин казался усталым и молчал.

— Мне нравится, что вы вместе со мной покупали свеклу,— сказала Настя. — Другой бы не пошел.

Тетерин не ответил.

— А бутылки сдавать вы пошли бы?

Тетерин нетерпеливо улыбнулся, но опять промолчал.

— Вы что, поссорились со своей женой? — спросила Настя.

— Я не ссорился с женой, — глухо сказал Тетерин. — Мы уже пять лет не ссоримся и не миримся. Потому что мы уже пять лет друг другу не нужны. Не дай бог вам узнать, что это такое.

Тетерин говорил нетерпеливо, видимо, этот разговор был ему неприятен.

— Не надо об этом,— сказала Настя. И опять положила руку на его рукав.

— Вот здесь я живу, — показал он. И вдруг, вглядевшись, недовольно дернулся и затормозил.

— Вот досада. Посидите, я сейчас.

Он вылез из машины.

Настя приняла позу независимой женщины, которая пресытилась удовольствиями.

Тетерин не возвращался.

Настя посмотрела в заднее — стекло и увидела, что он стоит рядом с молодой женщиной. Разговор был нервный, Тетерин в чем-то раздраженно оправдывался и что-то объяснял. Судя по всему это была его жена.

Настя открыла дверцу, чтобы лучше ее разглядеть.

Это была женщина, точно такая, как та, что спала на картинке. Точно такая, какою сама Настя была сейчас. Только она немного поблекла и смотрела жалко и в чем-то виновато.

Настя выпрыгнула из машины и, не оглядываясь, побежала по улице.

Свеклу она забыла в машине, пришлось еще раз идти в магазин, становиться в очередь.

Не заметив, она стала впереди парня с кошелкой. Он ухмыльнулся по поводу ее нахальства и постучал девушке в спину, как в телефонную кабинку.

— Послушай, дорогая, а ты здесь стояла?

Настя обернулась. Просто обернулась, больше ничего не сделала.

Но парень вдруг воспламенился столбом пламени и исчез.

Позади одна женщина для проверки спросила другую:

— Простите, вы за кем?

— Не знаю, тут молодой человек был, куда-то делся…

Настя же, ошеломленная этим происшествием, не стала покупать свеклу и ушла.

Мать ждала ее.

— Как погуляли?

— Хорошо.

— Видишь — не хотела идти.

Настя собрала матери поесть, присела рядом.

— Ну, будем кушать?

— Не хочется. Как же вы гуляли? Все втроем или вдвоем?

— Вдвоем,— сказала Настя и поднесла ложку матери.

— Значит, он и на работу не пошел? — проглотив, спросила мать.

— Он там распорядился и уехал.

— Значит, большой начальник.

— Мама, тебе надо много есть.

— Подожди ты. Ну а так-то он тебе нравится?

— Ничего,— сказала Настя.

— Надежный человек, на него можно положиться.

— Надежный, — согласилась Настя и, когда мать опять открыла рот, сунула ей ложку.

— И на здоровье, видно, не жалуется.

— Он совсем не болеет, даже не знает, что это такое.

Мать задумалась. Пользуясь этим, Настя быстро ее кормила.

Но мать отвела ложку.

— А Толя мне больше понравился.

— Какой Толя?

— Какой Толя. Со вчерашнего дня забыла?.. Скромный мальчик, тихий.

— Толя очень скромный.

— Стеснительный.

— Он тебя стесняется, — объяснила Настя.

— Что ж, зови его почаще, может, привыкнет, — усмехнулась мать.

— Ну, за Толино здоровье.

Мать поморщилась, но приняла ложку.

— Ты приведи его.

— Хорошо, мама, надо только адрес узнать.

— Как же вы до сих пор встречались? — удивилась мать.

— Он прямо в магазин приходит, — соврала Настя.

Это обеспокоило мать.

— Как же это? Во время рабочего дня?

— У него ненормированный день, он научный сотрудник.

— А где он работает?

— Не знаю.

И этим обеспокоилась мать.

— Что же ты не поинтересовалась?

— Он часто ко мне приходит, — перевела разговор Настя.— Я говорю ему: «Нам нельзя разговаривать во время работы. Что ты пришел?» А он говорит: «Тогда я после работы приду». А я — как когда. Один раз соглашусь, другой раз скажу: «Я сегодня остаюсь Якову Алексеевичу помогать». В общем, знаешь, как я его гоняю!

И Настя засмеялась, уж очень живо представила себе, как она его гоняет.

И мать посмеялась, хотя и видела, сколько ошибок делает ее дочь. Но значит — такая дочь, ей многое разрешается.

Дома ей не сиделось. Надо было что-то делать, куда-то идти. С кем можно бы посоветоваться, как теперь быть — это только с Катей. Придется все же заявиться в «Культтовары».

