Агафья Тихоновна
Пьеса
По мотивам пьесы Н. В. Гоголя «Женитьба»
Эпиграф
(поется)
Не уезжай, ты, мой голубчик,
Печально жить мне без тебя,
Дай на прощанье обещанье,
Что не забудешь ты меня…
Всем вам наверно известна пьеса для театра «Женитьба», сочинение господина Гоголя. Там рассказывается, как Иван Кузьмич Подколесин, в годах уже, но холостой, вздумал жениться. Приятель повел его свататься к невесте, Агафье Тихоновне, и все было уже сладилось, да жених вдруг взял и выпрыгнул в окошко.
Представление смешное, все хохочут, но сама я в театр не пошла и так и не видела ничего. Потому что невеста эта, Агафья Тихоновна — это я. И сочинитель все описал точно, слово в слово, наверно ему те пересказали, которые приходили ко мне свататься еще помимо Ивана Кузьмича. Я не хочу сказать, что господин Гоголь что-либо выдумал со зла, нет! И однако все было совсем иначе. С тех пор уже несколько лет прошло, я и замуж уже вышла. Но не по любви. Любила же я лишь один раз в жизни, и совсем другого человека. И видела-то я его недолго, а не могу забыть до сих пор.
Фекла привела к нам женихов. Один — Балтазар Балтазарович Жевакин, но грубый, пожалуй может такое словцо вклеить, что и неприлично сказать. Другой — Никанор Никанорович Анучкин. Субтильный, ножки тоненькие, узенькие — но мне эти субтильные как-то не знаю, я ничего не вижу в них. Третий Иван Павлович Яичница. Я еще тогда же подумала: как же это, если я выйду за него замуж и вдруг буду называться Агафья Тихоновна Яичница? Бог знает что такое… Как вдруг какой-то господин отвлек меня ото всех, спрашивает:
— Да неужели вы меня не узнаете?
— Сколько мне кажется, говорю, совсем не видела вас.
— Однако ж, говорит, припомните. Вы меня верно где-то видели.
— Право, говорю, не знаю, уж разве не у Бирюшкиных ли?.. Ах, говорю, ведь вы не знаете, с ней ведь история случилась.
— Как же, говорит, вышла замуж.
— Нет, это бы еще хорошо, говорю, а то переломила ногу.
— Что-то, говорит, было, или вышла замуж, или переломила ногу.
Почему я так помню весь наш разговор? Должно быть потому, что после этого разговора он взял за руку какого-то господина и представил его: «Приятель мой, Подколесин Иван Кузьмич» Оказывается, что он не сам пришел свататься, а только привел своего приятеля Ивана Кузьмича.
Вот тут-то и началось. Иван Кузьмич стал на меня смотреть. То есть и все остальные смотрели тоже, но он не так смотрел. Едва я на него взгляну — как он отводит глаза. Но чуть отворочусь — тотчас принимается смотреть снова. Из-за этого я стала плохо понимать, что говорится. Потом кто-то еще пришел, якобы прослышал, что здесь продают шерсть, тоже уселся, потом что-то стали меня спрашивать, а я молчу, потому что он смотрел. А Фекла мне шепчет: «Отвечай же, скажи, благодарствую, мол, с моим удовольствием. Не хорошо же так сидеть». Я хотела было так ответить и подняла уже глаза, но нечаянно опять наткнулась на Ивана Кузьмича, и он опять отвел свой взгляд, и я только и смогла сказать:
— Мне стыдно, право стыдно, я уйду, право уйду.
А Фекла:
— Ах, не делай этого сраму, не уходи, совсем осрамишься. Они нечесть что подумают.
А я:
— Нет право, уйду, уйду, уйду!
И убежала. Но по пути успела заметить, что Иван Кузьмич смотрел так странно, наверно подумал, что я глупа…
Право, какое затруднение — выбор! Если бы один, два человека, а то сколько! Как хочешь, так и выбирай…
И я решила бросить жребий. Нарезала бумажки, на каждой написала имя и положила в ридикюль.
— Какой выберется, говорю, такой пусть и будет. Кого прикажет судьба…
Но едва я произнесла эти слова, как услышала за спиной голос:
— Да возьмите Ивана Кузьмича, всех лучше.
— Ах…
— Да чего же вы испугались? Не пугайтесь, это я…
И оказывается, что это приятель Ивана Кузьмича.
— Право, возьмите, говорит, Ивана Кузьмича.
— Ах, мне стыдно, вы подслушали! Мне, право, стыдно.
— Ну, возьмите Ивана Кузьмича.
— Как же, а другие?.. Ведь они тоже хорошие люди…
— Дрянь! Все они дрянь!
— А ведь, право, они очень… скромные.
— Какое скромные! Драчуны, самый буйный народ. Охота же вам быть прибитой на другой день после свадьбы.
— Так по вашему совету… лучше взять Ивана Кузьмича?
— Непременно Ивана Кузьмича.
— А тем, другим, разве отказать?
— Конечно, отказать.
