Кастручча

Трагикомедия

Картина первая

Комната удивляет расцветкой. Стены исполосованы пробами красок. Портрет Королевы. Две раскладушки. В комнате отец и мать.

Отец. Не успеем перекрасить даже стены, о рамах и говорить нечего. Ничего не успеем.
Мать. Самолет, должно быть, уже прибыл. Ничего не успеем.
Отец. Зачем затеяли перекрашивать? Главное, неизвестно, будет ли лучше?
Мать. Вполне вероятно, что будет хуже.
Отец. Была оранжевая гамма, немного рискованно, но зато было решение. Общее решение — это главное. Хотя он там насмотрелся таких интерьеров, его не удивишь. Это может показаться ему провинциальным.
Мать. По-моему, все-таки неплохо.
Отец. Знаете, эта стена мне начинает нравиться. Просто проба краски, а что-то есть. Вам не кажется?
Мать. Да, что-то есть. Но мне кажется, что когда он уезжал, у нас был такой же вариант окраски.
Отец. Да он уже забыл.
Мать. Он многое забыл…
Отец. (угрюмо). Вспомнит…
Мать. Тихо, тихо.
Отец (раздраженно). Я говорю тихо. Я не умею говорить тише.
Мать. Тогда молчите. Ваше дело рисовать и молчать. Вы художник, выражайте свои мысли в красках.

Отец с размаху ляпнул на стену звездообразную кляксу. И еще одну. И еще.

Что вы делаете?
Отец. Это мысли мои. Мысли у меня такие…

В дверь постучали.

Стучат в дверь.
Мать. Откройте.
Отец. Откройте вы.
Мать. Это он.
Отец. Чего же вы боитесь?
Мать. Вы не боитесь — вы и откройте.
Отец. Если постучат еще раз — откроем.
В дверь еще раз постучали. Отец и мать вежливо улыбнулись и с этой минуты будут вежливо улыбаться все время. Они подошли к двери, сначала, улыбаясь, приоткрыли ее на цепочке, после чего, улыбаясь, впустили Диделя. Он тщедушен на вид — вытянул вперед шею, потому что за спиной у него рюкзак.
Дидель (радостно вскричал). Да это я!
Мать (корректно улыбаясь). Если можно, тише, пожалуйста.
Дидель (тише). Да это же я!
Отец (деликатно улыбаясь). Ах, это вы!
Мать. А мы прямо заждались. Наконец-то вернулись в родные края. Что может быть дороже родины!
Отец. Тише.
Мать (тихо). Это можно громко.
Дидель. Да вы что! Зовете меня на «вы». Вот это номер. Заново будем знакомиться? Батя! Мама! Да это же я!
Отец (уклончиво). Да. Разумеется. Но вот вы же говорите нам «вы»?
ДидельЯ говорю вам «вы», потому что вас двое! Но ты, папа! И ты, мама! Как-то вы странно… Это я приехал! Навсегда!
Мать. Видите ли, Дидель, у нас тут кое-что переменилось за это время… (Поспешно уточнила.) К лучшему переменилось, к лучшему. Теперь, например, принято говорить друг другу «вы». Меньше панибратства, амикошонства. Это относится даже к самым близким родственникам. Помните песенку? «На грош любви и простоты, а что-то главное пропало». Поэтому мы бы очень вас просили, если вам нетрудно…
Дидель. Честно говоря… Очень уж официально. Но что поделаешь, раз так принято, придется привыкать… Постепенно.
Отец. Это только поначалу трудно. Надо просто избегать местоимений. Можно говорить, глядя на человека, а он уж сам поймет, что вы обращаетесь именно к нему.
Дидель (снова весело). Что же, будем смотреть на человека. О чем мы говорим, смешно!
Мать (громко). Ну что же, нам приятно, что вы приехали. После того, как вы явитесь с повинной и отбудете положенный срок, мы будем жить здесь, втроем. К тому времени вы привыкнете, кстати, называть не батя, а «отец». Соответственно, меня — не мама, а «мать».
Отец. Верно, отец, мать. Это более общеупотребительно.
Мать (меняя предмет разговора). Да! Вы не сказали, как вам нравится окраска стен.
Отец. Работа, как вы понимаете, еще не закончена…
Дидель (сбит с толку странной встречей). Очень интересно…
Отец (оживился). Нет, правда?
Дидель. Мне нравится… Во всяком случае, непривычно.
Отец. На эту стену не смотрите, она не закончена.
Дидель. Почему, мне даже эта стена нравится. Именно так, как есть.
Отец (рассмеялся). А сейчас вы увидите, как она должна выглядеть.
Мать. Садитесь, отдохните с дороги, а мы тем временем закончим. Можете сидеть и смотреть. Вам это будет интересно.
Дидель, не сняв рюкзака, присел на раскладушку. Огляделся потерянно.
Дидель. Батя… То есть, отец! А вы… рассказали бы, как ваши успехи в живописи. Какой у вас период? Что-то картин не вижу.
Отец. Картин нет, картин нет…
Мать. Картины распродали, давно уже. Выгодно реализовали.
Отец. Да. Распродали, уничтожили, картин нет…

Он сказал так нервно, что мать решила пояснить.

Мать. Они, главное, ему самому перестали нравиться. К тому же, знаете — картины. Любую картину можно истолковать превратно. У него теперь другое увлечение, самая настоящая страсть: вот красит стены комнаты. Стойкое увлечение, и я считаю, плодотворное. Меняется цвет — как бы меняется и весь тонус жизни.

Отец с размаху ляпнул краской на стену.

Дидель. Батя, что ты делаешь!
Мать. Это сейчас пройдет… Иногда требуется разрядка.
Отец. Вот мой тонус!
Мать. Прошу вас, тише.
Отец. Вот мои мысли!
Мать. Прошу вас, прошу вас, все слышно!
Отец (яростным шепотом). Какие красивые мысли! Какие интересные мысли!
Мать. Шепотом не надо, это, наоборот, вызывает подозрение.
Отец (так же). Какой счастливый тонус жизни! Какой жизнерадостный колорит жизни!
Мать. Это можно и громко…

Отец, ослабев, присел на другую раскладушку.

(Успокаивая сына.) Небольшой приступ. Скоро все пройдет. Не обращайте внимания, ему надо отдохнуть. (Благопристойно.) Вот так живем, работаем. Я помогаю ему и, поверите, стала уже неплохо разбираться. Иногда делаю такие замечания, что он поражается. Какая жалость, что нам с вами предстоит расстаться. Вы тоже полюбили бы это и делали бы замечания…
Дидель. Я вас пока не оставляю. Я никуда не тороплюсь.
Мать. Зачем же тянуть, вы должны явиться немедленно. Если же вы решили пока не являться, то где вы предполагаете жить? Не будете же вы подвергать риску своего отца, свою мать. Поймите нас правильно, мы старые люди… Тем более что все может ограничиться домашним заключением. Это и гуманно и дешевле обойдется государству.
Дидель. Мне одно непонятно: нигде это не подвергается наказанию, нигде!
Мать. У нас маленькая страна. Если бы за рубеж уехали, скажем, шестеро, это составило бы почти десять процентов населения. Поэтому мы вынуждены наказывать то, что другие страны у себя терпят. Словом, там вам все объяснят.
Дидель. Нет, сейчас я не могу. Не сейчас…
Мать. Учтите, чем дольше вы будете откладывать, тем строже к вам отнесутся.
Дидель У меня есть дело. Одна встреча.
Мать. Какая встреча?
Дидель. Мне надо увидеть Марту.
Мать. Только разочаруетесь. У нее уже что-то с сердцем, и что-то с печенью. Тут подросли такие девушки… Хотя, я и не отрицаю, у Марты доброе сердце.
Дидель. Это очень важно. Именно этого сейчас повсюду не хватает. Буквально во всех странах дефицит.
Мать. Ну, смотрите… (В окошко.) Марта! Зайдите к нам на минутку!
Голос Марты (из окошка напротив). Я градусник ставлю ребенку!
Мать. К нам приехал Дидель!
Марта. Что?..
Мать. Дидель приехал! Он хочет вас видеть!
Марта. Дидель?..
Мать. Никому она не ставит градусник и никакого ребенка у нее нет, только об этом не надо с ней говорить. Напрасно вы это затеяли.
В комнату вошла Марта. Увидев Диделя, она тихо вскрикнула и отвела лицо в сторону.
Марта. Не смотрите на меня.
Дидель. Сначала я думал о тебе плохо. Я вспоминал, как ты мучила меня.
Марта. Я позволяла вам так много. Почти все. Но в наше время все девушки были такими, не я одна.
Дидель. Какое мне дело до всех!
Марта. Но мы были чисты, у нас была девичья честь.
Дидель. Вспомните, вы были тоненькая, твердая, как палочка. Я говорил: «Обними меня».
Мать. Обнимите.
Дидель. Да, обнимите. И вы закидывали мне руки на шею. Мы обнимались так, словно ты хотела стать мною, а я хотел стать тобою.
Мать. Вы были слишком молоды для брака.
Дидель. У нас были бы дети. Маленькая девочка. Сейчас она была бы уже большая.
Марта. Вот это! Вот это главное, что мучает меня. У нас были бы свои дети! Я кормила бы их! Они сидели бы за длинным столом и кричали бы: «Мне! Мне!»
Мать. Вам пора идти, Дидель.
Марта. А как только вы отбудете наказание, вам сразу надо жениться. Сейчас у нас восемь девушек. И примерно три гораздо лучше, чем я была тогда… Я никому не скажу, что видела вас, а то спросят, почему я не сообщила. Вы сами должны явиться, тогда можно рассчитывать на смягчение. Но главное — мы должны быть отдельно. Вы отдельно и я отдельно. И условие — не смотреть в лицо, в глаза. Смотреть надо в сторону… (Не повернув к нему головы, скрылась за дверью.)
Мать. Вот вы и повидались.