Прежде чем войти туда, она остановилась перед витриной и еще раз проверила положение дел со своей внешностью. Оно не изменилось. Настя вошла в магазин.

Культтовары маленькие, их много, ими битком набиты полки. И покупатели в этом магазине тоже в основном маленькие, их тоже много. Поэтому кажется, что здесь тесно. А чтобы было веселей, в отделе грампластинок на проигрывателе все время крутится какая-нибудь пластинка.

Валя взглянула на Настю гордо.

Нина Сергеевна взглянула на Настю ревниво.

Катя взглянула на Настю рассеянно. Она была безразлична к жизни, потому что муж еще не вернулся.

Настя подошла к Катиному отделу. Она смотрела на подругу прямо, глаза в глаза. Может быть, что-нибудь почувствует, о чем-нибудь догадается?.. Нет, Катя не почувствовала. Странное поведение незнакомой женщины только удивило ее.

Настя переждала, пока два мальчика приобрели необходимый инвентарь, и сказала:

— Настя Плотникова просила передать привет.

— Настенька? — обрадовалась Катя. — Как она там?

— Ничего, ухаживает за мамой.

— Я сегодня к ней приду.

— Не надо приходить, она просила. Ее матери вредно, когда шум. Я сама приехала к ним из Москвы погостить — и чувствую, что мешаю.

Из внутренней двери магазина вышел Яков Алексеевич. Он постоял, собираясь сделать замечание Кате, но увидел Настю, постеснялся и ушел к себе.

— Это от Насти, родственница,— сообщила Катя подругам.

В магазине культтоваров покупатели почему-то больше подсчитывают и совещаются, чем в других магазинах.

— Восемь да шесть четырнадцать? И еще остается сколько, три?..

— Как она у вас тут работает, не жалуетесь? — спросила Настя.

— На кого? На Настюшку? — Катя удивилась этому вопросу.

— Настенька — это наш местный ангел, — сказала Нина Сергеевна. — Мы здесь все перессорились, только с ней никто ни разу не поссорился.

И даже Валя откликнулась на эту тему:

— Все были бы такие, как она, было бы другое дело…

И Настя вдруг неожиданно для себя, а еще более неожиданно для всех — заплакала.

Кое- как сдерживалась, ища платок, но, когда достала, начала всхлипывать и сморкаться вволю.

Дети, смирив на время свои приобретательские инстинкты, столпились вокруг нее.

Выглянул и Яков Алексеевич.

— Что такое? Что такое?

Настя сразу перестала плакать.

— Простите, Яков Алексеевич, — сказала она.

Яков Алексеевич удивился. И все удивились.

Он всегда был симпатичен Насте. Правда, раньше она не решилась бы с ним пошутить. А теперь она улыбнулась ему и сказала:

— Вы Яков Алексеевич? Вам привет от Насти Плотниковой.

Однако Яков Алексеевич так отвык от женского внимания к своей особе, что не принял эту улыбку на свой счет и растерялся.

— Спасибо, спасибо, — забормотал он. — И ей также передайте. Девочки, не отвлекайтесь.

Настя подошла к Нине Сергеевне.

— Скажите, это, наверно, вы Нина Сергеевна? Настя велела спросить, у вас позавчера был в гостях один молодой человек, Толя. У Насти к нему какое-то дело, вы не знаете, где он

живет?

— Ах, это Толя, аспирант Константина Петровича! Он на Фонтанке живет, дом семь.

Яков Алексеевич стоял, страдая от непорядка и не решаясь еще раз сделать замечание.

— Я ухожу, — успокоила его Настя.

— После рабочего дня — пожалуйста, а сейчас не полагается,— извиняясь, сказал ей Яков Алексеевич.

— Что ж, пора идти, — вздохнула Настя.

Но уйти не могла.

— Вообще-то у меня здесь и знакомых нет… Что ты, мальчик, не можешь выбрать? Эта резинка для карандаша, эта резинка для чернил. Плохо, когда в городе никого нет знакомых. А я тем более не привыкла одна, прямо погибаю…

Когда Катя шла с работы домой, Настя увязалась за ней. Кате было не до нее, она собиралась кое-что купить, постирать. Однако странная женщина не отставала от нее ни на шаг.

— Мне надо в магазин, — остановилась Катя.

— И я с вами, — сказала женщина, — я все равно никуда не спешу.

Катя пожала плечами, и они зашли вместе.

И вместе вышли из других дверей уже с покупками.

— Давайте я понесу, вам тяжело, — предложила Настина родственница.

Но Катя отстранилась,

— Зачем же, мне нетрудно.

— Вам сегодня нечего делать? — вдруг спросила женщина.— Давайте сходим в кино.

— Какое кино, у меня сегодня стирка,

— Хотите, давайте вместе постираем, отдохнем и пойдем.