— Да ведь как же это сделать? Как-то стыдно.
А он говорит:
— Почему же стыдно? Скажите, что еще молоды и не хотите замуж.
А я говорю:
— Да ведь они не поверят, станут спрашивать: да почему, да как?
А он говорит:
— Ну, так если хотите кончить за одним разом, скажите просто: «Пошли вон, дураки!»
— Как же можно так сказать?
— Ну да уж попробуйте. Я вас уверяю, что после этого все выбегут вон.
— Да ведь это выйдет уж как-то бранно.
— Да ведь вы их больше не увидите, так и не все ли равно.
— Так они же на меня рассердятся.
— Какая ж беда, если рассердятся? Если бы из этого что-нибудь бы вышло, тогда другое дело; а ведь здесь самое большое, если кто-нибудь из них плюнет в глаза, вот и все.
— Ну, вот видите!
— Да что же за беда? Ведь мне вот плевали несколько раз. Если бы, другое дело, был далеко платок, а то ведь он тут же в кармане, — взял, да и вытер…
Не думайте, господа, своими достоинствами я не обольщаюсь. И отлично знала, что им в первую очередь от меня было надобно. Каменный дом, да флигеля два.
На другое утро первым пришел Яичница.
«Я, говорит, нарочно пришел пораньше, сударыня, чтобы поговорить с вами наедине, да или нет?» Не успела я собраться с духом, чтобы ответить, как тут же пришел и Жевакин. «Да или нет?» И Анучкин: «Да или нет?»
А я только одно бормочу всем:
— Не нужно-с… Не нужно-с…
— Как не нужно? — это Яичница. В каком отношении не нужно?
— Ничего-с, говорю, ничего… Пошли вон!
Далее плохо помню, что было. «Как «пошли вон»? Что такое значит «пошли вон»? Позвольте узнать, что вы разумеете под этим?
Я убежала от них, когда же пришла немного в себя, то из-за двери уже слышала скандал. Яичница грозился полицией, а невесте, мол, скажите, что она подлец, а дом строен в один кирпич, а в середине всякая дрянь, мусор, щепки, стружки…
Потом Анучкин кричал, что я необразованная, не знаю по-французски, хорошо Фекла ему ответила, что все святые говорили по-русски… А я думаю: что, если там Иван Кузьмич пришел и все слышит? И все ругательства, и что дом в один кирпич? Хотя: едва ли это может его интересовать, сколько кирпичей. Но однако же нехорошо, если он все это слышит…
Я сидела, вот так положив склоненную голову на руку, когда отворилась дверь, и они входят в комнату, Иван Кузьмич и его друг. И друг его говорит:
— Я привел к вам, сударыня… смертного, которого вы видите. Еще никогда не было так влюбленного — просто не приведи бог, и неприятелю не пожелаю…
Но Иван Кузьмич толкнул его под руку и тихо сказал:
— Ну уж, ты, брат, кажется, слишком.
Что же он имел в виду? Что он не так влюблен? Или, что его друг сказал такое слово: «неприятелю не пожелаю»?
А друг его опять обращается ко мне:
— Будьте посмелее: он очень смирен; старайтесь быть как можно развязнее. Эдак поворотите как-нибудь бровями или, потупивши глаза, так вдруг и срезать его, злодея, или выставьте ему как-нибудь плечо, и пусть его, мерзавец, смотрит!
Это на сцене только так считается, будто я слышу, а другой стоит рядом и не слышит. Иван Кузьмич, конечно, все это слышал и принял за шутку, и как бы улыбнулся.
«Ну, я оставляю вас в приятном обществе!» — Значит, его приятель сейчас уйдет, и мы останемся одни наедине. «Смелее! — говорит. — Смелее!» — Не поняла, кому это он сказал, Ивану Кузьмичу или мне. И ушел. И мы остались вдвоем…
— Прошу покорнейше садиться.
Он сел, а я села напротив него.
— Вы, сударыня, любите кататься? — спросил он по прошествии времени.
— Как-с кататься?
— На даче очень приятно летом кататься в лодке.
— Да-с, иногда приятно со знакомыми прогуливаемся.
— Вы, сударыня, какой цветок больше любите?
— Который крепче пахнет-с: гвоздику.
— Дамам очень идут цветы.
— Да, приятное занятие…
— Вот скоро будет екатерингофское гулянье.
— Должно быть, веселое будет гулянье!..
Не знали мы, не знали мы, что не встречать нам этот праздник вместе…
— Какой это смелый русский народ!
— Как?
— А работники. Стоит на самой верхушке… Я проходил мимо дома, там щекатурщик щекатурит и не боится ничего.
Но тут Иван Кузьмич вдруг забарабанил пальцами по столу, взял свою шляпу и стал раскланиваться.
— А вы уже хотите…
— Да-с, говорит. Извините, что, может быть, наскучил вам.
— Как-с можно! Напротив, я должна благодарить за подобное препровождение времени.
На эти слова он улыбнулся. И так хорошо!
— А мне так, право, кажется, что я наскучил.