Дидель лег на раскладушку лицом, вниз.
(Подошла к отцу, который сидел неподвижно, уронив голову. Легонько толкнула его ладошкой.)

Надо закончить. Нельзя бросать дело посередине. Смотрите, как некрасиво.

Отец поднялся.

По-моему, эти пятна лучше покрыть одним тоном. Скажем, желтым.
Отец (вяло). Всегда можно перекрасить обратно.
Мать. К прежнему всегда можно вернуться. Сравним — и перекрасим в лиловый. Помните?
Отец (приступая к работе). Или в красный. Если только не будет слишком кричать.
Мать (тоже приступая к работе). Если не будет слишком резать глаз.
Отец. Все же, когда она была синяя, смотрелось лучше.
Мать. Синяя смотрелась гораздо лучше.
Отец. Именно синяя, а не голубая.
Мать. Именно синяя, цвет речной волны…

Такая же комната — две раскладушки, портрет Королевы. Трое играют в города.
Нетрезвый Луи, молоденькая девушка Дагни и Марта.

Луи. Париж.
Дагни. Женева.
Марта. Амстердам. (Она откликается не сразу, чем-то озабочена.)
Луи. Москва.
Дагни. Авиньон.
Марта (опять не сразу). Нью-Йорк…
Луи. Кострома.
Дидель ожидал, что его появление поразит всех. Однако все, обернувшись к нему, лишь вежливо улыбнулись.
Луи. А, Дидель, привет. И опять на «а». А… А… Амстердам был…
Дагни. Моя очередь!
Дидель. Люлик!
Луи. Прошу прощения. Луи мое имя.
Дидель. Черт с тобой.
Луи. Я приехал! Не прикидывайтесь, что не узнаете меня!
Луи. Почему, я вас узнал. И полностью одобряю ваше решение вернуться на родину. В родные края. Присоединяйтесь, играем в города.
Дагни. Моя очередь. Аддис-Абеба.
Луи. И опять на «а». Братцы, что это вы, как нарочно. Алупка.
Марта. А…
Дагни. Что с вами?
Марта. Я проиграла.
Дагни. Стоит ли убиваться. Столько городов на «а». Алма-Ата, Армавир.
Луи. Арарат…
Дагни. Арарат — гора.
Луи. Ладно, прервемся. А то Диделю, наверное, скучно. Он, пожалуй, лично объездил все эти города.
Дагни. Сознайтесь, Дидель, дома-то лучше? Сознайтесь!
Луи (косвенно предупредил). Дагни у нас дочка члена парламента.
Дагни. Зачем это вы? На что намекаете?
Луи. Стоит сказать слово, как в этом видят намек, то и дело! Все время на что-то намекаю. И только я. Почему!
Дагни. Потому что вы научный сотрудник. У вас каждое слово продумано… Тогда как научным сотрудникам как раз обижаться не на что. (Диделю.) У нас самый большой процент научных сотрудников на душу населения. Один сотрудник на шестьдесят семь человек. А в Берунди вообще ни одного, так что мы по-прежнему впереди.
Появился ее отец, Понтус.
Дидель (рад встрече). А это — узнаю. Пон-тик!
Понтус (добродушно). Да, все тот же надежный, верный Понтик. Понтус мое имя. Звезд с неба не хватает, но по всем общественным дисциплинам крепкие четверки, по родной речи обеспеченная тройка… А это, значит, наш заблудший Дидель. Родной язык-то не забыл?
Дидель. Как видишь.
Понтус. А я тем временем, как говорится, времени не тратил. Удостоился всенародного избрания в этот, как его… высший орган, парламент. Один из трех крепких ребят, так сказать. Несем по очереди вахту. Один, как говорится, несет; двое, как говорится, отдыхают. (Весело осведомился.) Ну, так о чем у вас тут? Все дискутируете?
Луи. Вот, сравниваем. У нас, как говорится, и у них, так сказать, в Берунди. Сравнение далеко не в их пользу.
Марта (благонравно). У нас самый высокий процент стоклеточных шашистов. Раньше был один шашист, теперь он научил играть своего сына.
Дагни. А мы говорим: Берунди, Берунди…
Луи. Кто говорит? Никто не говорит.
Дагни. Я сказала в том смысле, что — говорят. Вообще говорят.
Понтус. Могу поделиться, так сказать, государственной тайной. Намечено расширение раскладушечной промышленности. Максимум, как говорится, через год Берунди по количеству раскладушек на душу населения будет да-а-леко позади!
Дагни захлопала в ладоши.
Луи. Браво, браво.
Дагни. А вот тут ваша ирония абсолютно неуместна.
Луи. Какая ирония! При чем тут ирония? Понтус, скажите своей дочери!
Дагни (горячо). Если хотите знать, о росте благосостояния свидетельствует одно уж то, что в родильном доме установлена очередь на усыновление детей. Моя подруга удочерила девочку!
Марта (нервно). Жанетка? Решила замаливать свои грехи.
Понтус. Тихо, тихо.
Марта. Прошу прощения. (Еще более нервно.) Нельзя спасаться за счет детей!
Понтус. Возьмите себя, как говорится, в руки. Здесь прибывший в страну человек. Как говорится, возвращенец.
Марта (продолжая мысль). И опять, как всегда, несправедливо! Уж поверьте, ваша подруга получила девочку за взятку! Я год стою в очереди за дочкой, а мне отвечают одно и то же. Как будто я не понимаю. А я из принципа не буду этого делать. И потом у меня денег нет.
Понтус. Прежде чем кого-то обвинять, подумали бы о себе. Простите, может быть, за эту, как ее… бестактность, но вам не дают ребенка потому, что вы нездоровы.
Марта. Я ничего особенного не требую. Я хочу одного: чтобы стоял большой стол, и за ним сидели бы дети и кричали: «Мне! Мне!» А я разливала бы суп, качала бы маленького и кормила бы его грудью! (Прижала воображаемого ребенка к себе, запела песню, которая кажется ей колыбельной.)
Понтус. Прекратить!
Дагни. Действительно, нельзя так распускаться, вы не одна.
Но Марта продолжала петь, заботливо качая клубочек пустоты.
Понтус (пояснил Диделю). Кастручча.
Луи (подтвердил). Кастручча.
Дагни (вздохнула). Кастручча…
Понтус. Досадно, что это случилось именно при вас.
Дагни. Но если честно, Дидель, тут и ваша есть вина. Припомните. Возбудили у девушки надежду, а потом уехали неизвестно куда.
Дидель. Легко судить со стороны. Тут сложно все.
Дагни. Если вы намекаете, что Марта была слишком осторожна и не вступила с вами в интимную связь, то я считаю, что она, напротив, может собою гордиться. Не знаю, есть ли такое понятие в других странах, где вы побывали, — девичья честь…
Дидель (приблизился к Марте). Успокойтесь.
Марта. Не смотрите на меня… Нельзя, надо смотреть в сторону.
Дидель. Если я виноват, то попытаюсь искупить свою вину. Не надо думать о плохом. Ведь было и хорошее!
Понтус. Не забывайте, вам предстоит идти с повинной, и еще неизвестно, чем это кончится. Опять поманите девушку этой, как ее… надеждой… и сразу же покинете ее?
Дидель. Почему покину? Я не собираюсь ее покидать.
Понтус. Это, положим, не от вас зависит.
Дагни. Не говоря уже о том, что вы еще не видели других наших девушек. У нас еще семь девушек, не считая меня.
Марта отворотила лицо, стиснув зубы, простонала.
Понтус. Возьмите себя в руки.
Дидель. Отстаньте вы от нее! Было же, Марта! И хорошее! Было же!..
Марта (в ознобе от возбуждения и страха). Вы приблизились ко мне так близко… Тем более что мне пора детей кормить. А то уж, наверно, разорались… Знаете, какие крикуны? «Мне! Мне!»… (Опустилась на раскладушку, положила руки на колени и впала в апатию.)
Дагни. Теперь не трогайте ее. Она все равно не слышит.
Понтус (в некотором смущении развел руками). Вот, непонятный какой-то вирус…
(И — чтоб замять неприятную сцену.) Да! Могу сообщить вам еще одну государственную тайну. Хотя теперь это уже не тайна. Мы закупили в Монако партию этих, как их… авторучек.
Луи. Наконец-то. Абсолютно писать нечем.
Понтус. Со своей стороны, для укрепления, так сказать, дружеских связей, подарили этому, как его… принцу ихнему, как говорится, чашку с блюдцем.
Луи. Все готовы раздарить. Кормим бог знает кого, а потом они будут нам первые враги.
Да гни (зазвеневшим голосом). А я считаю, наоборот, что это мизерно. Могли бы подарить и сервиз!
Понтус (поспешно). Ну, не будем обсуждать. Уймись, Дагни. Давайте лучше играть в слова.
Дагни (так же звонко). А я считаю, наоборот, мизерно. Могли бы, не обеднели бы!..
Понтус стукнул ее по щеке. Затем обратился к Диделю.
Понтус. И вы с нами, а то когда мало народу — неинтересно. Все сели. Садитесь, Дидель, садитесь. Привыкайте. Это популярная игра, наша игра, хорошая, как говорится, традиция. Итак: ве… (указал пальцем на  Луи.)
Луи. …селье. Рож…
Дагни. …дество. Сол…
Понтус. Ваша очередь, Дидель. Ну? Это же просто. Сол-нышко. И сразу же: трав…
Луи. …ка. Ру…
Понтус. Включайтесь, Дидель. Это, как его… Адаптируйтесь, как говорится, адаптируйтесь! Итак, ру…
Дидель. …чеек. Раскладушка.
Дагни (рассмеялась). Вы должны были сказать только рас… А папа бы продолжил: свет. Птич-ка. Лесен-ка. Песен-ка. (Все более возбуждаясь.) Па-дарок.
Понтус (раздражен). Не па-дарок, а по-дарок.
Дагни. Почему? Иногда так пишется, иногда так. Смотря, какой подарок.
Понтус. Всегда пишется по-дарок. Что-что, а правописание у меня, как говорится… вот здесь…
Дагни (возбужденно). Берешься судить. А ты хоть раз в жизни, хоть булавку подарил кому-нибудь? Все бережешь, бережешь. На буфете замок, что там, на холодильнике замок! Запирать на замок колбасу!..
Понтус. Всем известно, что я нездоров. Мне нужно питание, чтобы залить жиром легкое. И все это знают. И ни у кого нет претензий.
Луи. Положим, вы уже давно залили жиром все, что можно. Вы самый полнокровный человек в государстве.
Понтус. С вами отдельный разговор.
Луи (в панике). Постойте. В чем дело! Я сказал в хорошем смысле! Полнокровный — это же хорошо!
Понтус. Разберемся.
Луи. Будьте свидетелем, Дидель.
Дагни. Вот мать была не жадная. В этом я пошла в нее. Нет, в быту я рассудительный человек, даже эгоцентристка, и горжусь этим. Но когда я вижу перед собой человека в несчастье, я должна что-то предпринять, что-то подарить, какой-нибудь пустяк… (Стянула с плеча косынку.) Дидель, когда она придет в себя, подарите ей хотя бы это.
Понтус. Начинается, ухожу.
Луи. Действительно, зачем ей эта косынка, посмотрите, у нее такая же.
Дагни (задумалась, затем стащила с себя свитерок). Тогда подарите ей свитер. От вас ей будет приятно получить подарок.