Кате была подозрительна эта настойчивость, и она затруднялась ответить.

— Не хотите, не надо,— отступилась женщина.— Тогда до

свиданья.

Радуясь освобождению, Катя сказала:

— Будет время — заходите в магазин.

— Спасибо, — сказала дама и вдруг неожиданно поцеловала ее.

Катя не успела сообразить, к чему бы это все, как та оставила ее и пошла назад.

Настя шла по улице, поглядывая на номера домов и сверяясь с адресом, записанным на полях газеты.

Свернула в подъезд, поднялась по лестнице и позвонила в дверь.

Ей открыла школьница лет пятнадцати.

— Толя дома? — спросила Настя.

Но школьница смотрела на нее и не отвечала.

— Мне нужно Толю, он дома? — еще раз спросила Настя.

— Толю?.. Его нет, — ответила наконец девочка. — Но он, может быть, скоро придет. Подождите его.

Настя поколебалась, но прошла.

— Пальто можно повесить здесь.

Настя сняла пальто.

— Сюда, пожалуйста. Садитесь, можете почитать. Настя села и взяла с полки книжку.

Девочка до ее прихода делала уроки и снова пристроилась к тетрадкам, но за дело не принималась. Она во все глаза смотрела на гостью. Взгляд у нее был прямой и несколько даже мрачноватый, какой бывает в этом возрасте у натур целеустремленных и сосредоточенных.

— Простите, какое у вас удивительное лицо! — сказала она. — Кто вы? Если не хотите, можете не отвечать.

— Почему? Зовут меня Настя, я работаю в магазине.

— Это правда? Хотя, — простите, — какие основания у меня не верить. Вы хотите, чтобы вас звали Настя? Хорошо, я так вас и буду звать. Знаете, до четырнадцати лет я была гадким утенком. Когда я поняла, что могу кому-нибудь нравиться, я потеряла к этому интерес и стала синим чулком. Сначала я думала о людях лучше, чем они есть, потом — хуже, чем они есть. А теперь вижу, что все гораздо обыкновенней. Вы со мной

согласны? Меня зовут Ирина.

— Не знаю, по-моему, на свете много необыкновенного.

— Это почти цитата, — улыбнулась Ирина. — Из Шекспира. Раньше мне казалось, что в подонках есть что— то привлекательное. Сильные, свободные люди. А как вы относитесь к подонкам?

Настя удивилась.

— Это хорошо. Я тоже поняла, что они отвратительны. Не потому, что я идейная, я и правда так думаю. Вообще, может быть, дело в возрасте, но все меняется. Раньше я ждала, что любовь придет одна, как солнце. И вот — я не могу влюбиться.

Хочу! Влюбиться чисто, ничего не требуя взамен, И — не могу.

— Может быть, еще не время? — предположила Настя.— Я намного вас старше и то…

— Я поняла вас. На всякий случай готовлюсь к одинокой старости, когда я буду вот такая (она втянула щеки, показывая, какой будет). Но мне нужно кого-нибудь почитать. Если

я никого не буду почитать, я буду чувствовать себя сумасшедшей. Странное ощущение: мне кажется, если бы вы только захотели, я бы пошла за вами куда угодно.

— Все-таки молодость — это страшная вещь, — сочувствуя и переживая, проговорила Настя. — Надо быть мудрой, надо быть очень мудрой.

— Вам это как-то удалось. Вы и хороши собой, вы и умная, и скромная, а это, может быть, главное. Но откровенность за откровенность. Настя! Я не знаю, какие у вас отношения с

Толей. Он мне брат, и я его люблю. Но, поверьте мне, — он не стоит вас! Я знаю его пятнадцать лег. Нет, он хороший. Но при всех его качествах — вас он не стоит.

— Злая ты девка,— сказала Настя.— Сейчас это у вас модно: сердитые молодые люди. Но если молодые люди сердитые — это еще полбеды, а вот если женщины станут все злые, что тогда за жизнь начнется, ты себе представляешь?

Больше ей не хотелось разговаривать, она встала и пошла к двери.

Но девочка побежала за ней на лестницу и крикнула вниз:

— Я поняла вас! Вы считаете, что главное — это доброта…

Но постойте, как же тогда понять Гамлета: «Чтоб добрым быть, я должен стать жесток?..»

Настю волновали противоречивые чувства.

Как-то в школьном кружке юннатов я видел растение, которое посадили вверх корнями. Нечто подобное случилось с Настей: корни ее прежней жизни были вынуты из земли и повернуты к солнцу. И как сразу стало светло! Но за воздух очень трудно держаться…

Странное дело — когда Настя удивлялась и улыбалась, встречные прохожие, глядя на нее, тоже удивлялись и улыбались. Когда же ее одолевала рассеянность — с прохожими происходило то же самое.