— Ах, право нет!
— Ну, так если нет, так позвольте мне и в другое время вечерком когда-нибудь…
— Очень приятно-с…
Какой достойный человек!— думала я. Как приятно с ним говорить! Какой превосходный человек!..
А дни летят, а сердце так бьется, что изъяснить трудно. Везде, куда ни поворочусь, так вот и стоит Иван Кузьмич.
Точно правда, что от судьбы никак нельзя уйти. Хотела было думать о другом, но чем не займусь — пробовала сматывать нитки, шила ридикюль — а Иван Кузьмич все так и лезет в руку.
И вот, наконец, явился он еще раз. И сразу, по всему его виду мне стало ясно, что он пришел просить моей руки.
— Я пришел к вам, сударыня, изъяснить одно дельце, — проговорил он.— Только я хотел прежде знать, не покажется ли оно вам странным?
Я потупила глаза, словно и не понимаю, в чем дело.
— Что же такое?
— Нет, сударыня, вы скажите вперед: не покажется ли вам странно.
— Пожалуйста, как можно, чтобы было странно, — от вас все приятно слушать.
— Но пусть лучше я вам скажу когда-нибудь после, — не решился все же Иван Кузьмич.
— А что же это такое?— спросила я в надежде, что он все-таки решится.
— А это… Я хотел было, признаюсь, теперь объявить вам это, да все еще как-то сомневаюсь.
В это время вошел его приятель и говорит:
— Господи, ты боже мой, что это за человек! Это просто старый бабий башмак, а не человек, насмешка над человеком, сатира на человека!
Но я сделала вид, что ничего не слышала, и спрашиваю, как будто ничего и не было:
— Отчего же вы сомневаетесь?
— Да все как-то берет сомнение.
Тогда, наконец, его приятель сказал:
— Как это глупо, как это глупо! Да вы, сударыня, видите: он просит руки вашей, желает объявить, что он без вас не может жить, существовать. Спрашивает только, согласны ли вы его осчастливить.
А я не знаю, отвечать на это или нет, потому что ведь не сам Иван Кузьмич мне это сказал, а другой человек. И все же я осмелилась ответить, словно бы это спрашивает не он, а сам Иван Кузьмич.
— Я никак не смею думать, чтобы я могла составить счастие… А, впрочем, я согласна.
И вот его приятель соединил наши руки и сказал:
— Ну, Иван Кузьмич, поцелуй свою невесту. Ты теперь можешь это сделать. Ты теперь должен это сделать. Ничего, ничего, сударыня, пусть целует.
Тогда и он воспрянул духом, Иван Кузьмич.
— Нет, сударыня, позвольте, теперь уж позвольте!..
И поцеловал меня со спешки не в самые губы, но почти что… И взял за руку, и я даже не сразу смогла понять, что он сказал.
— …ясная ручка! Отчего это у вас, сударыня, такая прекрасная ручка?.. Да позвольте, сударыня, я хочу, чтобы сей же час было венчанье, непременно сей же час!
— Как, сейчас! Уж это может быть очень скоро…
Но Иван Кузьмич — подумал бы кто! — не согласился со мной.
— И слышать не хочу! Хочу еще скорее! Чтобы сию минуту было венчанье!
Надеваю венчальное платье — немного располнела, но, быть может, Иван Кузьмич это и любит? Есть хочется. Наверное, Иван Кузьмич тоже голодный… И надо уже выходить к нему, и сама не знаю, что со мной такое! Опять сделалось стыдно, и я вся дрожу! Выхожу в комнату, где он меня ожидал — а его нет.
— Да где же это он… Куда ж он вышел?
— Куда ушел Иван Кузьмич?
— Да он тут.
— Да где же тут?
— Да ведь он тут сидел в комнате.
— Да ведь нет его, ты видишь.
— Да ведь из комнаты он тоже не выходил — я была в прихожей.
Тут влетает его приятель, мы к нему:
— Ивана Кузьмича нет.
— Как нет? Ушел?
— Нет. И не ушел даже.
— Как же и нет, и не ушел?
Тогда я крикнула на улицу:
— Где Иван Кузьмич, никто не видел?
— Да они-с выпрыгнули в окошко.
— В окошко?..
— Да-с. Потом, как выскочил, взяли извозчика и уехали.
Трудно поверить, невозможно поверить, а я уже знала, что так оно и есть. И мало ли тому причин? Он привык жить один. Наверное, ему страшно было и думать о женитьбе. На всю жизнь, на весь век связать себя? Все кончено, все сделано, через минуту и под венец? Я ведь это понимаю… И главное — он боялся того, чего совсем не следовало бояться. Потому что я никогда не посмела бы его обидеть… Зову в окошко: «Иван Кузьмич! Иван Кузьмич!» Кричу уже: «Иван Кузьмич!» А на улице смеются. Вся улица покатывается. До сих пор все хохочут. «Вон невеста, от которой жених в окошко выпрыгнул!» Если бы он еще в дверь вышел. Вот же дверь!