Дидель, теряясь, взял свитер. Но Понтус тут же отнял его.

Понтус. Он же не налезет на нее! Зачем ей ваш свитер!!
Дагни. Ну, тогда — что вам нравится? Все, что на мне. Выбирайте.
Понтус. Ей ничего не нужно, у нее всего по две пары! Дидель, вы хоть скажите!
Дагни (торопясь, сняла юбку). Молния, черт, заедает. (Бросила ее Диделю.) Только не отдавайте отцу. Что вы все отдаете, растяпа!
Понтус (отобрал юбку). Кастручча, кастручча, везет нам сегодня…
Дагни (скинула туфли). Ну, хоть туфли я могу ей подарить? У нас один размер!
Понтус. Стыдно дарить разношенные туфли.
Дагни (вконец разошлась). А!.. Берите колечко. Это лично вам. Кого люблю, тому дарю. Кому кружевную сорочку? (Стала снимать сорочку.)
Но тут отец влепил ей еще две оплеухи.
Понтус. Посмотри в зеркало! Стыд у тебя есть?
Дагни замерла, вникла в его слова. Руками крест-накрест прикрыла плечи. Отец повел ее, уже послушную, к другой раскладушке. Она села, уронив голову, теперь безразличная ко всему, что происходит вокруг.
Луи. Женщины. Впечатлительные натуры…
Дидель. Растолкуйте мне все-таки! Что здесь происходит?
Понтус. Ничего особенного. Живем, хлеб жуем.
Дидель. Я же скучал по вам, мерзавцы! Почему мы разговариваем, как вокзальные знакомые? Не надо так! Не пугайте меня!
Луи (усмехнулся). Вот член парламента, он вам все объяснит.
Понтус. Мне нравится, как вы умеете оказаться в стороне.
Луи. Я алкоголик.
Понтус. Удобная позиция. Мы хотя бы делаем дело. Забота о населении растет. Завтра опубликуем постановление, чтобы заборы красили только в такие цвета, которые, так сказать, хорошо влияют на нервную систему. Это сейчас, как говорится, проблема номер один. (Обращаясь к Диделю.) Сдают нервы. Задергала доченька… В мать, как говорится, пошла. Наверняка уж помните мою покойную супругу. Имею в виду Роситу. Ни для кого не секрет, что моя супруга в день открытия силосной башни свалилась с нее на землю. Бросилась, так сказать. Чем доказала свою нелояльность. Это до сих пор мое уязвимое место, чем и пытаются воспользоваться враги по парламенту.
Дидель. Рыжая Росита!
Понтус. Рыжая! Рыжая! Помните, значит. Ее, впрочем, трудно не запомнить. То есть не забыть. То есть забыть. Трудно.
Луи. Парадокс. Все почему-то помнят, какого цвета у нее были именно волосы. Тогда как волосы можно покрасить. А вот то, что у нее были зеленые глаза… Правда, вечером казалось, что они синие.
Понтус. Разрешите мне знать, что мне следует помнить и чего не следует. У нее были именно синие глаза. А вечером казалось, наоборот, что они зеленые.
Луи. Считайте, что так.
Понтус. Что значит, считайте! Это моя жена! Я видел ее и утром, и вечером, и ночью! Если хотите знать, она вообще не любила очкариков! Она говорила, что человек в очках не способен на решительный поступок. И была, я считаю, абсолютно права!
Луи. Я не ношу очков.
Понтус. Она говорила, как говорится, в переносном, так сказать, смысле! И не надо! Не надо! Вы свое скажете в свое, как говорится, время. Он помнит, а я не помню! Видели? Культурный у нас. Он у нас один такой. Научный сотрудник. С кем же вы сотрудничаете?
Луи. В том, что мне не с кем сотрудничать, я не виноват.
Понтус. А! Слыхали? Кто же виноват? Говорите уж прямо! А?.. Боится говорить. Говорить боятся. По углам шепчутся. Все ваши шепоты известны.
Луи. Я не шепчусь! Мне не с кем шептаться!
Понтус. Свое скажете, когда понадобится. Он помнит, а я не помню. Видали? А хотите, я вам кое-что покажу?
Луи (вдруг — сочувственно). Не стоит… А? Может, обойдемся?
Понтус. А! Слышали? Не стоит! А по-моему, стоит!
Луи. Не надо, Понтус, все уже видели.
Понтус. Он возвращенец, он не мог видеть. Хотите увидеть нечто уникальное? Хорошо. Сейчас увидите. Пятьсот фотографий Роситы. Вы тоже можете взглянуть.
Луи. Я уже видел.
Понтус. Тогда тихо. (Достал из карманов пачки фотографий.) Все мое, как говорится, ношу с собой. (Вручил Диделю и, чтобы не мешать, отступил в сторону.)

Тот начал рассматривать фотографии одну за другой, но постепенно что-то стало его смущать. Еще несколько снимков — он в недоумении поднял голову.

Дидель. Да ведь это один и тот же снимок!
Луи. Наш друг отпечатал пятьсот копий.
Понтус. Я предупредил, кому неинтересно, тот не смотрит.
Луи. Просто, чтобы он не рассматривал так внимательно все пятьсот.
Понтус. Ну и что. Росита не любила фотографироваться. Остался, да, один-единственный снимок для документа. Но вглядитесь, вы вглядитесь внимательней. Нет, не таращите глаза, но попытайтесь, как говорится, схватить суть. Схватываете?..
Дидель. Честно говоря, пока не схватываю.
Понтус (накаляясь). Этот — тупой, ему положено, он интеллигент. Но вы-то. Должны были там, так сказать, повысить свой уровень. (Опасливо покосился на Луи.) Я ничего не сказал. Точнее сказать, я не то сказал, что вы подумали.
Луи. Ничего я не подумал.
Понтус. Нет, подумали, нет, подумали. Вот скажите честно, что вы подумали?
Луи. Я сказал вам, как говорится, со всей ясностью: ничего я не подумал.
Понтус. Нечего дипломатничать. Я знаю, что вы подумали. Вот тут свидетель, ему тоже понятно, что вы подумали.
Дидель. Виноват, мне непонятно, я не свидетель.
Понтус. Нечего отпираться. За уклонение от показаний тоже. Знаете?.. Но сейчас не время об этом… Вглядываемся. Внимательней. Не надо глядеть сразу на две фотографии, сосредоточьтесь на одной! (Спрятал за спину пачку, оставив перед ним один снимок.) Что видим?
Дидель. Росита.
Понтус. Это уже известно. Что бросается в глаза? Можете, как говорится, составить словесный портрет?
Дидель. Затрудняюсь. Фото действительно делали, видимо, для документа, к тому же неотчетливо…
Понтус (ликуя). Так это же плюс, что неотчетливо! Поэтому и можно проникнуть в суть, как говорится! Именно сквозь неотчетливую оболочку! Ну? Проникайте, проникайте! Можете проникнуть?
Дидель. (попытался). Не могу.
Понтус. Хорошо, что откровенно. И не смущайтесь! Потому что никто не может! Я один и могу. И вот, что тогда проступает. Какая она здесь? Простая. Такую и за станок поставь — не даст маху, и на пашне, как говорится, не подведет. Понятна мысль? Теперь сразу же, для сравнения — сюда. Что видим?
Дидель. Ну, опять Росита.
Понтус. Росита. Согласен. Еще что?
Дидель. Тоже неотчетливо как-то. Наверное, переснимали с фотоснимков, а надо было бы печатать прямо с негатива.
Понтус. И опять околесица. Помогаю вам. Ответьте мне на вопрос. Вы могли бы подойти к такой на бульваре: «Девушка, вам не скучно одной?» Будь вы хоть член парламента! Отвечаю: никогда. Потому что тут перед нами женщина-символ. Вообще, ухватываете, как говорится, символику?
Дидель. (неуверенно). Что-то да, что-то есть.
Понтус. Женщина-мать. Кому? Не важно. В символическом тоже смысле. Благородство, как говорится. А?.. Теперь ловите?
Молчание.
Дальше. Теперь на минутку прикройте глаза. Вот интересный снимок. Только с речки. С купания. Холодная, здоровая. Хочет есть. Если у вас есть способность к обобщениям, как говорится. То — Молодость с большой буквы! Юность, я бы сказал! А?.. Этот снимок, к сожалению, не могу вам показать, это интимное… Вам непонятно, как это она ухитрялась так меняться? А вот умела! Только она и умела! Секрет утерян. Мимикрия своего рода. Прошу понять меня правильно… А теперь покажу вам мои любимые фотографии. Тут триста штук, я специально отобрал.
Луи. Этого не хватало.
Понтус. Вы ведь не торопитесь?
Луи. Он торопится.
Понтус. Он не торопится! Скажите ему, что вы не торопитесь!
Луи. Дайте мне фотографии.
Понтус (ощетинился). Зачем!
Луи. Я верну их вам. Потом.
Понтус. Не дам.
Луи. Вы знаете, это кончится плохо.
Понтус. Ну хорошо, не триста. Двести!
Луи. И двести нельзя. (Вырвал у него пачку.)