Она и не заметила, как снова оказалась у своего магазина. Он был уже закрыт, но сквозь стеклянную дверь в глубине была видна другая полуотворенная дверь в конторку. Там горел свет, и за столом сидел Яков Алексеевич. Он что-то писал, придерживая бумагу протезом правой руки.

Подняв голову, Яков Алексеевич вгляделся в сумрак магазинного помещения. Из-за наружной стеклянной двери, из уличного света фонарей прямо на него смотрела женщина. Он узнал ее сразу. Она смотрела приветливо и, казалось, хотела войти.

Яков Алексеевич поднялся и подошел к наружной двери.

Женщина кивнула ему.

Яков Алексеевич тоже кивнул, они же были знакомы.

Женщина повертела рукой, показывая, что просит открыть ей дверь.

Яков Алексеевич вернулся в конторку, взял ключи и от волнения присел на стул, но так, чтобы она не видела. Потом он встрепенулся и заторопился к двери.

Женщина была там.

Яков Алексеевич отпер дверь.

Деликатно, не заходя внутрь, она сказала:

— Меня прислала к вам Настя. Ей неудобно, что она в такое время взяла отпуск, как раз отчетность… И она просила вам помочь.

— Как же вы можете мне помочь, — растерялся Яков Алексеевич,— что вы говорите, зачем это…

— Почему же, я работаю в этой же системе. Я очень прошу вас.

Не дожидаясь ответа, она прошла в конторку, села на свое обычное место и повернула к себе бумаги.

— Садитесь же. Ну?..— велела она Якову Алексеевичу, и он сел.

— Вчера писал, сегодня пишу, писателем стал, — смущенно проговорил он. — Ну что же, взялись помогать, тогда приступим… План выполнен за квартал… по канцелярским товарам сто два процента. Вот здесь. Написали? Дальше.

— Переворачивать на другую страницу? — спросила Настя.

— Спасибо, переверните, правильно.

Зазвонил телефон. Яков Алексеевич взял трубку.

— Виноват… Да. Ну, ну. Я… Да ты не реви, давай условие… Вот конкретный предметный разговор. Начерти круг. Ну, окружность. Есть? Теперь проведи диаметр. Так? Откладывай

градусы. Вправо. Ну, сколько там сказано? Сорок пять? Значит, сорок пять. Уяснил? Дальше давай сам. Там в шкафу холодное мясо. Ты его поджарь с картошкой, сам поешь и покорми Вову. И не звони зря, я занят.

Он положил трубку.

— Вот как без жены-то, — посочувствовала Настя. — Вы ведь еще дома не были? Давайте я сбегаю в гастроном, колбасы вам принесу.

— Зачем вы мне будете бегать в гастроном, — проговорил Яков Алексеевич, щелкая дыроколом.

Все это было так странно, невозможно, что он потерялся.

— Видите, приложение номер четыре, вот где мы ничего не сделали… Шли бы вы домой, поздно уже. Хватит, вы мне помогли. У меня, вот видите, главная трудность — что писать

неудобно, все в голове держу.

— Если надо, я могу вам писать. Что-либо по отчетности или по заказам, мне нетрудно,— сказала Настя. Она всегда жалела Якова Алексеевича, а теперь у нее прямо сердце щемило.

Яков Алексеевич молчал. Настя видела, что ему не по себе, и тоже молчала.

— Зачем же, скоро Настя выйдет, — сказал он. — А выйдите, прошу вас. Не знаю, как вас звать, прошу вас, вам все равно, а мне так будет лучше. Я вам серьезно говорю.

Настя встала.

Яков Алексеевич тоже встал, не глядя на нее.

Настя обошла стол и поцеловала его в щеку. Он и тут не пошевелился и глаз не поднял.

Настя вышла из конторки. Она достала из сумки сплюснутый белый цветок, положила его на стеклянный прилавок и, привычно отперев дверь, ушла.

Она долго шлялась по улицам с веселыми и смешными мыслями в голове. Перемена, которая с нею произошла, открыла перед ней немалые возможности. Одно то, что она сумела так взволновать Якова Алексеевича, уж он запомнит ее надолго… А что еще предстоит ей? Какие приключения ей суждены? Каких людей ей доведется узнать?

Дом культуры. Не из гигантов, а проще, районный. Со всеми колоннами и балкончиками, какие положены, но — поменьше, и с художественным полотном в вестибюле, изображающим несколько башенных кранов разной величины.

Обычный вечер отдыха, небольшой концерт и танцы.

На сцене немолодой, привыкший к небольшому успеху конферансье поет песенку. Начало каждого куплета адресуется невидимому начальству и исполняется взволнованным грудным голосом, вторая половина посвящена неверным женам или неполадкам снабжения и адресуется непосредственно зрителям.

В зале сидят Катя с Лешей и Настя. Катя не вникает в суть конферанса — муж только сегодня вернулся из командировки.

Происходящее в зале ему не нравится.

— Вот халтура, — ворчит он. — И это сегодня, в Ленинграде, фантастика! Зачем ты меня сюда привела?

— Леша, откуда я знала! Вот предложили билеты,— кивнула она в сторону Насти,—я думала, покажут что-нибудь стоящее.

А Насте просто хорошо, она сидит рядом с Катей. Конферансье обратился в зал:

— Товарищи женщины! Прошу кого-нибудь на сцену. Психологический этюд угадывания мыслей. Не бойтесь, это совершенно безопасно. Кто-нибудь!..

Внимание его привлекла Настя.

— Хотя бы вы, прошу вас!

Никогда бы в жизни Настя не решилась выйти на сцену. А теперь вышла.

В зале стало тихо.

— Как вас зовут, девушка? — наклонив к ней ухо, громко

спросил конферансье.

— Угадайте, — сказала Настя.

— Посмотрите мне в глаза, и я скажу, о чем вы сейчас думаете,— провозгласил конферансье голосом коверного.

Настя посмотрела ему в глаза.

Он хотел сказать что-то смешное, но запнулся.

— Вы сейчас думаете о том…— все же начал он и снова

запнулся.

И замолк.

Тогда Настя сказала:

— Правильно.

— Что? — спросил конферансье.

— Вы правильно угадали, о чем я думаю. Только прошу вас, не говорите этого вслух.

— Прекрасно, — оживился и возликовал конферансье. — Пускай это остается между нами.

Протянув руку, он символически помог ей спуститься со сцены и раскланялся.

Все захлопали. Кто веселому конферансье, кто — Насте, а некоторые — просто потому, что вот все было привычно и понятно и вдруг случилось что — то непривычное и не совсем понятное.

— Антракт!! — триумфально оповестил конферансье, и в зале загорелся свет.

— Он что, правда угадал? — спросила Катя.

— Что вы, мне его просто жалко стало.

— Нет, как вы нашлись, — все поражался Леша, — вы очень здорово сказали, просто остроумно!

— А по-моему, его надо было наказать,— сказала Катя.

Тем временем они вышли в фойе, где уже начались танцы. Теперь все, кто проходил мимо и кто танцевал, оглядывались на Настю.

У нее было хорошее настроение, и она решила пошутить.

— Расскажите, чем вы занимаетесь,— попросила она Лешу.

— Я занимаюсь ннфрагетеропепсией.

— Инфрагетеропепсией? Как странно!

— Что же странного?

— Что вы занимаетесь именно этим? Ведь не может быть, чтобы вы еще в детстве начали увлекаться инфрагетеропепсией!

— Что вы! В детстве я и не знал, что такое инфрагетеропепсия!

— Но ведь в детстве никто не знает, что такое инфрагетеропепсия. Как же потом появляются специалисты по инфрагетеропепсии?

Катя смотрела на них с беспокойством.

— Вас это действительно интересует? — спросил Леша,

— Меня вот что интересует: когда вы впервые услышали это слово: инфрагетеропепсия — что вы почувствовали? Вы почувствовали, что это ваша судьба?

— Пойдем потанцуем,— сказала Катя.

Они пошли танцевать, и Леша сказал:

— Чехов правильно писал, что когда мы видим красоту в истинном смысле этого слова — то нам становится грустно. Начинаешь чувствовать, что ты — это явление временное, а красота— это вечное, как небо, как море…

Катино лицо стало замкнутым, она страдала.

Настя пожалела, что начала этот дурацкий разговор. Решила не расстраивать больше Катю, уйти.

Но Леша заметил это, оставил жену и заторопился за Настей. Нагнал ее в гардеробе, где она завязывала платок, повесив плащ на руку гипсовой скульптуре.

— Зачем же, еще рано!

— А если ей надо? Как можно задерживать человека, — одернула его Катя.

— До свиданья,— сказала Настя и пошла к выходу.

Звенели звонки, но никто не шел в зал. Все стояли и смотрели, как она надевает пальто, как она открывает дверь и как дверь за ней захлопнулась. Только тогда все пошли на второе отделение концерта.

— Ее надо проводить,— сказал вдруг Леша.— Пойдем проводим.

— Мы остаемся здесь, подходя сказала Катя.

— Нет, нет, это неудобно, я так не могу.

— Можешь.

— Ну хорошо, я провожу и вернусь.

Он бросился к выходу.

Катя быстро пошла за ним.

Он надел пальто. Катя тоже одевалась и тихо говорила:

— Опомнись, бессовестный…

Они вышли на улицу и стали догонять Настю.

— А мы решили вас проводить,— сказал Леша, когда они догнали ее.