Едва фотографии были отняты, как Понтус сник.

Как мне все это надоело… Помогите. (Усадил Понтуса на раскладушку.)

Тот впал в такую же апатию, как Дагни, как Марта.

Вот так и живу. Как в зоопарке.
Дидель. Что здесь происходит? Я вижу, вы все понимаете! Не тряситесь!
Луи. Дураков нет.
Дидель. Нет, дорогой мой! Лопнуло мое терпение! Помните, как я бил вас на школьном дворе?
Луи (мечтательно). Детство, детство, все, как в смутном сне…
Дидель. А я вам напомню. (Издал боевой клич.)
Луи. Только без этого. Мы интеллигентные люди.
Дидель. Я жду.
Луи (деловито). Но вы подтвердите, что с вашей стороны имело место насилие?
Дидель. Разумеется.
Луи. А с моей стороны это было единственное средство защиты.
Дидель. Да ведь так оно и есть.
Луи (успокоился). Тогда другое дело. Главная беда в том, что наша страна мала. И значит, должна бороться за существование. Тем более что мы находимся в состоянии войны с Берунди. Вы тоже говорите, я один не буду. С Бе…
Дидель. …рунди.
Луи. К сожалению, у нас нет морского флота, не можем до них доплыть. Правда, они тоже не могут доплыть до нас. Но, значит, мы должны поддерживать моральный уровень населения. Это, надеюсь, понятно. Однако неуправляемые чувства отвлекают народ от нашей главной задачи — догнать и перегнать Берунди. Но… Кто сказал «но»?
Дидель. Вы сказали.
Луи. Я ничего не говорил, это вы сказали.
Дидель. Хорошо.
Луи. А в каком смысле вы это сказали?
Дидель. Не знаю.
Луи. А я знаю. Вы хотели сказать: «Но человеческие страсти таким образом оказываются противозаконными?» Исключая, естественно, страсть к повышению производительности труда. Которая, к сожалению, никак не повышается… Что там! (Расхохотался.) Пытаемся увеличить народонаселение. Но скажите, какой может быть прирост в стране, где все друг с другом на «вы»! Под раскладушкой бутылка.
Дидель. Какая бутылка?
Луи. Снять напряжение.

Дидель нашел бутылку, дал.

(Всосался в нее, пьет.) А вы кричите на меня, кричите.
Дидель. Зачем? Люди сбегутся.
Луи. Не беспокойтесь, не сбегутся.
Дидель издал вопль.
(Оторвался от бутылки, продолжал деловито, трезво.) Немыслимо глупое время нас формировало. Одержимое преследование глупых целей. Глупейшие ошибки парламента, которые мгновенно забываются и сменяются новыми. А жизнь должна продолжаться. Она, однако, лишилась всего духовного, эмоционального, даже сексуального опыта, который выработало человечество. Эту глупость всех основ жизни вынесли бы люди первобытные, для нас же, современных людей, она оказалась губительной. Где же (опять всосался в бутылку) …истина (глотнув еще) …спросите вы меня. Вы меня спрашиваете?
Дидель. Спрашиваю! Спрашиваю! (На всякий случай издал еще несколько воплей.)
Луи (быстро, негромко). Все началось с Королевы. Куртуазный век, девушка-интеллектуалка, переписывалась с Франциском Ассизским. Но… Вы не пьете, я тоже не буду.
Дидель выпил.
А скажите-ка мне. Почему вы от нас уехали?
Дидель. Ну, молодой был, ну, захотелось мир посмотреть. Австралию, Новую Зеландию… А вам разве не хочется?
Луи. Мне? Никогда.
Дидель. Но тогда это было еще не подсудное дело!
Луи. Стоп. А теперь честно. Почему вы к нам вернулись?
Дидель. Не знаю, как бы это объяснить… Ну вот, скажем, язык, ну английский, я понимаю вполне. Но вот, в чем беда, — понимаю головой! А что за этими словами у него стоит…
Луи. У кого?
Дидель. Ну, у него, вообще у человека — что они в это время думают, в общем то, что у нас называется подтекст, — для меня это темная ночь. Не секу! Живу среди говорящих людей, а в сущности — один. И так повсюду!.. А вот вы, например, мне говорите — и я понимаю, о чем вы даже умалчиваете. И вы мне родной человек!
Луи. Я вам не родной человек. С вами еще далеко не все ясно.
Дидель. И опять. Вот вы говорите, неясно, а сами мне уже доверяете. И мне все понятно! Подтекст.
Луи. Убедил.
Дидель. Вот вы говорите, убедил, а сами все-таки сомневаетесь. И это прекрасно!
Луи. На чем я остановился?
Дидель. Переписывалась с Франциском Ассизским, но.
Луи. Кто сказал «но»?
Дидель. Я сказал, я.
Луи. Но я пьян. Я ничего не помню, что говорю.
Дидель. Понял.
Луи. И вот. Использовали ее авторитет. Для запрещения естественных человеческих чувств. Противозаконно все: возмущение, протест, творческие волнения, а заодно неисчислимая толпа радостей жизни! И результат страшен. Заболевания самые причудливые, вспышки подавленных эмоций. Кастручча гуляет по стране! И вместе с тем — стыд за свои болезни, боязнь их обнаружить… Как жить, Дидель! Моя специальность заключается в поисках истины. Полжизни потратил на то, чтобы ее найти, полжизни на то, чтоб о ней молчать. А эта истина… (Пьяно притянул к себе Диделя.) Только тебе скажу: истина эта (огляделся, показал пальцем на Понтуса)… у него в боковом кармане.
Дидель. Какая истина? Почему в кармане! Не понял вас!
Луи. Я пьяный.
Дидель. Вы не так много выпили, нельзя распускаться! Почему вы показали на Понтуса?
Луи. Куда хочу, туда и показываю. Я свободный человек. Но дорого бы я дал, чтобы прочитать дневники прелестной девушки!
Дидель. Что вы болтаете, дневники Королевы продаются в любом табачном киоске!
Луи. Не те, что продаются! А те, что не продаются! Вот что хотелось бы… (Начал рвать на себе рубаху, но так же внезапно перестал.) Не пугайтесь, я не болен… Единственный. Последний. Все понимающий человек. Самоизоляция. Самоуничтожение. Интеллигентные люди погибают интеллигентно. Они спиваются.
Ом побрел в угол комнаты и лег на пол, свернувшись и подложив под голову ладошки. Дидель остался один среди людей, словно бы неживых. Подошел к Марте, пригнулся, вгляделся.
Дидель. Марта…

Не отвечает.

Послушайте, Дагни…

И та не пошевелилась.

Понтус! (Схватил за плечи, стал трясти его.)

Член парламента был странно задумчив и вял.

(Высунулся в окно, закричал.) Господа! Кто-нибудь зайдите на минутку! Дамы, господа! Прошу вас ненадолго!

Никто не откликнулся.

Я знаю, что вы дома! Вы же слышите меня, господа, тут нужна помощь! Эй, вон там! Вы только что захлопнули ставни, я видел! Ничего, сейчас я кого-нибудь… Не может быть, чтобы никого не было!

Он выбежал из дома. Слышен его голос: «Друзья! Дамы и господа! Имейте совесть! Вы дома. Послушайте, смешно же!..» Голос его отдалялся.
В комнате тем временем началось утомленное больное шевеление. Первым поднялся Понтус, стал подбирать оброненные фотографии. Затем растолкал неприлично спящего на полу научного сотрудника.

Понтус. Опять нализался?
Луи. Перебрал…
Понтус. На воздух, на воздух. Протрезвитесь.

Тот побрел.