— Зачем же, вот мой автобус.

— Может быть, погуляем? Хотите, мы вам покажем город?

— Правда, Катя? Я могу показать вам дом, где жила графиня из «Пиковой дамы». Хотите?

Настя замялась.

— Вообще-то я спешу…

— Почему же,— вмешалась Катя,— пойдемте гулять. Вам повезло, мне он не показывал дом, где жила графиня. Заодно уж и я ознакомлюсь.

— Катя, глупо сейчас обижаться! — сказал Леша.

— Счастливо погулять.

Катя отняла у мужа руку и побежала прочь.

— Что же вы стоите, догоните ее! — крикнула Настя.— Скорее же!

Леша побежал было, но вернулся.

— Ее уж не догнать. Она пошла домой, тут недалеко.

Настя стояла, сведя брови и не глядя на него. Горькие мысли пронеслись в ее голове. Потом она с отвращением подняла глаза, и Леша испугался.

— Стыдись! — крикнула она, забывшись и перейдя на "ты«.— Как она тебя любит, ты задумывался над этим? Стоишь ты этого? Слепой человек, тебе выигрыш достался сто тысяч! Ты привык, что тебя любят, и думаешь, так и надо. Но знай, если с Катей, не дай бог, что-нибудь случится, ты жить не сможешь, ты пропадешь, будешь день и ночь о ней вспоминать, день и ночь, и вся твоя работа к чертям полетит! А ты за кем-то бегаешь! Уйди ты от меня, чтобы я тебя не видела, беги за ней!

Настя замахнулась и то ли ударила, то ли толкнула, чтобы он шел за Катей, повернулась и побежала. Она бежала по улице и бормотала про себя:

— Зачем это… зачем это… какой ужас, Катенька!.. За что нам эта беда, лучше бы я такая и оставалась, как раньше, и ничего бы этого не было…

Она выбежала на обрыв. Далеко внизу текла вода.

Оглянулась назад, в смятении помедлила и бросилась вниз. Где-то ударил колокол.

Она летела долго, то появляясь в отблесках зари, то пропадая.

ЕЩЕ РАЗ УДАРИЛ КОЛОКОЛ, И ЕЩЕ. ЭТО НА КОЛОКОЛЬНЕ — ШАТРОМ ОДНА НА ДРУГОЙ ДЕРЕВЯННЫЕ ЛУКОВИЦЫ — БИЛИ В КОЛОКОЛА.

НАРОД ПОВАЛИЛ ИЗ ГОРОДА, ЧЕРЕЗ РАСПИСНЫЕ ВОРОТА НА ДОРОГУ. ОБОЧИНАМИ БЕЖАЛИ ХОЛОПЫ, В КАРЕТАХ КАТИЛИ БОЯРЫНИ. СКАКАЛИ НА КОНЯХ ВИТЯЗИ.

А В ПЕЩЕРЕ, СИНЕЙ ОТ ЛЕСНОГО ТУМАНА, В МЕРЦАЮЩЕМ СТЕКЛЕ ОПЯТЬ ЛЕЖАЛА ЦАРЕВНА. КАЗАЛОСЬ, ОНА ЧУТЬ УСМЕХАЕТСЯ, КАК ЛОВКО ВСЕХ ПРОВЕЛА…

Настя лежала у окна в слабом свете уличного фонаря. Она была такая, как прежде.

На улице проехала машина. Потом, смеясь, прошла какая-то компания.

Фонарь на улице погас, и в комнате стало темно.

Потом начало светать.

Настя спала.

Наступило утро.

Настя открыла глаза, посмотрела на мать — та еще спала; на будильник — надо было торопиться.

Она натянула платье, плеснула — в лицо холодной воды из-под крана и поставила матери завтрак. А сама есть не стала, она спешила на работу.

На улице было пасмурно, падал снег.

Наклонясь вперед и неся перед собой опущенные руки, к ней поспешал Моргунов.

— А где мать? Все болеет?

Он спросил таким тоном, от какого Настя отвыкла.

— Кто болеет, кто что, если ей трудно — пускай скажет, возьмем другую, это не проблема.

Как и в то утро, к ним уже бежал Коноплянников. Он тоже торопился, но устремлялся вперед под меньшим углом.

Рядом остановилась машина. Опустив стекло, из нее высунулся Тетерин. Он спросил Коноплянникова:

— Трубы доставили?

Трубы не доставили.

— Вот сапог, а? — поразился Тетерин. — Вот кретин, а? Вот

дуб!

— Это стыдно,— сказала Настя.

— Что? — Тетерин поразился еще больше.

Настю он, разумеется, не узнал, да она в этом и не нуждалась. Просто ей стало тошно слушать, как он разговаривает с подчиненным человеком.

— А если бы он вас так? — сказала она.

От удивления Тетерин не нашелся, что ответить.

Настя подождала, но он никак не мог собраться с мыслями. Тогда она ушла.

А Тетерин все стоял неподвижно и смотрел ей вслед.

Он был уже совсем маленький вдалеке, а все стоял…

Женщины в ватниках укладывали трамвайные рельсы. Они не обращали внимания на прохожих.

Женщины торопились на работу,

ели,

кормили,

умывались,

ругались,

просыпались.

целовались,

прощались на целый день.

Когда подъехал ее автобус, мужчина с поднятым воротником начал в нетерпении ее подталкивать, чтобы она поторопилась.

— Не толкайтесь,— сказала Настя.

Но мужчина, по-видимому, очень спешил и полез в автобус одновременно с нею, притиснув ее к дверце.

Настя обозлилась и начала выбираться обратно.

— Что там такое, не знают, куда садятся,— зашумела на нее очередь.

Настя кое-как выбралась из автобуса. Порывшись в сумочке, она подсчитала деньги и подняла руку, чтобы остановить такси. Она села, сказала адрес и приняла независимую позу, как тогда, в машине Тетерина.

— Вот здесь, пожалуйста, — сказала она.— Благодарю вас.

И вошла в магазин.

Нина Сергеевна и Валя стояли за прилавками, и каждая была погружена в свои заботы.

Так событие, которое задело многих и ушло в прошлое, предоставляет каждого своим переживаниям.

— Здравствуйте!

— А, Настя…— сказала Нина Сергеевна.

— Привет, как мама? — спросила Валя.

Но все это как бы с половинчатым выражением лица: так, наверно, актеры дублируют под экран текст иностранной картины.

— Мама поправилась.

— Тут приходила твоя родственница, — пробудившись, сказала Нина Сергеевна. — Удивительная женщина. Я все время о ней думаю. Кто такую может обнимать? Господь бог?..

— Правда, вот кому житуха, — позавидовала Валя.

— Ах, не в этом счастье, — возразила Нина Сергеевна. — Красота наша—тоже палка о двух концах. Когда она проходит, надо еще думать: чем ее заменишь?..

За окном проходили люди с поднятыми воротниками. Пускай были бы ненастные вечера, ночи, все равно ничего не видно, но сумрачное утро…

— Можно я пока пластинку поставлю? — спросила Настя.

Она поискала, выбрала и включила проигрыватель.

Это была печальная фортепианная музыка, которой полагалось бы звучать тихо, но На— стя поставила проигрыватель на полную громкость — музыка мощно, горестно и странно гремела в пустом магазине.

— Что ты душу мотаешь? — разозлилась Валя и хотела снять, но Настя не дала.

Музыку было слышно и на улице, потому что к витрине подошел мальчик приплюснул к стеклу нос. Настя махнула ему рукой, чтоб уходил. Но он скорчил ей гримасу и остался.

Из конторки вышел Яков Алексеевич, посмотрел на всех немного отрешенно.

— Здравствуйте, Яков Алексеевич…

— А — пришла, это хорошо…

— Вы нездоровы?

— Бессонница.

— А где Катя? — опросила Настя.

— Ей уже муж позвонил, — сказала Нина Сергеевна.— С утра не виделись.

Настя тихо зашла в конторку.

Катя, не видя ее, говорила по телефону. Лицо ее го и дело меняло выражение, как будто собеседник находился в телефонном аппарате. Она говорила только одно:

— Да…

Видимо, Леша в чем-то справедливо ее обвинил, и она, не споря, призналась:

— Да…

И повторила убито:

— Да…

По всей вероятности, он требовал признаний и уверении. Катя три раза тихо повторила:

— Да. Да. Да…

Тут она увидела Настю.

— Ой, Настюха!

Она положила на стол трубку, обняла и, не отпуская, потащила к телефону.

— Это Настя пришла! — объяснила она Леше. — Хочешь с ней поговорить? На!..

Она сунула Насте трубку, но та стала отбиваться.

— Нет, нет, не буду. Не хочу я!..

— Не хочет. Ну ладно, Леша, мне пора. Ты звони, звони…

Она повесила трубку.

— Знаешь, Настя, что-то происходит, — сказала она и задумалась.— Что-то происходит… То ли он чувствует, что виноват… Он никогда так со мной не говорил. Разбудил ночью, начал говорить, сейчас позвонил и опять, мне неловко даже повторять что, получится нескромно. Не понимаю даже, как он мог это говорить с работы, наверно, вышел, позвонил из автомата. Настя!..

Они опять обнялись и молчали.

— Не знаю, что это такое. Ничего не понимаю…

Зазвонил телефон.

Катя взяла трубку.

— Магазин…

И, зажав трубку рукой, растерянно сказала:

— Ну вот… — И в трубку: — Что ты забыл?