(Марте.) Поднимайтесь.
Марта. Прошу прощения…
Понтус. Дети ждут. Домой, домой.
Марта. Дети, дети. Совсем забросила…
Понтус. Накуролесили тут. Все накуролесили. (Выпроводил и ее. Подошел к дочери, постоял над ней, жалея, решил потревожить.)
Дагни. Что такое? Что такое…
Понтус. Оденьтесь.
Дагни (вспомнила, как о скучном, обыденном). А… где туфли?
Понтус. Вот туфли.
Дагни. Где кольцо? Было кольцо.
Понтус. Припомните, кому вы его подарили?
Дагни. Золотое кольцо.
Понтус. Диделю вы его подарили.
Дагни. И он взял? Ну, люди. Умеют пользоваться. Чтоб сегодня же вернул.
Понтус. И главное, как назло, все это было у него на глазах. Кто он такой? Мы знаем? Где путешествовал? Почему уехал? Почему приехал? Воспользуется случаем — начнет шантажировать.
Дагни. Ради чего…
Понтус. Ради того, чтобы я за него вступился, хлопотал о смягчении наказания.
Дагни. Ну похлопочите.
Понтус. Я не могу себе этого позволить. Из-за того, что к нам похаживает Луи, считается, что я попал под влияние интеллигенции.
Дагни. Вы же с Диделем были друзья, неужели он станет!..
Понтус. Да, как мало вы знаете людей.

Дидель вернулся.

Дидель. А я испугался.
Понтус. А чего пугаться?
Дидель. Значит, все обошлось?
Понтус. А что обошлось?
Дидель. Ну, то, что с вами было.
Понтус. Ах, это… Перепады давления. Перемена погоды.
Дидель. Понтус. Я хочу вас спросить.
Понтус. Потом, потом.
Дидель. Нет, друг мой, вы мне ответите.
Понтус. Сейчас не время, все устали.
Дидель. Объясните мне хотя бы вот что: бегаю, зову, надрываюсь — никого. Почему…
Понтус. Послеобеденный сон. У нас принято после обеда поспать. И вам пора, Дагни, и вам пора, Дидель. Всем пора.
Дагни. Я дала вам поносить колечко…
Дидель. Какое?
Дагни. Какое! Мое колечко.
Дидель. Конечно, конечно, простите ради бога.
Дагни. Честный человек.
Дидель. Послеобеденный сон. Какой-то бесконечный послеобеденный сон! Помнишь…
Понтус. Помните.
Дидель. Помните, как мы гуляли по бульвару от колледжа до силосной башни — неожиданные встречи, неясные ожидания, загадочные улыбки…
Дагни. Это было? Нет, правда, так было?
Понтус. Был пыльный бульвар, пыльные велосипеды, пыльные женщины с продуктовыми сумками.
Дидель. Но в городском саду играл духовой оркестр!
Дагни. В саду был оркестр?
Понтус. Обычно он репетировал похоронный марш.
Дидель. Плясала Росита!
Дагни. Мама плясала?..
Понтус (не сразу). Росита плясала. (К Дагни.) Идите.
Дагни. Но я так и не поняла: было пыльно, или вы гуляли?
Понтус. У нас важный разговор. Вы меня поняли?
Дагни. Поняла… Прощайте, Дидель. Может быть, мы с вами еще и не… нескоро увидимся?
Дидель. Почему нескоро?
Понтус. Вы что, забыли?
Дидель. Не забыл, но дело в том, что я еще не хочу идти.
Понтус. Не хотите?
Дагни. Не хотите?
Дидель. Я еще не готов.
Понтус. Тут не надо готовиться, не надо задумываться! Пошел, и все. Главное прийти. А там само завертится.
Дидель. Что все?
Понтус. Все завертится, это уж не ваша забота.
Дидель. Прежде всего я хотел бы многое выяснить. Вы не отвечаете мне. Перемена погоды… Какая перемена? При чем тут перемена? Страна превратилась в пустырь. Кастручча гуляет по стране. Чем вы объясните это!..
Понтус (печально). Да… Да… Это верно. Это беда наша.
Дидель. Какой может быть прирост населения, если все друг с другом на «вы»?
Понтус (горько). Вы думаете, это нас не заботит? Еще как.
Дидель. Видите?.. До сих пор живете по заповедям несовершеннолетней девушки! Тогда как еще неизвестно…
Дагни. Не трогайте Королеву!
Понтус. Вы еще здесь? Вон!
Дагни выбежала.
Дидель. Что у вас в кармане куртки?
Понтус (схватился за карман). В каком кармане?..
Дидель. В этом, в этом! За который вы схватились.
Понтус. Я схватился за сердце! У меня стенокардия!
Дидель. Сердце с левой стороны!
Понтус. Это рефлекторная боль!

Дидель устало присел на раскладушку.

У вас тоже трудный день. Можете прилечь, отдохнуть. А я потащусь в парламент.
Дидель заметил под раскладушкой валявшуюся фотографию, поднял.
Спасибо, Дидель. Вот растяпа! Не заметил, могла пропасть. Кто угодно подобрал бы и выбросил! Лучшая фотография! Любимая фотография. Это когда она…
Дидель (разглядывая фотографию). Рыжая Росита… Какое простодушное лицо.
Понтус. Но в то же время какая сила! Смотрите, смотрите, я не спешу.
Дидель. Я понимаю, это жестоко. Поверьте, я не хотел бы… Если бы можно было обойтись. Я вернулся домой. Я хочу прижиться здесь, стать, как все, покрыться общей листвой. Я хочу знать, что происходит, почему все это. Я должен знать!.. (Щелкнул зажигалкой, поднес ее к фотографии.)
Понтус (вскричал). Нет!
Дидель. Дайте мне дневник, и я верну вам фотографию.
Понтус (полез в карман). Боже мой, но тут ничего особенного. Вас кто-то… как это…. дезинформировал. Наивные поэтические опыты. Погасите зажигалку! Немедленно погасите зажигалку, она же горит! Дайте фотографию и нате, нате вам все это!..

Дидель отдал снимок, взял листки.

Можете читать вслух, я буду давать пояснения.
Дидель.
«Мой милый друг, нам гибель суждена! Но я готова. Мне сладка она!»
Понтус. Ну что же, тут иносказание. Друг — предполагаемый читатель. «Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат…» Вы же не скажете, что поэт обращается к родственнику?
Дидель. Допустим. А вот это: «Враги моей любови беззаконной пускай коснеют в жизни полусонной» — следует понимать так, что Королева все же кого-то любила?
Понтус (неохотно). Хорошо, открою вам… Да, у нее были заблуждения. Мы не закрываем, как говорится, на это глаза. Но ради своего народа она, как говорится, отказалась. К сожалению, только успела отказаться, как скончалась от сердечного приступа.
Дидель. А этот человек? Которого она…
Понтус. Вы имеете в виду, как говорится, предмет? Предмет хорошо закончил свои дни в Доме ветеранов труда.
Дидель.

«Люблю, люблю, не в силах передать!
Такого счастья им вовек не знать!
Пускай живут, полумертвы оне…
Прощай, прощай и помни обо мне!»

Понтус. Дорогой мой, нельзя относиться к этому со всей серьезностью. Это же, так сказать, поэзия, что-то, как говорится, и для рифмы. Зачем понимать буквально!
Дидель. Но тогда зачем же все это таить! От людей. Вот что странно!
Понтус. Друг мой, вот мы с вами прочитали и поняли, как надо. А представьте себе, станут знакомиться все, кому не лень. Во-первых, все поймут не так. И начнется. Ревизовать, как говорится, все подряд. Кому это нужно? Нам с вами?.. Да что же мы стоим! Давайте присядем. Так сказать, на дорожку. Ведь вам пора идти.
Дидель. Нет, Понтус. Сначала я пойду на площадь. Воспользуюсь все же свободой слова. Это пока здесь не отменили?
Понтус. Ничуть.
Дидель. Я не деятель, не революционер. Я устал мотаться по чужим странам. Я охотно обошелся бы без этого… Так что прошу прощения.

Он вышел. Понтус, засунув руки в карманы, задумчиво покачиваясь, слушает голос Диделя, который доносился с площади.

Голос Диделя. Дамы и господа! На этот раз вы меня выслушаете! Делаю важное сообщение! Прошу прощения, дамы и господа, мне хотелось бы вас увидеть!.. Я долго не был в родной стране! И вот я вернулся! И прежде всего! Должен сказать! Трудно говорить, когда никого не видишь… И вот — я приехал! Слава Королеве-основоположнице! Вы слышите меня? Слава, говорю, Королеве-основоположнице!.. Но что же я здесь увидел? Население сократилось до такой степени, что несообразно ни с чем! Катастрофическая нехватка людей! Но и те, кто остался, систематически болеют! Друзья, кастручча гуляет по стране. И вот — главное! Мне стала ясна основная причина! Мы живем по заповедям Королевы-основоположницы! И это прекрасно! Что бы мы делали без них? Символ чистоты, нравственности, духовности! Но, дамы и господа, не знаю, слушаете ли вы меня, ей-богу, трудно говорить, но я буду краток. Все сложнее! Вас держат в неведении! От вас таят страницы, которые многое объяснили бы и пролили бы свет! И позволили бы взглянуть иначе!.. Вот они! Я читаю! Если бы кто-нибудь приоткрыл ставни, то увидел бы, что это пожелтевшая от времени бумага, добротного качества, секрет давно утерян… Ну хорошо, поверьте на слово… Я читаю! Внимание, друзья мои!

«Мой милый друг, нам гибель суждена!
Но я готова, мне сладка она!
Люблю, люблю, не в силах передать!
Такого счастья им вовек не знать!
Враги моей любови беззаконной
Пускай коснеют в жизни полусонной!
Пускай живут, полумертвы оне…
Прощай, прощай и помни обо мне!..»

На площади тихо.

Боюсь, что вы не поняли меня! Я имею в виду, что долго жил на чужбине и вот вернулся, и что же я вижу? Дамы и господа, не может быть, чтобы все спали! Я хотел бы знать, слышит ли меня кто-нибудь!.. Неужели неинтересно? Подлинные стихи Королевы! «Враги моей любови беззаконной» — обратите внимание, беззаконной, значит, ее не понимали, значит, ее преследовали враги! А те, кто сейчас утаивает от народа ее слова, — те же враги! «Пускай коснеют в жизни полусонной!» Можете убедиться, подлинные слова! И вот кому-то нужно, чтобы и вы коснели в жизни полусонной! Что получается! Разве не так?..

Тихо на площади.

Картина вторая

Дом Диделя. Стены на этот раз выкрашены в светлые жизнеутверждающие тона. Отец, мать.

Отец (с кистью в руке, обращаясь к портрету Королевы). Прости меня, непорочная, за эту пошлость. Но, сама понимаешь, человеку, который приговорен к домашнему заключению, необходимы светлые тона, мажорный колорит.
Мать. Поставьте внизу свою подпись.
Отец. Чтобы потом по этой мазне судили о моем творчестве?
Мать. Но ведь это единственный памятник стенной живописи, который вы оставляете людям.
Отец. Тем хуже для них.

Понтус вводит в дом Диделя.

Понтус. Вот. Попросил вашего отца выкрасить стены в более, как это… оптимистические цвета.
Дидель. Очень красиво.
Понтус. Теперь так. Ввиду того, что ваш сын будет отбывать заключение под домашним арестом, семье предоставляется помещение из этого, как его… обменного фонда.
Мать (сыну). Сами-то вы довольны?
Дидель. Еще бы.
Отец (указав на грудь). Тут-то, тут-то все в порядке?
Дидель. Тут-то все в порядке.
Понтус. Первое время, не обижайтесь, буду вас запирать, потом привыкнете, будете запирать себя сами. Возьмем подписку о невыезде. Не скрою, мнения были разные. Учтите, что это я добился вам смягчения. Худой мир все же лучше, как говорится, доброй ссоры.
Понтус похлопал по плечу Диделя, приобнял стариков, вывел их из дома.

Щелкнул замок. Дидель остался один. Сначала сидит, согнувшись, как все узники сидят в своих камерах. Потом стал шагать, руки за спиной, как шагают по камере. За окном — грязная кирпичная стена противоположного дома. В окне появился человек с потертой физиономией.

Потертый (смотрит ухмыляясь). Ну что? (Не получив ответа, обиделся.) Молчишь? И сказать нечего? Решил поставить точку над «и» в своем презрении к обществу. Не постеснялся возвести клевету. На кого? На деву, на символ! Ведь это символ наш, об этом ты не подумал? И вот она не может тебе ответить. А знаешь, что полагается за эту, как ее… клевету? По кодексу уголовная статья! А то приехал! Все будут от радости плясать! На гуманность нашу рассчитывал, падла! (Изловчился, чтобы бросить камень, но услышал чье-то приближение и отложил.)
Вспугнул его человек с порочным лицом.
Порочный. Уважаемый… Со мной вы можете говорить абсолютно откровенно.
Дидель. О чем говорить?
Порочный. Вы читали подлинные дневники. Секретные признания, конкретные сведения — покупаю все.
Дидель. Бог подаст.
Порочный. Я плачу. (Огляделся, развернул веером открытки.) Уникальная коллекция. Лучшие девушки Европы. Срок пролетит как миг. Взгляните хоть на одну открытку, это бесплатно.
Дидель. Не хочу вас обманывать, ничего… такого я не знаю.
Порочный. Не верю. Если столько времени это держали в тайне от населения, значит, было из-за чего.
Дидель. Ладно, плыви.
Порочный. Психопат. (Удалился.)

Дидель опять сидит согнувшись, как сидят узники. Поодаль от окна остановилась девочка. Поглядывает по сторонам, словно оказалась здесь случайно. Домашняя, славная девочка с умными глазами.

Дидель. Тебе что-то нужно, девочка?

Не ответила.

Хочешь знать, о чем писала Королева в дневнике?

Девочка кивнула.

Тебе это еще рано.

Девочка помотала головой.

Ну, что бы тебе… Скажем это.

«Люблю, люблю, не в силах передать!
Такого счастья им вовек не знать!
Враги моей любови беззаконной
Пускай коснеют в жизни полусонной!»

Такие стихи. Но ты, видно, умная девочка, не сделаешь из этого неправильных выводов.

Девочка слегка улыбнулась, глядя на него, но уже обратилась к собственным мыслям, тревожным, смелым… Ни слова не сказав, ушла. Однако оказалось, что она не одна слушала Диделя. У окна покуривали двое в замшевых курточках. Они дерзко озирались.

Первый замшевый. Стихи, положим, оставляют желать лучшего.
Второй. Ты что, подтекст не понял?
Первый. Почему не понял? Понял.
Второй. Думаешь, они зря перепугались? Там тоже не дураки.
Первый. А кто пикнет — заметут, как этого, и концы в воду.
Второй. Всего бояться тоже нельзя. Вот он. Не испугался?
Первый. А толку?
Второй. Толку действительно немного. Ладно, почесали. А то сам факт, что мы здесь стоим — это для них уже как бы протест.
Первый. А то нет. Ведь смо-о-трят, смо-о-трят во все окошки!
Второй. А мы что? Спросят — скажем, шли мимо, заговорились, остановились. А где остановились — и не заметили, не обратили внимания.
Первый. А спросят, о чем говорили?
Второй. А где доказательство?
Первый. А вон доказательство. Стоит, маячит…
Второй (струхнул). Ну, этот и сам такое иногда ляпнет…
Первый. Он ляпнет, а ты сядешь.

Озираясь уже менее дерзко, двое замшевых ушли. С опаской глядя им вслед, к окну подошел Луи. Одет неряшливо, опух, словно пил долго.

Луи (осторожно окликнул). Эй?!
Дидель (обрадовался). Вот, сижу…
Луи. А я, признаться, решил было, что вы стукач. Но тогда, соображаю, вы бы не здесь сидели. Стакан есть? Ладно, не ищите, будем пить из одного. (Достал бутылку, граненый стакан, налил.) Штрафной. (Подал через окошко.)

Дидель выпил. Луи налил себе, тоже выпил.

А здорово мы тогда с вами надрались. Ничего не помню. Полный провал.
Дидель. И у меня провал.
Луи. Вы — человек. Тяпнули.

Тяпнули.

Раньше, бывало, после любого бодуна помню все, что было. Фотографически. А теперь — спроси, что было? Убей, не скажу. А вы?
Дидель. И я не скажу.
Луи. Вы — человек. Дернули.

Дернули.

С кем, главное, пил-то? Не вспомнить.
Дидель. И мне не вспомнить.
Луи. А вы что, тоже пили?
Дидель. А как же. Все пили.
Луи. Вы — человек. Вздрогнем?

Вздрогнули.
За спиной у Луи появилась женщина в черном плаще. Лицо ее скрыто капюшоном.

Женщина. Вы что здесь делаете?
Луи (оробел). Беседуем…
Женщина. Все не наговорились?
Луи (еще более оробел). А когда это мы говорили? Кто слышал? Мы никогда и не говорили вовсе.
Женщина. О, уже задрожал. А если и говорили? Как все трясутся! Сверху донизу. Посмотрели бы вы на себя! Мужчина. (Кивнула на Диделя.) Вот, учились бы. Единственный человек.
Луи (угрюмо). Зато и сидит.
Женщина. А зато его и здесь навещают женщины. Ладно, идите, не мельтешитесь тут.

Луи исчез. Женщина вошла в комнату.

Дидель. Как вы вошли? Там же замок.
Женщина. Замок не имеет значения.

Она откинула капюшон. Это Дагни. Она бледна и серьезна.

Со вчерашнего дня мне стало пусто жить. Это сделали вы. Но когда я стала думать, у кого я могу просить помощи или совета, я подумала: у вас.
Дидель. Что я могу посоветовать? Моя собственная жизнь состоит из ошибок и неудач.
Дагни. Когда вы вышли на площадь и стали говорить… То, о чем я боялась и подумать!.. И запертые ставни! Как мне было страшно за вас! Как мне было жалко вас… (Отвернулась, сказала просто и жалко.) Я полюбила вас.
Дидель. Не может быть.

Девушка грустно усмехнулась.

Когда же вы успели!
Дагни. Еще вчера я думала, что у меня больше ничего уже не будет в жизни. А тогда — стоит ли волочиться дальше? Мне она не нужна. Может быть, вам пригодится? Тогда берите, она ваша.
Дидель. Кто?
Дагни (невольно рассмеялась). Да жизнь моя, жизнь, какой несообразительный… Можете пользоваться ею по вашему усмотрению: записку передать Марте. Я немного читаю мысли. Не оставьте ее! Только вы можете ее спасти. Бросьте вызов! Всем! Вы можете! Я слышала вас. Как это было хорошо! Не отступайтесь и здесь! Я буду радоваться за вас… (Дала ему листок бумаги.) Пишите, я передам.

Дидель задумался над листком.

Идут, идут, быстрее.
Дидель. Вы хорошая.

Вошел Понтус.

Понтус. Здесь. Пошла, пошла. Немедленно.
Дидель. Вы, как это… честный же человек. Объясните ей.
Дагни. Мне не надо объяснять. Я сама все понимаю. Пишите записку.

Дидель стал писать.