— Настя!— послышался из магазина Валин голос. — Открывать пора.

Настя взяла с гвоздя ключи, пошла открывать. За дверью дисциплинированно толпились дети. Проигрыватель действовал вовсю. Автоматы для карандашей не действовали. Школьники покупали тетради и резинки. Рабочий день начался.

После школьных каникул в магазине было битком.

Наколоть чек — завернуть — переспросить: «Карандаш какой?» — пощелкать на счетах — подсчитать тетрадки — наколоть чек…

Настя сгоряча обругала студента-иностранца, который молча показывал пальцем на полку.

— Сказать трудно?

— Note-book.

Извиняться не стала.

Потом произошел конфликт с девочкой.

— Ластик, блокнот и нотную тетрадь…

— Тридцать две копейки.

— Ой. Тогда не надо нотную тетрадь.

— Двадцать копеек.

— Ой. Тогда не надо блокнот.

— Ну вот, голову морочит,— разозлилась Настя.— Бери свой ластик и иди.

А потом начались беспорядки в очереди, и она прогнала от прилавка мальчика, который не стоял в очереди. Но он заплакал, наверно, все-таки стоял.

Чувствуя себя немного виноватой, Валя подошла к Насте.

— Хочешь, приходи сегодня ко мне? Мальчишек позовем.

— Ну их, знаешь, этих мальчишек. Он тебя спрашивает: «Как жизнь?» Ты ему отвечаешь, а он и не слышит, ему неинтересно. Умные люди тоже не лучше. Я видела в одном иностранном журнале такую иллюстрацию: мужчины в черных костюмах читают газеты — сидят на скамейках, стоят на перекрестках, шагают по улице — все с газетами. А тут, рядом, бродят обнаженные женщины, и никому до них нет дела… И вообще, как они мне надоели — и мальчишки, и женатые, которые не любят своих жен, и те, которые любят, но не прочь…

Даже Нина Сергеевна прислушалась к Насте со своего места, и теперь и она и Валя прыснули и закатились на удивление покупателям.

— Ну, знаешь… у тебя богатый опыт, — только и проговорила Нина Сергеевна.

Однако Настя не обратила на это внимания.

— И вообще надо хоть самой знать себе цену. А как другие к тебе относятся — это их дело, пускай, как хотят…

— Ого! Давай показывай пример, будем учиться,— сказала Валя.

Такой произошел разговор, а последствия его сказались позже.

Снова появился Яков Алексеевич с помятым от бессонницы лицом.

— Девушки, кто-нибудь!

— Настя, сходи-ка, — сказала Валя.

В конторке было тихо. Из репродуктора слабо слышалась музыка. Яков Алексеевич и Настя сидели за столом. Он подсчитывал на счетах. Настя переписывала ведомость.

— Девять часов время, — потянулся Яков Алексеевич.— Вот зараза, есть хочется.

Кто-то постучал в стеклянную дверь магазина. Там стояли Катя и Леша. Они показывали на часы и делали кругообразные жесты, обозначавшие, что пора закругляться.

— Меня зовут,— сказала Настя.

— Ну что ж, на сегодня хватит.

В бокальчике для карандашей стоял Настин цветок. Он уже немного привял.

Надевая пальто, Настя спросила:

— Кто это вам цветок подарил?

— А что, думаешь, я уже никому не нужен? — загадочно пошутил Яков Алексеевич.

Настя погрозила ему пальцем, подошла и поцеловала в щеку.

Яков Алексеевич окаменел.

Настя вышла на улицу. Она старалась сосредоточиться на обычных заботах, их за это время накопилось немало. Надо было что-то купить, надо было куда-то забежать… Старалась и не могла.

Она остановилась. И так неожиданно, что сзади кто-то на нее наткнулся. Постояла, постояла и направилась, в другую сторону.

Она поднялась по лестнице и остановилась у двери, где живет Толя. Здесь она попыталась привести себя в порядок, высморкалась, убрала платок в сумочку и хотела позвонить, но не решилась.

Пока она собиралась с духом, наверху хлопнула дверь. Кто-то спускался. Настя быстро пошла наверх, навстречу. Пропустив человека, она переждала, вернулась и снова остановилась у двери, прислушиваясь, что там происходит. Там ничего не происходило.

Она опять подняла руку к звонку и задумалась. Уткнулась лбом в согнутый локоть, опершись на дверь и размышляя. Потом сама себе покачала головой, покинула дверь и стала спускаться по лестнице.

Внизу она чуть не столкнулась с Толиной сестрой. Та посвистывала и помахивала авоськой, но, как и прежде, была сосредоточена. Девочка без интереса взглянула на Настю и тут же вернулась к своим мыслям.

Усмехнувшись заносчивости невзрослого сердца, Настя пошла домой.