Понтус. Зачем записка? Куда записка? Кому записка?
Дагни. Мне записка.
Понтус. Почему записка? Говорите вслух.
Дагни. Прошу вас, папа… (Спрятала записку на груди. Ушла.)
Понтус. Черт знает что. Острая нехватка людей. Да и те… что там. Парламент — три человека. Один — сонный. Второй вообще этот, как его… ретроград. Хуже того, как его… реакционер-мракобес. Вчера у него, как говорится, обострение, приступ. Такая вредная зараза, непонятный какой-то вирус. А этот, другой, заснул! Проспал все дежурство. Сутки страна была без правительства. Знали бы в Берунди! Второй раз уж так заснул на своем дежурстве. Третий раз заснет — выведем из состава. Вот так живу… Доченька. Плюс ко всему. Как говорится, пора. А за кого? Кто по состоянию здоровья, кто пьет. Кто и то и другое вместе. Прибежала сюда, пошла на риск. Как бы не донесли этому… ретрограду. Поговорили бы с ней. Ведь и молода она для вас. Да и вы для нее стары. Не говоря уж о том, что у вас по этой… биографии не все в порядке.
Дидель. Я поговорю.
Понтус. Был бы крайне благодарен. (Крепко, со значением пожал ему руку.)

Появилась Дагни.

Что это ты сюда повадилась! Какие у тебя здесь дела?
Дагни. Я хочу выйти замуж за здорового человека! И чтобы у меня были здоровые дети! И вообще, чтобы население страны не уменьшалось!
Понтус. Тихо, тихо!
Дагни. Да зачем же тихо! Дневники эти секретные!.. Давно уже не секретные! Обнародовали бы их — вам самим стало бы легче!

Неожиданно появились члены парламента — Ретроград и Сонный.

Понтус (смешался). Ах, это вы!.. А мы тут как раз беседуем… А вы как раз подошли… А я как раз хотел посоветоваться с вами… «Летучее», как говорится, совещание парламента. Речь как раз идет о том…
Ретроград. Слышали.
Понтус. Ну и как, как говорится?
Сонный. С ходу так — трудно. Перемена погоды. Скачет давление. Бессонница.
Понтус. Давление — это да. Скачет. Тяжелый день. Магнитные бури… Но все-таки хотелось бы как-то прийти к общему мнению. По поводу этого, как его… Опубликования… В общем, вы слышали…
Ретроград. Ну, слышали.
Сонный. Я-то не вполне слышал. Перемена погоды, клонит ко сну…
Понтус. Я могу, если позволите, повторить…
Сонный. Не надо, зачем же.
Ретроград. Нет, хотелось бы все-таки как-то поподробней. А то наломаем дров, потом расхлебывай.
Понтус. Абсолютно с вами согласен… Вот поступило дельное предложение… В связи с переменой погоды… Короче, поподробней… как-то довести до сведения… обнародовать как-то дневники Королевы… Выпустить, как говорится, пар… Ваше мнение, господа члены парламента?
Ретроград (угрюмо). Разнесут страну — достанется и нам с вами.
Понтус (Сонному). Ваше мнение?
Сонный. А зачем это? Вообще-то. Затевать. Знаете, сколько хлопот?
Понтус. А если — не сразу? Постепенно? Подготовить, так сказать, народ?.. Ну в течение, скажем, года?
Сонный. Ну, если постепенно, если в течение… Тогда что же…
Ретроград. А если я окажусь прав, все начнут грызть друг друга?
Понтус. Тогда я подам в отставку.
Ретроград (задумался). Ну, что же, это меняет дело.
Понтус. Поймите, господа. Не будем, как говорится, мешать молодым.
Члены парламента уходят.
Дагни. Я не пошла к Марте. Передавайте свою записку, как умеете. Кому вы хотите пожертвовать своей жизнью! Та, которую вы помните, не существует! Есть старая дева, она уже свыклась со своим стародевичеством! Ей уже нечем ответить на ваши чувства! Вы видели ее. Как огрузнела, даже для своего возраста! Живет в воображаемом мире. Я ненавижу ее!
Дидель. Вчера, когда вы скинули с себя свитер, ну и все остальное, я пожалел, что мне уже ничего не предстоит… Я плохо живу. Бегу и бегу. Отсюда туда, от этих к другим. Новые места — новые восковые фигуры кругом. Говорящие. Слова понимаю — а что за ними?.. И вот — вернулся. Оказывается, нельзя ступить… ступить… два раза в одну и ту же воду… Уже и тут восковые фигуры. Говорят слова — не понимаю. Говорю — не отвечают. Кричу — не слышат… И вдруг — ты… За что!
Дагни (прижала его голову к груди). Успокойся. Родной мой. Надо верить в судьбу. Думаешь, это мы распоряжаемся собой? Нет. Это она. Ведет куда-то. Зачем? Не угадать…

Картина третья

Та же комната спустя год. Дидель и Дагни. С площади доносится гомон празднества. Согласно заливаются трубы, повизгивают женщины, похохатывают мужчины.

Дагни. Голова… Я понимаю, праздник. Но надо бы сказать отцу, у кого болит голова — пускай болит, к нему не приставайте.
Дидель. Плохо спала?
Дагни. С восьми часов эти репродукторы на площади. Репродукторы зачем! Выходной же у людей, они выспаться хотят! А ты как?..
Дидель. Я-то выспался.
Дагни. Тебе надо, наоборот, поменьше лежать. Побольше двигаться… Прямо раскалывается.
Дидель. Может быть, перемена погоды?
Дагни. Погода прекрасная, солнце шпарит… И это на целый день. Не чересчур ли? Как подумаю, что до вечера надо будет улыбаться…
Дидель. Я скажу, что у тебя голова.
Дагни. Ни за что. Ему необходимо, чтобы в этот день улыбались. Не то у него праздник будет отравлен. Политическое дело!.. Но что делать, если все свои улыбки я сегодня израсходовала. На Марту.
Дидель. Зачем ты к ней ходила? Праздник праздником, но все же не могут любить всех. Есть эти, как его… исключения. И не надо насиловать. Ни себя, ни других.
Дагни. А что делать, встретились на базаре. Пришлось разговаривать. Про детей, которые сидят за столом и кричат: «Мне». И улыбаться. Устала. От улыбок тоже устаешь.

В дом деятельно вступил Понтус. К пуговице привязаны разноцветные шары. Он лучезарен.

Понтус. Так, пора приступать. Ретроград уже. Явился. Зеленого цвета. Ничего, пускай. Ему полезно. А этот, второй, как всегда прикидывается. Сонный. Ничего, скоро проснется. Теперь так, Дидель. Внимательно слушай мою речь. В заключение праздника выступишь ты. Коротко, конспективно. Для закрепления. Чтоб лучше усвоили. Чтоб человек, разбуди его ночью, мог повторить не задумываясь. Вспомни, я ведь тоже не с первого раза тебя понял. Не дошло! В текучке, может быть, и не сосредоточился. Не боюсь в этом тебе признаться. А теперь все это провозглашаем, как говорится, с парламентской трибуны. А? Эта, как ее… метаморфоза! Ты вдумайся!.. Значит, так: Сонного нейтрализуем. Мракобеса блокируем. А тебя кооптируем в рабочем порядке, до выборов. И вот нас уже двое! Понял расклад?.. Так, я побежал. (И побежал.)

Дагни и Дидель смотрят в окно. Она мрачна. Он рассеян. На другом конце площади, на трибуне, в перспективе, величиной с кукол, показались члены парламента: лучезарный Понтус, вяловатый Сонный и зеленый Ретроград.

Понтус (в мегафон). Дорогие сограждане! (Глядя в текст речи.) Волнение мешает мне говорить! Ни для кого не секрет, что в последнее время парламент провел серьезную работу по дополнительному исследованию дневников Королевы-основоположницы. И обнаружили! Новые материалы! Которые позволяют с уверенностью заявить! Отныне Королева не девственница! Но — женщина! Что поднимает ее на новую высоту! Не прохладный, я бы выразился, рассвет, но позвольте уже мне поэтическую вольность, знойный полдень!..

Площадь ответила аплодисментами.

(Поднял руку, продолжает деловито.) Какие же, как говорится, выводы? Конечно, кое-что придется пересмотреть. И прежде всего вопросы, касающиеся любви. Этот момент, надо сознаться, был у нас в загоне. За примером далеко ходить не надо. Жертвой ложных теорий пала моя супруга. Поплатилась жизнью… Ни для кого не секрет — бросилась с силосной башни… Друзья мои! Нельзя пускать на самотек! Нельзя… (Справился с волнением.) Однако. Это проблема не только проблема любви (рассмеялся), скажем, зятя к теще. Нет! Это и любовь сотрудника к сотруднику! Прохожего к прохожему! Начальника к подчиненному! Народа к парламенту! Итак, что же практически? Первое сентября отныне объявляется Днем Любви Всех ко Всем! В этот день на площади организуются массовые игры! Например, в бутылочку! В фанты! В обмен партнерами! И так далее!

Народ взревел. Земля качнулась.

Далее. Пустое «вы» отныне! Повсеместно! Заменяется сердечным «ты»! Довольно официалыцины! Ты! (Ткнул пальцем в Сонного.) Ты! (Ретрограду.) Ты!.. Ты!.. Ты!.. (В народ, перекрывая гул площади.) Теперь мы практически можем поставить перед собой задачу! Опередим Берунди по рождаемости на душу населения! Как, друзья? Опередим?
Площадь откликнулась: «0-пе-ре-дим!.. 0-пе-ре-дим!»

Понтус вручил мегафон и текст Сонному.
Сонный (зачитывает).

Хочу быть дерзким, хочу быть смелым,
Хочу одежды с тебя сорвать.
Хочу упиться роскошным телом,
Хочу из грудей венки свивать.

«Сви-вать! Сви-вать!» — грянуло с площади. На трибуне двое замшевых.
Первый (в мегафон). Куртуазные загадки! Отвечаем хором! Что нас радостно тревожит, что нас делает моложе?
Площадь. Любовь!
Второй. Что спасает нас от горестей, что дороже всяких почестей?
Площадь. Лю-бовь! Лю-бовь!
Первый. Что как солнце над пустыней никогда нас не покинет?
Площадь. Лю-бовь! Лю-бовь!

Понтус, усталый и счастливый, вбежал в комнату к Дагни и Диделю.

Понтус. Сонный проснулся! Ретроград почернел! Спрашиваю, почему не поешь? Говорит, слуха нет. Ничего, запоет!.. (Смотрит на Дагни.) Что такое. Опять начинается? Дочь моя. Ты не представляешь, как все это изматывает?!
Дагни. Вы можете сегодня не обращать на меня внимания?
Понтус. Я надеялся, что хоть в этот день ты нас пощадишь.
Дагни. Устала. Можете понять? Переутомление.
Понтус. Одним своим видом задергала всех! Муж, скажи свое слово!
Дидель. У нее болит голова.
Понтус. Сказал… (Дочери.) И ведь именно сегодня. Кто будет исполнять танец на площади? Я вижу, она нас еще порадует.
Дидель. Действительно, разобралась бы в себе. Что тебя угнетает? Если есть причина — устраним, все в наших руках, никакой трагедии.
Дагни. Не надо мне молитвы читать.
Дидель. Взглянула бы на площадь, у людей праздник, люди раскрепостились наконец, тебе все равно?
Дагни. Нет у тебя собственных мозгов. Ни в чем, ни в чем!
Понтус. Как ты разговариваешь с мужем! Год как вышла замуж!
Дагни. Я вышла замуж потому, что он был единственный здоровый человек. А теперь, я вижу, все стали здоровые.
Понтус стукнул ее.
Дидель. Что вы делаете?
Понтус. Заступайся больше!
Дидель. Неужели вы не видите, она не в себе!
Дагни. Тише вы орите, слышно же все.
Понтус. Понял? Абсолютно она в себе. Это мы волнуемся! Она-то спокойна.
Дагни. Как просто все оказывается… Королева. Была непорочная, стала распутная. И все радуются, в фантики играют.
Понтус. Вот как делать людям хорошее. Вот как люди умеют все забывать. Уж, кажется, все у нее есть. Чего ей не хватает?
Дагни (рассеянно). Все у меня есть. Все. Лишнее у меня есть, не нужно мне. Ради бога, возьмите. Берите. (Стянула с шеи косынку.) Нате вам…
Понтус (испуганно). Ну вот. Уже обиделась… Рудименты, рудименты… Все же пока сказываются. Приляг. Сейчас для тебя отдых — это все.

Дагни прилегла на раскладушку.

Вот и прекрасно. А я побежал. (Побежал.)
Дагни. Устала от вас ото всех…
Дидель. Ты стала как-то странно говорить со мной.
Дагни. Отношения выясним потом.
Дидель. Просто хочу понять!
Дагни. Не так громко.
Дидель. Я что-нибудь не так? Объясни.
Дагни. Прости. Вирус чертов… Пройдет.

С площади:

«Я люблю тебя, жизнь, что само по себе и не ново!
Я люблю тебя, жизнь, я люблю тебя снова и снова!..»

Все радостней, все шире. Одновременно три хора:
«…лю тебя снова и снова…» «…ой любимый старый дед…» «…о-овь, лю-у-бо-о-вь!»

В комнату осторожно вошел Луи.

Дидель (рад ему). Видишь, как все повернулось? А ты говорил…
Входят двое замшевых, утомленные члены парламента, разворачивают бутерброды.
Луи (доставая бутылку). Ну что, Дидель, хлопнем?
Дидель. Слушай, бросил бы ты это. Теперь-то, с чего пить? Ведь все хорошо!
Луи. Тогда на радостях.
Понтус. Алкаша свести домой. Дверь запереть, ключи мне.
Первый (смущаясь). Поняли.

Замшевые вывели Луи.

Дидель. Скажи своему отцу! Куда его повели!
Дагни. Он мне не нравится.
Дидель. Хороший, интеллигентный, пьющий человек!
Дагни. Я вообще не люблю пожилых.
Дидель. Но ведь я… Постой, я ведь тоже не молоденький.
Дагни. Это верно. Ровесник моему отцу.
Дидель. Я, наверно, устал сейчас, плохо соображаю… Или я тебя недостаточно… еще не привык… Почему тогда!
Дагни. Можно без воплей?
Дидель. Почему, почему!
Дагни. Какой у вас ограниченный словарь… Не знаю, что вам и посоветовать. Обратите ваши чувства на другую, что ли, даму. (Все более раздражаясь.) Да что это я перед вами оправдываюсь? Трачу время, говорю слова. Какие-то рожи кругом. Что они мне? Почему я здесь? Послушайте, Дидель, не можете ли куда-нибудь исчезнуть? И туда же захватили бы всех с собой, этих, а?
Дидель (Понтусу). Она не любит меня, вы: слышали? Она никогда не любила меня!
Понтус. Ничего страшного.
Дидель. Но тогда и я не могу любить ее! Я не могу любить человека, который…
Понтус. Ты не пригляделся, она под платьем не такая худая, как кажется на первый взгляд.
Дидель. Но вы-то знали? Ну да, конечно, и вы знали. Но учтите, я и вас не люблю. Вы мне тоже не нравитесь.
Понтус. Не ори, люди же… Как ты можешь не-любить, когда сегодня все должны любить всех!
Дидель. Не люблю! Именно сегодня! Испытываю омерзение! Животную злобу!

Члены парламента с удивлением оборотились к нему.

Понтус. Не забудь, мы тебя кооптируем в парламент.
Дидель. Я не хочу, чтобы меня кооптировали!
Понтус. Брось. Условия хорошие, тебя не обидят.
Дидель. Смотрите, потом пожалеете сами.
Ретроград. Да уж. Вот, поспешили бы — людей насмешили бы.
Сонный. Суетимся много. Наломали бы дров. А потом расхлебывали бы.
Понтус (внимательно глядя на Диделя). Пожалуй что, может быть, вы и правы. Такие переживания не всякий вынесет… Я не удивлюсь, если с ним что-нибудь случится.
Сонный. И я не удивлюсь.
Ретроград. А я удивлюсь, если с ним, напротив, ничего не случится.

Вошла Марта.

Марта. Тебе плохо, Дидель? Тебя обидели?
Дидель. У меня все в порядке.
Понтус. Братцы, что это у вас такие постные физиономии? Ссоритесь, что ли? Сегодня день любви всех ко всем! Немедленно переменить выражение лица!
Марта. Я не могу, у меня дети не кормлены.
Понтус. Довольно морочить нас этим! Нет у тебя никакого этого!
Марта. Есть!
Понтус. Членам парламента ты доверяешь?
Марта. Да…
Понтус (Сонному). Есть у нее дети?
Сонный. Откуда, она старая дева.
Понтус (Ретрограду). Есть у нее дети?
Ретроград. Ха!
Понтус. Слышала? Нет у тебя этого!
Марта. Есть!
Понтус. Вот зараза. Кто же их отец?
Марта. Это мое дело.
Понтус. Тогда пошла отсюда.
Марта. Дидель, если что — я дома. Ты прости меня, Дагни…
Дагни. Мне-то что, забирай его ради бога.
Понтус. Что значит забирай. Это мы еще разберемся. Словом, сейчас всем петь. И ты, Дидель, пой. Твой голос должен быть слышен.
Дидель (запел).
Черные мысли, как мухи, Всю ночь не дают мне покою…
Понтус. Тогда лучше молчи. Бери пример со своего папы: успокоился, красит стены.
Дагни. Ах, не стоит провожать меня, господа. Сидите. (Встала, лениво поплелась.)

Члены парламента едят бутерброды.

Понтус. Однако к делу, господа, к делу. (Распахнул окно.)
С площади ворвался заливистый женский голос:

«Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим.
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим!»

«Дру-гим! Дру-гим!» — отозвалась площадь.
Кто-то из народа: «Любовь свободна, мир чарует, Законов всех она сильней». Площадь запела стихийно: «Меня не любишь, но люблю я, Так берегись любви моей!..» Перекрывая ее, прокатилось мощное: «Любви все возрасты покорны, Ее порывы благотворны…»

Как вдруг на площади закричала женщина. Площадь смолкла. Духовой оркестрик стал сбиваться, затих. В тишине слова звучали ровно, словно бы здесь, рядом.

«Бросилась. Разбилась!» — «Кто?» — «Дагни». — «Откуда бросилась?» — «С силосной башни». — «Я смотрю — Дагни стоит. Зачем, думаю, туда забралась?» — «А ведь давно твердим, дылду эту снести. Силоса нет, а башня торчит». — «Когда Росита бросалась, тогда еще ставили вопрос снести. Вот теперь ее дочь!»
Понтус. Тихо все! Тишина.
(Успокоительно улыбнулся.) Пустяки, друзья. Все обойдется. Это дочка. Это раз уже было с ней. То есть с ее мамой. В общем, двадцать лет назад. Бросилась с силосной башни. И, как видите, прошло бесследно… Не обращайте внимания. Танцы под оркестр! Танцуют все!

Забубнили нечеловеческие басы, словно бормоча неземные считалки, застонали сомкнутыми ртами женщины. Заколотился маленький колокол. Понтус плясал один.

1966